— Вообще-то, в МИ-6 — и я никогда такого не сделал бы! Однако, мне кажется, ты и сама понимаешь, что ваши отношения однажды перестанут быть тайной, это просто вопрос времени. Ты даже не пытаешься ничего скрывать!

И Виктория смеется — безудержно хохочет. В голосе дяди и на его лице — изумление, гордость и возмущение. Его губы дергаются, он старательно сдерживает улыбку, и на какой-то миг ей кажется, что всё опять как раньше, когда она была ребенком, и дядин дом в Белгравии был ее единственным спасением от матери и презренного человека, за которого та вышла замуж. Дядя научил ее водить и играть в покер — научил ее любить оперу и роллингов, поделился лучшими способами избежать похмелья.

— Обдумай всё хорошенько. Я искренне желаю тебе счастья, Виктория, и искренне считаю, что ты станешь ценным ресурсом для наших секретных служб.

Дядя встает с кресла, улыбается и подходит к двери, обронив:

— Милый у тебя шарф, Виктория — засосы, правда, все равно видно.

— Проваливай… — бормочет она, силясь не покраснеть.

— Мой помощник завтра привезет тебе записи с камер наблюдения. Как ты знаешь, я был чрезвычайно занят и не мог заняться твоей просьбой раньше, прошу прощения. — Он по-прежнему улыбается.

— Спасибо.

— Будь осторожна. — Дядя медлит на пороге, и она видит, что ему хочется добавить еще что-то, а еще она понимает вдруг, что он впервые в жизни сказал ей это — будь осторожна. Кенты осознают и принимают риски — это одно из миллионов правил ее семьи.

Ничего больше так и не сказав, дядя покидает ее квартиру. Виктории приходит в голову, что он на самом деле вовсе не возражает против их с Уильямом отношений.

И она против воли думает, что дядино напутствие почему-то прозвучало как прощание. Ей не нравится это чувство — это зловещее предчувствие, навеянное его словами.

***

У Виктории свободные от дежурства выходные после долгой напряженной недели, и он определенно готов пересмотреть свои агностические взгляды: на работе обошлось без сюрпризов, он закруглился в нормальное время, Виктория прислала смску с просьбой захватить красного вина — всё это сильно смахивает на чудо, на божественное вмешательство.

Квартира у нее великолепная, и это единственное, что выдает принадлежность Виктории к старой финансовой аристократии — какой сержант может позволить себе такие жилищные условия? Но на ней самой старые джинсы и голубой свитер, и Уильям думает, что, пожалуй, ему как-то даже чересчур приятно видеть исчезающие засосы на ее шее, а потом она целует его, и он решает, что на самом деле ему на все это совершенно плевать.

Они поужинали — интересно, перестанет ли Виктория когда-нибудь удивлять его? Она отлично готовит. Они сидят на диване — точнее, лежат — слушая Pink Floyd (если у него и оставались еще какие-то сомнения в том, что она любовь всей его жизни, то ее коллекция музыкальных дисков их окончательно развеяла), и Уильям вдруг понимает, что они вроде как на первом свидании.

Когда он так и говорит Виктории, она, едва не захлебнувшись вином, трясет головой и хихикает.

— Ты чего? — удивляется он.

— Чудной же ты человек, Уильям… — отвечает она, с улыбкой, правда, и он хочет сказать, что любит ее. Очень хочет.

Но раздается звонок в дверь.

— Ты кого-то ждешь?

Виктория поджимает губы, и в глазах у нее выражение, которого он никогда не видел прежде: она кажется почти испуганной. И очень, очень разозленной.

— Нет, — отвечает она, — но это ему никогда не мешало.

***

Виктория права: ее отчим, выражаясь ее же словами, тот еще говна мешок. Дядя ее напыщенный хрен, но тот по крайней мере любит племянницу. Уильям хорошо помнит их встречу: его беспокойство о Виктории было искренним, как и гордость за ее достижения. Пусть Уильяму и не нравится, когда копаются в его личной жизни и прошлом, но Уильям сам отец — был отцом — и разделяет подобные переживания.

Джону Конрою на Викторию наплевать, и это ясно по презрительному выражению его лица и глаз, по тому, как он смотрит на нее, как к ней обращается.

Уильяму хочется его ударить.

— Виктория, — говорит Конрой, войдя в квартиру. Уильям заметил, что Виктория не предлагала ему войти, и он никогда еще не видел ее такой: в какой-то момент он видит в ней маленькую девочку, ужасно напряженную и сердитую.

— Джон, — цедит она. Губы мужчины брезгливо дергаются при взгляде на Уильяма, и Уильям делает шаг вперед, ведомый инстинктом — он редко испытывал такое: и коп, и возлюбленный в нем сливаются в единое целое. Он хочет защитить Викторию, увести ее подальше от этого человека. Этот человек отвратителен.

И ему так больно, что Виктория принимает этот его шовинистический порыв — обычно она ясно дает понять, что способна позаботиться о себе, что она какая-нибудь трепетная лань.

— Значит, это правда, — произносит отчим Виктории. — Я надеялся, что твоя мать всё приняла слишком близко к сердцу. Дрина, о чем ты только думала?

О да. Мешок говна. Виктория была абсолютно права. Уильям тогда решил, что она преувеличивает. Но он должен был понимать. Виктория всегда справедливо оценивает людей.

Ее отчим игнорирует присутствие Уильяма и на Викторию смотрит как на шкодливую собачку, написавшую на персидский ковер. Уильям по натуре не агрессивен, но он всерьез помышляет вырубить стоящего перед ним мужчину.

— Передай маме, что со мной все нормально, — говорит Виктория, сохраняя минимальную видимость приличий.

Ничем хорошим это не кончится. Уильяму приходилось бывать рядом с бомбой незадолго до взрыва, и сейчас, в этой комнате, он испытывает очень похожие ощущения.

— Она это знала бы, если бы ты соизволила ей позвонить, — резко отвечает Конрой. — Скандал разобьет ей сердце…

Виктория закатывает глаза, но ледяным голосом произносит:

— Гиперболы — это так пошло, Джон, даже в твоих устах…

Ее волосы распущены по плечам, Уильям знает, что ее губы еще пухлые от поцелуев, и она босая — и каким-то образом этот человек пользуется этим. Уильям не представляет, как тому это удается, но он ясно видит, какой Виктория была в детстве, видит и невольно делает еще шаг вперед.

Теперь он стоит за ее спиной, и ее плечи слегка расслабляются, чувствуя его близость.

— Дрина, — говорит Конрой, качая головой, едва не цыкая, — ты уже выставила себя на посмешище. Я считал, что сильнее навредить себе и семье ты не можешь, но я, очевидно, ошибался.

Конрой смотрит на Уильяма, в первый раз с момента своего появления отмечая сам факт его присутствия, скользя по нему полным отвращения взглядом. Уильям кладет руку на плечо Виктории.

Жалкий человек. Виктория его не интересует. Ему все равно, что она прекрасно справляется с любимой работой, ему плевать даже на то, что по какой-то причине, для Уильяма откровенно непостижимой, она в него, Уильяма, влюблена и выглядит счастливой.

— Я чего-то не понимаю… — помолчав, говорит Виктория. О, Уильяму знаком этот голос. Он слышал его раньше, во время допросов, и это обычно значило, что она вот-вот вцепится подозреваемому в яремную вену. Уильяма так и подмывает широко улыбнуться. Этот человек очевидно не знает Викторию. Совсем не знает.

— О чьей конкретно семье ты говоришь? — спрашивает она. Маленькая, с растрепанной копной волос на плечах (дело рук Уильяма), босая и божественно прекрасная. Неужели Конрой этого не видит?

— Не о моей же, — продолжает она, — уж точно не о Кентах. — Она гордо вздергивает голову. Ее отчим высок, на нем идеально подогнанный серый костюм, одно такое пальто обходится в их общую зарплату за два месяца, но Виктория — она самый настоящий колосс.

Она боец, воин, солдат, шпион, государственный служащий, коп в каждом дюйме, и Уильям невероятно ею горд.

Он чувствует, что сцена, развернувшаяся перед ним, готовилась давно, чувствует гнев Виктории, ее гордость — груз истории семьи, преданно служившей стране и короне поколениями, и он чувствует, что не знает на самом деле, как далеко простирается верность и могущество ее семьи.