Глаза Станиславы сделались стеклянные и такие зелёные, ярче еловой вымытой дождём хвои.

– Не могу я, Рось, не проси, – моргнула она и сделала шаг к Верладу, прижимаясь к его боку. – Возвращайся да передай батюшке поклон, пусть простит меня, если сможет, и ты прости меня. Верно, больше с тобой мы не свидимся.

От таких слов земля под Росьей вздрогнула, будто ударил в неё гнев Перунов. Бессмысленно пытаться настаивать, сестрица решение своё приняла.

Станислава, вдруг вырвавшись из объятий Верлада, бросилась к сестре, обняла горячо. Обдал знакомый запах трав медуницы и зверобоя, коими мыла она свои густые волосы.

– Прости, – прошептала сестра, заглядывая в глаза, и Росья ощутила её горячую ладонь на своей щеке, – наряды мои себе забирай, – сестра отняла руку и, отступив, побежала обратно к Верладу.

Росья так и стояла, немая от неверия в то, что Станислава ушла. Навсегда.  Проводив их взглядом, пока те не скрылись в глубине леса, младшая вздрогнула от пронявшей её зяби. Промозглый воздух забирался за шиворот. Росья перевела взгляд на костёр, и её объяло такое одиночество, что заболело в груди. Сжав в кулаки холодные пальцы, она прильнула спиной к стволу, задышала часто. Что теперь их ждёт? Что будет с родичами? Больше всего тревожил отец, ведь какой же позор обрушится теперь на его голову, на саму Росью. А она не смогла вразумить Станиславу, да и куда ей? Разве старшая слушала её когда…

Росья не успела оправиться, как вдруг в спину ей будто ткнулось что-то острое. Она выгнулась, потеряв дыхание. Лес, окутанный туманом, поплыл. Хватаясь за ветви, чтобы уберечься от падения, Росья не устояла всё же и упала на колени. В глазах резко потемнело, и пред собой она увидела не кущи, а просторные широкие хоромы. Не успела удивиться и испугаться одновременно, увидела средь них мужчину. Высокий, статный, с широкой спиной. Видно знающий ратное ремесло, в походах побывавших не единожды, стоял он, отвернувшись, и волосы его тёмные падали на плечи.

– Дарко, я знаю, где её искать, – мужчина повернулся, и Росья вздрогнула, столкнувшись с пронзительными, серо-карими, как кора дуба, глазами.

Девица втянула в себя холодный воздух так глубоко, будто только что вынырнула из недр реки. Сминая в пальцах комки земли и закашлявшись, она села.

"Дарко, – билось в голове, – Дарко".

И тут-то воспоминания сна обрушились, будто снег на голову.

"Дарко, не об этом ли госте говорила ведунья Бреслава!?"

Ответом были лесная тишина да глухой шелест крон.

Тишину разорвали грубые и весёлые возгласы мужчин, с грохотом стукнулись кубки, полилась брага да медовуха через края. И снова на некоторое время воцарилось молчание, пока побратимы опрокидывали содержимое чар в себя. Знатный пир устроил князь Мстислав по случаю приезда волынян в Дольну, собрав и всех своих друзей за общий стол. Знатный, но ненужный… Беспокоил Волот, слишком старший брат пристрастился к подобному увеселенью, дай только повод. Дарко это не нравилось, как не нравилось и то, что сажает рядом с собой не самых благочестивых воинов. Взять хотя бы Венцеслава. Дарко невольно глянул через край чары на вытянутого поджарого с редкими усами и чёрными, что воронье крыло, волосами сборщика подати.

"Подонок, обирает народ без зазрения совести. А Горята, сын купца?"

Дарко перевёл взгляд на хмурого тучного мужчину с короткой рыжеватой бородой, который присосался с жадностью к питью, что пиявка, ходит за Волотом, что тень.

Осушив чару первым, Дарко отставил посудину. Расстегнул петлю ворота кафтана, что стал натирать шею и колоть. От духоты голову сжимало раскалёнными клещами. Челядь раскрыла ставни, чтобы хотя бы врывался вечерний и в последнюю седмицу ставший по-осеннему холодный воздух, но он лениво залетал в палату, обдавая скудной освежающей прохладой, которой вовсе не хватало, чтобы вздохнуть полной грудью. И когда мужчины заговорили о дальних плаваньях, Дарко поднялся со скамьи и отошёл от общего стола ближе к выходу, где спасительно дул сквозняк. Прислонившись спиной к холодному каменному столбу, он расстегнул остальные петли. С него было достаточно питья – огненным сделалось дыхание, а каменный покрытый узорами потолок плыл, и Дарко закрыл глаза на миг, чтобы остановить поднявшуюся к горлу муть.

– Влей-ка и мне, краса, – услышал он голос Полада рядом с собой.

Княжич открыл глаза, наблюдая, как побратим подставил под кувшин чернавки чару. И ненароком залюбовался девицей, что наливала гостю питьё, несмело поглядывая то на Полада, то на самого Дарко. Весьма миловидна: с пышной русой косой через плечо, глаза… Глаза голубые, как дождевые капли, именно такие ему нравились, чистые, непорочные, только вот была ли так же чиста девица внутри? Взгляд княжича невольно скользнул к нежным маленьким губам и ещё ниже, к открытой тонкой шее, от вида которой во рту враз пересохло, а затем беспутно сполз вниз на сочные топорщащиеся в стороны налитые груди, что так плотно облегала рубаха с вышитым воротом. Открывшийся вид мгновенно разжёг в нём бесстыдные желания, к животу хлынула жидким огнём кровь, налились мышцы тяжестью. Впрочем, в последнее время для него все девицы были привлекательны. Особенно ныне, когда голова хмельная, и шальные мысли лезли в неё против воли.

Он должен думать не об этом. Бесы бы побрали Мирогоста. Впрочем, Дарко клял и себя, что согласился дать обед воздержания, который обычно воины блюдут для обретения силы духа.

Губы девицы тронула ласковая и почтительная улыбка, когда она проследила за Дарко. Оторвав ставший глубоким и многообещающим взгляд, она пошла дальше к гостям.

– Не надоело тебе быть тенью Волота? – спросил побратим негромко, чуть наклонившись.

– Князь Избор, как встанет лёд на Межне, собирается в поход на север, отбивать Ставгонь, – продолжил гнуть своё Полад, – новые земли, люди.

О зимних походах волыньского князя Дарко уже получал весточку от Полада и не одну. Не раз Дарко порывался покинуть Дольну, не раз ругался по этому случаю с отцом, матушкой, да только как собирался, так и передумывал. Мстислава он не мог покинуть с ссорой, и с тяжёлым сердцем поход только в тягость будет. И видят боги, ему всё это костью встало поперёк горла.

Поладу не потребовался ответ, побратим прочёл всё по глазам.

– Не нашли, знать, ведунью… – рассеянно проговорил он. – Сколько же это будет продолжаться, ответь на милость?

– Я уже перестаю верить, что нам кто-то поможет, – Дарко показалось, что ответ его прозвучал слишком обречённо.

"Проклятый крепкий мёд, что развязывает не только язык, но и душу".

Волот громко засмеялся. Дарко вновь обратил на него взор. Сейчас брат выглядел живым, и не скажешь, что на нём лежит тяжкое бремя. Дарко младше его на три зимы, и это было внешне заметно – Волот куда здоровее в росте да размашистей в плечах, хоть по сравнению с другими мужами Дарко не жаловался слаженностью. Видя сейчас Волота рядом с отцом, в очередной раз убедился, как схожи они: тёмные волосы, такие же тёмные живые глаза. Дарко не пошёл в отца, черты перенял от матушки, хоть и тёмные брови, но волосы светлы и глаза цвета сложного. У неё они орехового, тёплого отлива, пылало жаром в них доброе великодушное сердце.

Брат стих и теперь переговаривался с отцом Мстиславом, что занимал главное место длинного стола. Мстислав весь вечер так и не сводил своего угрюмого взгляда с Дарко и Полада, подозревая, верно, что последний, приехал вновь уговаривать младшего отправиться в поход за Межну. Отец не скрывал своего недовольства по поводу приезда волынянина да его свиты, и след хмурой думы не сползал с его лица ни на долю, хотя пытался всеми силами скрыть это.

Для Полада не оставалось тайной, что именно удерживает друга возле старшего сына Мстислава, но он не терял надежду, вновь и вновь заезжая в Дольну к побратиму, чтобы увлечь того захватывать новые земли.