«Я повстречала равнину в рваной рогоже…» * * * Я повстречала равнину в рваной рогоже, я полюбила холмы, оползавшие древнею кожей, крупную соль подморозка, мятную стужу, голубизны родника – око наружу. Мне говорят: «Обернитесь на жизнь и воспойте строенья!» Глянула я – и прыщавый бетон оцарапал мне зренье, а присмотреться – железные ребра сочатся простудой, сетки ячеек жилых держатся чудом. А за домами закат яркий играет и черноряска-равнина бредит о рае… Хляби лежат под землей, мерзлые трубы. Слабых лесов городских синие губы. Но обмороженным сердцем, робостью ока я прилепилась к равнине, спящей глубоко под голубой чешуею рыбьего меха, где полуглавья холмов – форма для эха. «Мне никогда не вернуть перепелок в полях…»
* * * Мне никогда не вернуть перепелок в полях (влажный их куст, возникающий сразу на взлете), шороха ночью в сарае и – детям на страх — россказней про кабанов на заросшем болоте. Бабка учила письму на коротком письме, путались мамины строчки, и все-то мне снилось: невод волос ее темных, и слово ко мне, слово любви искалеченным золотом билось. Старое русло моя заливала судьба, ствол кровеносный полнился помнящей кровью… Братьев моих голоса, бабок моих ворожба — что вы сулили, сойдясь по ночам к изголовью? «Невозможного нить – звук высокий и плоский…» * * * Невозможного нить – звук высокий и плоский, осыпается в храме буддийском известка, или облако рвут золотые иголки, или жизнь закатилась в звенящую щелку. И мучительны сны: золотые погоны, и блокады чумные сугробов бубоны, горожанок покатые плечи в клеенке, эти гари, туман, звук высокий и тонкий. Задержи за щекой бубенец говорящий да дыханием сбрось рябь с каналов блестящих, покачусь, прозвеню, принимая, переча, ледяным цветникам твоих храмов навстречу. Стихи больницы 1 Человека сиротство За больничной стеной. Есть печальное сходство Между птицей и мной. Бродят темные птицы По ключицы в снегу. До земли опуститься Я теперь не могу. Я кружу возле окон На втором этаже. Птицам в снеге глубоком Не подняться уже. И печальный комочек — Оперенье и плоть — Под карнизом бормочет, Чтобы сон побороть… Ах, больничной охране Благодать в декабре. Тихой птицы дыханье, Тихий час во дворе. 2 Коловращенье воздуха и толп, особенное у больничных окон… Свет мертвенный, метели яркий столп передо мной на улице глубокой. Гляжу с утра сквозь мутное стекло на чудо общего передвиженья: шагает человек без напряженья, ему не больно и не тяжело. Плывет автобус с теплым животом, движенье у лотка вихреобразно, и все это безмолвно и прекрасно. И я – я тоже миру сопричастна, в халате сером. С воспаленным ртом. «Русской сказки гусиные крылья…» * * * Русской сказки гусиные крылья нам такое сулят изобилье, что и воздух покажется вкусен. Бедной сказки домашние гуси, Конашевича мир шерстяной нас помирят надолго с зимой, с переездом в трамвае холодном и с зарей над каналом Обводным. Мой любимый над сказкой склонен, Петроградский район за стеклом, на восточный манер испечен — то-то пряничный, то-то смешон. «Из самой глубины бухгалтерского дня…» * * * Из самой глубины бухгалтерского дня Из плотных атмосфер чернильных испарений Глаза закрою – и сорвет меня В страну анисовки, с погожий день осенний. Сквозь толстые пласты хозяйственных забот, Сквозь перекрытья – пролетаю выше: Чердак, железо кровельное… Вот очнуться и вздохнуть. Уже нагрелась крыша. Вниз погляжу – хозяйки у лотка, построясь буквой «Г», скупают помидоры. Смешавшись с запахом парного молока, Ко мне доносятся прохожих разговоры О том, что урожай прекрасный в этот год На яблоки… Они полезны для желудка. С соседней крыши драный серый кот Не хочет уходить уже вторые сутки — Пригрелся, милый… Я ему кивну, Он мне зевнет, он поскребет за ухом. И, свесив головы, Глядим на райскую страну Анисовки и щей, подобны сонным мухам. «Вот кольцо с малахитом. И в каждой прожилке – зима…» * * * Вот кольцо с малахитом. И в каждой прожилке – зима. Я гляжу в эту плоскую твердь, холодея сама — знал ли ты засыпанье, не чающее воскресенья? Перетянуты бедра суровою ниткою сна, коченеет язык, и в гортани черно. И не мой ли счастливый двойник обретает наутро нестойкое раннее зренье? А еще в малахите моем незлобивая смерть: белоглазые щелки и черно-зеленая твердь, знаки тленья и плесени. Но безупречна огранка. У моей ли судьбы во все очи лазурь без зрачка? Щедро дарит она, а в конце – ледяного щелчка, как ударом ствола добивают подранка. Перегонкою крови в слова не избегнешь земли, не взойти в небеса в изумрудной горячей пыли, только камень и кровь, и спокоен стрелок на охоте… Я гляжу на кольцо. Сколько жилок белесых пришлось на зеленое поле – его изглодали насквозь, как прозрачные черви в своей потаенной работе. |
