Летний сад 1 Ты зачем, Летний сад, припадаешь к губам, в полоненьи души обретаешь свободу, кроме голоса, что я тебе передам? Но тебя обучает жестоким стихам ветер, что разоряет древесные своды. Начинается утро корявых небес, облака поражает припадок боязни. Здравствуй, здравствуй, зверинец постылых чудес: чугуна тирания и каменный лес — мы готовы для праздничной казни. Начинается утро – и сад освещен, он кренится к воде в исполинском замахе, он сверкает, как лезвие над палачом — но мы неуязвимы, мы тоже живем и в Неве не полощем смертельной рубахи. 2 Дроги твоих мастеров, судьбы людские – все мимо, страшен бессмертных удел. В зимние ночи, о сад, ты покинут стоишь, нелюдимый. Камень улыбчив и бел. Или мы тени тебе, скользим с шелестеньем бесплотным — бренного мира слюда? Трубы оркестров парадных, краски гуляний народных — не отражает вода. Но никогда мне с тобой, никогда не проститься, эта любовь без утрат: черные сети ветвей, на которых не селится птица, не остывающий сад. «Цветут фабричные огни…» * * * Цветут фабричные огни по вечерам в каналах, в июльской городской тени, где так прохлады мало. Там, там по вечерам проходят косяки, своих воздушных дам проносят моряки. Сияет серебром подтаявший гранит, Нева стоит ребром и лодки шевелит. И ветер, как слюда, у глаз наискосок. Любовь, гранит, вода… Вода. Гранит. Песок. «Вечером где-нибудь, пригородной природой…» * * * Вечером где-нибудь, пригородной природой, на пикничке, на обочине, на пятачке, станем мы наслаждаться незрелым вином и свободой: я, Евгений безумный с обломком руля в кулаке, да юродивый бронзовый с жижей болотной в руке, да зеленый конек с горделивою царскою мордой. Вечером… Болью и желчью стакан дополна — лечит… не жалуюсь, нет, не с тобою – с судьбою вечно – играла, марала, боролась одна, и если ангел теперь нас покличет трубою, «Счастлива, слышишь, – скажу, – и свободой больна!» Что ты трудишь под рогатыми лаврами лоб? Мозг под землею уложен, как в трубчатой кости, хриплое пенье Невы, шпиль золотой на погосте, над чертежом твоим старым пыльного неба захлеб, тень отлетающих крыл на фабричной коросте. «Я живу в новостройке, где небо по локти в земле…» * * * Я живу в новостройке, где небо по локти в земле, где сиамские кошки гуляют в остывшей золе, а остатки домишек похожи на сгнившие зубы. Город вытрусил нас, проронил сквозь дырявый карман. Вот и кладбища кончились. И оседает туман — пограничники прячутся в нем или же лесорубы? Мы живем в новостроенном мире – горошками блок, и карту страны оседает кровавый парок, и на глобусе пятая часть отливает рудою… Говори мне: отчизна и Отче, отчаянье, чад, расскажи мне, как в каменных рощах подранки кричат, — я люблю и страшусь, отвергаю, приемлю такою. А пока что поет самогонка в ребре батарей, перебиты деревья и нет непослушных зверей, отползают деревни, а мы – добивать отстающих. Это общий прогресс, понимаю, везде и у всех: золоченая белка грызет золоченый орех, и на каждый район полагается райская куща. Диптих 1 Детства страшный короб, расписной снаружи, тлен внутри. Отчий дом в недвижных разговорах. Родственники. Пустыри. Детства игры – прятки да пятнашки. Душный ветер, свайка метит в лоб. Тайное взросление неряшки, короб за лошадкой – хлоп да хлоп. Катится, скрипит. Удар – и оземь! Пьяный мир, раскрытый до пупа. Господи, как ярок и морозен! Сыплет новогодняя крупа. 2 Курва в избушке на курьих ножках, бабьи россказни – смех и жуть. Мертвые куклы бредут по дорожкам денег в колодце бадьей черпнуть. Слизью ангины залеплены щели горла. Шприц кипятят на огне. В комнате тесно. Просторно в постели. В книжках одно – о войне, о войне. Курва в избушке похабной жизнью вроде довольна, печет колобок. Страха и недоверья к отчизне первый, молочный зубок. «В просторных сетях диктатуры…» * * * В просторных сетях диктатуры, где камень, граненый гранит, тот ходит с улыбкою хмурой, а этот стихи сочинит. Монгольские крылья раскинув, нависла и смотрит страна глазами кремлевских рубинов и видит до самого дна: тот пляшет, а этот заплачет, живет равновесье во всем, а значит, порядок. А значит, успеем и мы – проживем. |
