— Что же ждет тебя, мой друг? — спрашивал Прокл. — Может быть, лучше предоставить поэту жить так, как он теперь живет, и вернуться к своим любимым наукам?

— Я вынужден снова приняться за работу, которая даст мне деньги для моего долгого и трудного плавания, — сказал Дорион. — Не подумай, добрый человек, что я испугался и от страха решил отказаться от своего замысла. Так сложна наша жизнь и трудности на нашем пути так часты и разнообразны, что диву даешься, откуда все это берется.

— Это хорошо, что ты не отказываешься от своего благородного дела, — сказал на прощание Прокл. — Я старый человек и могу с уверенностью тебе сказать, что добро вознаграждается добром.

Оставшись в гавани незнакомого города, Дорион стал искать корабль, идущий в Пантикапей. Такого не нашлось ни сейчас, ни много дней спустя. Пришлось дожидаться на берегу, с надеждой встречая каждое судно. Спустя две недели Дорион нашел хозяина, который должен был доставить груз и людей в Херсонес. Он решил отправиться туда, если хозяин согласится взять его в гребцы. Дорион никогда не занимался греблей и не знал, как это трудно. Он отправился в путь и потом проклинал себя за свое легкомыслие. Он стер себе руки до крови. У него болела шея и ломило поясницу. Никогда он не думал, что так трудна эта работа и что не всякий может ее выполнять. Но делать было нечего. У него не было выбора. Путь был еще далеким. Еще было неизвестно, доберется ли он здоровым до Пантикапея, где ждет его отец, где он может появиться и нищим, и оборванным, где ему всегда будут рады.

Дорион долго скрывал свое недомогание. Но настал день, когда он уже не смог разогнуться, и ему пришлось признаться хозяину судна в своей беде. Тот выругал Дориона, но не оставил без помощи. Он дал ему лечебной настойки, которая помогла залечить раны на руках. Пока он полежал на циновке без движений, немного утихла боль в спине. Он снова сел за весла, уже более опытным.

Когда владелец судна сказал, что уже близок Херсонес, Дорион даже не поверил. Он был в пути уже пять месяцев. Не было ни одного дня, когда бы голод, трудная работа и тревога о том, доберется ли он до желанного берега, не тревожили его. За это время он узнал настоящую жизнь, ту жизнь, которой живут тысячи и тысячи неведомых ему людей. Он думал о том, как трудна жизнь людей, и все больше задумывался над вопросом: почему так устроен мир?

«Козни нашей госпожи Миррины — это сущие пустяки, — думал Дорион. — Мы жили впроголодь, но нас никто не избивал, не обманывал, не оскорблял. Сколько терпят люди зла по неведомой причине, по капризу недостойных и невежественных людей.

А корысть человеческая — безмерна. Чего только не творят люди для наживы».

Вспоминая злосчастные свои приключения, Дорион все чаще возвращался к размышлениям мудрых людей древности. И ему становились понятней их устремления, их желание переделать мир, обратить мысль людскую в сторону справедливости и добра.

«В самом деле, — думал Дорион, — как несправедливо было сослать господина Овидия Назона. Я, желая ему помочь, обречен влачить жалкое существование. Почему? Да потому, что повсюду я сталкиваюсь со злом и насилием. Беглые рабы жестоки, но они платят за зло, им причиненное. Насколько проще была бы жизнь, если бы отец не покинул Афины. Но он покинул Афины оттого, что боялся вздорной госпожи Миррины. Разве справедливо такое положение, что раб, отдавший громадный выкуп, всю жизнь проработавший на своих господ, откупившись, все еще остается во власти господина? И если господин пожелает, то может потребовать, чтобы его вольноотпущенник жил в его доме неотлучно. Выходит так, что с Мирриной все получилось хорошо, она позволила уехать. И вот бедный Фемистокл уже пятый год трудится в далеком городе у сурового Понта, а я — его опора в старости — не только не могу ему помочь, но еще собираюсь просить помощи. Нет в этом справедливости».

Никогда прежде Дорион не чувствовал себя таким опустошенным, несчастным. Он не боялся труда и никогда не жалел себя. Он не пожалел четырех лет жизни, чтобы собраться в дальний путь к господину. Но почему сейчас у него нет сил продолжать начатое дело? Может быть, тому виной непривычная для него работа гребца? Сейчас ему кажется, что он никогда не был таким худым и уставшим. А может быть, в тридцать лет человек уже ощущает признаки старости? Может быть, его гложет обида, что потеряны четыре года жизни и надо начинать сначала сборы в это дальнее плавание? Но сейчас ему даже трудно представить, с чего он начнет в чужом городе. Поможет ли ему его образованность, или будет она помехой? Обо всем надо думать вместе с мудрым Фемистоклом. Одно ясно, он должен добраться до дома своего отца. Он должен побыть с ним рядом, чтобы очнуться от всех бед и неудач.

Как ни труден и далек был путь до Херсонеса, но настал день, когда они причалили к просторной гавани, где стояло несколько судов, прибывших из разных стран. Получив небольшое вознаграждение за работу гребца, Дорион забрал свою корзинку, где были сложены вещи, посланные Фабией мужу, простился с гребцами и отправился на поиски корабля, идущего в Пантикапей. Он узнал, что бывают здесь суда из Пантикапея и что можно дождаться случая. Но для этого нужно побыть в Херсонесе несколько дней.

«Это не беда, — подумал Дорион. — Это даже хорошо. Я отдохну, посмотрю на красивый греческий город, воздвигнутый пять веков назад, и прибуду к дому отца в добром настроении. Это даже лучше, чем если бы меня дожидался корабль и я смог бы тут же отчалить от берега».

Был теплый солнечный день. Цвели олеандры, темнели высокие кипарисы. Из-за оград домов свисали зеленые косы ивы. Дорион увидел храмы на холме и понял, что и здесь есть свой акрополь. Он остановился у мраморной статуи богини Девы и подумал: «Тут видна рука греческого ваятеля, как это приятно». Он пошел дальше и постоял у статуи бога Диониса. Неподалеку можно было поклониться могущественному Гераклу. Несколько мраморных ступеней вели к рынку. Навстречу шел богатый грек в нарядном плаще, за ним следовал раб с поклажей. Повар с бритой головой в короткой белой одежде, замызганной на кухне, так похож на повара из дома Праксия. Он нес корзину, полную зелени. По земле тащился хвост огромной живой рыбы. Она билась и хлестала по белым камням, выстланным вдоль улицы, ведущей на агору. Дорион поспешил к мраморной статуе, поставленной в центре рынка. Надпись на постаменте гласила:

НАРОД ПОСТАВИЛ СТАТУЮ АГАСИКЛА, СЫНА КТЕСИЯ.

ПРЕДЛОЖИВШЕМУ ДЕКРЕТ О ГАРНИЗОНЕ И УСТРОИВШЕМУ ЕГО.

РАЗМЕЖЕВАВШЕМУ ВИНОГРАДНИКИ НА РАВНИНЕ.

БЫВШЕМУ СТЕНОСТРОИТЕЛЕМ.

УСТРОИВШЕМУ РЫНОК.

БЫВШЕМУ СТРАТЕГОМ.

БЫВШЕМУ ЖРЕЦОМ.

БЫВШЕМУ ГИМНАСИАРХОМ.

БЫВШЕМУ АГОРАНОМОМ.

Дорион с интересом посмотрел на красивое и строгое лицо Агасикла и подумал, что человек достойно прожил свою жизнь, если триста лет бережно хранят эту статую, призванную увековечить его благородные дела. Значит, здесь была его отчизна.

Шумный рынок был богат товарами из дальних заморских стран и многими изделиями местных ремесленников. Тут и пестрые ткани из далекой Индии, и серебряные кубки из Ктесифона, и керамика из Афин. А вот и ювелир из Коринфа, а рядом с ним винодел из деревни, расположенной вблизи храма Аполлона в Дельфах. Он громко расхваливает свое вино и деревню. Небольшие тележки, запряженные осликами, доставили сюда корзины свежего винограда, арбузы и дыни, глиняные сосуды и изделия из кожи. Богатая и красивая агора, отличный театр. Вот кричит глашатай, приглашая на игры бестиариев-звероборцев. Повсюду объявления о прошедших театральных представлениях. Дорион остановился у подковообразного ступенчатого сооружения, вырубленного в скале, словно специально созданной для этого богами, и спросил прохожего, сколько же зрителей собирается в этом театре?

— Три тысячи зрителей бывают здесь постоянно уже более трехсот лет, — ответил прохожий и поспешил к продавцу костяных номерков, на которых были указаны места.