— Ты великий выдумщик, — говорил Гордий Фемистоклу. И это была высшая похвала.

— Все мы выдумщики, — отвечал Фемистокл. — Разве ты не выдумываешь дивных птиц, которые порхают на глиняных блюдах, сделанных твоими руками? Как нарядно расписаны твои блюда и амфоры. Сколько нужно фантазии, какая нужна выдумка, чтобы изобразить все то, что ты изображаешь на своей керамике. И сыновья унаследовали твое умение, твою фантазию. Это прекрасно! Сколько радости ты доставляешь людям своим трудом. В твоем труде своя философия. Право же, она не уступает философии великих мыслителей. Только она имеет свою жизненную мудрость. К тому же она проста и доступна пониманию каждого человека, даже совсем непросвещенного. А это великое дело! Если вдуматься как следует, то твоя философия заслуживает самого большого поощрения. Я уж не стану говорить о том, как радует твой труд человека. Особенно радует он человека бедного, неимущего.

— Что-то ты преувеличиваешь мои заслуги, Фемистокл. Я никогда не думал о том, что труд мой доставляет радость. Я думал, что без керамики не обойтись. Человек не зверь. Он не может есть лапой, хватая пищу с ветки. Он должен иметь множество сосудов. А мне интересней работать, когда мои сосуды разукрашены, да так, как никто другой этого не делает.

— А я скажу тебе, Гордий, что разукрашенная тобою миска радует глаз усталого человека. Может быть, он целый день грузил тяжелые тюки, устал, проголодался. А тут ему подают горячую ароматную похлебку в красивой миске, и на душе у него становится тепло и легко. А если хозяюшка еще и улыбнется этому усталому грузчику, то и вовсе облегчит его усталость, и станет он веселым.

— Если так, то, поверь, я еще лучше буду украшать свои сосуды.

Целыми днями друзья вели свою неторопливую беседу, и столько было в ней доброты и сердечности, что любые душевные раны должны были залечиться. И Фемистокл чувствовал, что все дурное, что он оставил дома, забывается и кажется пустым и ничтожным.

«Ты был прав, старый Фемистокл», — сказал он себе как-то утром, когда восходящее солнце сулило хороший день рядом с другом Гордием.

Был десятый день пути. Они шли вдоль зеленых берегов, где когда-то вели свое судно отважные аргонавты. Гордия поразили рощи вечнозеленых растений, каких он не видел даже на своей родине, в Греции. Он не знал названия этим растениям и обратился с вопросом к Никострату.

— Это удивительные деревья. Они не так велики и могучи, как иные из тех, какие мы увидим позднее, — говорил Никострат, — но мне рассказали, будто это самое древнее дерево на свете и появилось оно еще до того, как пришел на эту землю человек. Говорили, будто это дерево так же старо, как вот те горы, покрытые вечными снегами. Я вас приведу в зеленую благоуханную рощу, где растут только эти деревья, вы почувствуете тонкий прекрасный аромат. Говорят, он целебен.

Сообщив все это, Никострат с удовольствием продолжил свой рассказ о стране, принявшей аргонавтов.

— Я покажу вам одно изумрудное озеро, подобного нет на свете. Вокруг него дивные растения и голубые птицы летают и поют. А еще я покажу вам удивительные пещеры, каких я не встречал за всю свою жизнь. Меня привели туда местные пастухи. Они взяли с собой горящие факелы, и мы увидели громадные камни — зеленые, оранжевые, золотистые. Они лежали на скалах, словно дожидаясь нашего прихода. Однако пастухи сказали мне, что каждый, кто осмелится унести такой камень, попадет в беду.

— И вы не взяли там ничего? — удивился Гордий.

— Зачем же рисковать жизнью? Да и взять их было не просто. Никакая кирка не поможет отбить такой камень от скалы. Да и не было у нас кирки.

На пятнадцатый день Никострат бросил якорь вблизи зеленого берега и предложил сесть в маленькую лодку, чтобы высадиться на берег. Вдоль песчаной полосы, отделяющей берег от морского прибоя, зеленела трава, розовели кусты шиповника, а чуть повыше стояло высокое дерево с вечнозеленой полированной листвой и большими белыми цветами. Это цвела магнолия — дерево дивной красоты.

— Друг Никострат, — воскликнул восхищенный Фемистокл, — почему же понадобилось пять лет, чтобы увидеть этот край! Когда мы плыли мимо, надо было здесь остаться. И не нужен был бы Пантикапей.

— Если бы ты возделывал виноградники, — усмехнулся Никострат, — если бы пас стада овец, я бы привез тебя сюда. Но что делать переписчику, знающему греческий и латынь, когда нет здесь людей, которые бы знали эти языки и нуждались в переписчиках. Вот и причина, Фемистокл.

— Зато Гордию нашлось бы занятие, не правда ли, друг?

— Тогда бы мы были в разлуке. Все случилось как и должно быть. Но право же, хорошо побывать в Колхиде, когда живешь в Пантикапее. Здесь солнце щедрее, растительность богаче, должно быть много виноградников. И если растут здесь такие чудесные деревья, то поистине страна эта благословенна.

Оставив на судне гребцов и своего помощника, Никострат вместе со своими спутниками поднялся по извилистой крутой тропе, и они вышли к небольшому селению. К ним навстречу уже спешили люди, приветствуя громкими возгласами на непонятном языке. Незнакомые им люди показались Фемистоклу красивыми и приветливыми. Особенно хороши были дети, полуголые, загорелые, с большими темными глазами.

Фемистокл и Гордий тащили на себе большие корзины с краснолаковой керамикой. Никострат привез дешевые серебряные украшения с цветными камешками. Он знал, что за эти кольца, браслеты и серьги можно будет получить много мягкой белой шерсти. Никострат пошел к знакомому дому пастуха, с которым встретился в прошлый свой приезд. Это был еще молодой человек с густой черной бородой и курчавыми волосами, подстриженными в кружок. Он принял гостей радушно и приветливо. Тотчас велел своей юной и красивой дочери подать вино и угощение. Они долго торговались, а когда договорились, решили отправиться к изумрудному озеру и посмотреть пещеры. Никострат уже видел все это, но не отказался снова посмотреть — уж очень там было красиво.

Выйдя из селения, они пошли вдоль темной кипарисовой аллеи, которая вела к горной тропе. Фемистокл почувствовал, как сердце его забилось от радостного ощущения, будто он оказался в своей милой Греции. Высокие кипарисы напоминали ему такую же аллею в Афинах, и трудно было отделаться от мысли, что, пройдя этим прохладным душистым коридором, он выйдет к светлой улице, ведущей к Акрополю.

— Друг мой, Гордий, — сказал он, — как мне хотелось бы жить на этой земле. Уж очень она напоминает мне мою отчизну.

— Ты стар, чтобы вдруг изменить свое занятие. А с твоей перепиской здесь и дня не проживешь. Будем жить в Пантикапее. Мне говорили, что из всех греческих городов на берегах Понта — он лучший и самый богатый. Учти, что в Пантикапее больше греков, чем в любом городе у берегов Понта Евксинского. Когда выходишь на агору Пантикапея, то и не подумаешь, что это чужая земля. Да и какая она чужая? Она дальняя, но уже многие столетия живут здесь греки.

— Мне странно, что они не догадались основать свои большие города именно здесь, в этом цветущем саду. И здесь будут греческие города.

— Прошло уже пять лет с тех пор, как ты ступил на эту землю, а все еще тоскуешь, не привык, — посочувствовал Гордий. — Я как-то меньше думаю об этом.

— А я постоянно думаю о том, что мог сделать иначе. Предположим, переехать в Коринф, а Миррине сказать, что уезжаю в Пантикапей. Ведь важно было избавиться от ее опеки, чтобы она не могла из-за каприза потребовать всех нас к себе. Чем старше становилась наша госпожа, тем труднее было переносить ее капризы.

— Я понимаю тебя, Фемистокл. Если так тягостна тебе разлука с родным краем, то надо было хорошенько подумать о том, куда лучше поехать. Но мне кажется, что все у тебя получилось хорошо. Сразу обе дочери нашли свое счастье. Они не знают нужды. Мужья у них — достойные люди. Это надо ценить. А это случилось в Пантикапее.

Фемистокл не стал рассказывать о своей печали. О том, что старшей дочери у него почти нет. Что зятья не так сердечны и с виду намного лучше, чем на самом деле. Не хотелось разочаровывать друга. К тому же он подумал, что нет на свете безоблачного счастья. Если мечта о свободе осуществилась, если нужда ушла и настало время, когда можно даже позволить себе такое большое удовольствие, как путешествие в Колхиду, то и не следует печалиться.