— Опять, сир, — кивнул маршал. — Отругал бестолочь, а у неё всё «дык я потихоньку». Шатуна зимой завалила — потихоньку, кабаны повадились на картофельном поле рыться, меньше съели, больше потравили — опять она секача подстрелила потихоньку… Вот уж правда Беда. Ну, не пороть же дурищу, сплошная ведь польза от неё. И как-то бы хвост ей всё-таки прищемить хоть немного, а то ведь нарвётся в конце концов.
— Бесполезно, — махнул рукой Генрих, — против натуры не попрёшь. Вон кузина моя, паладин ордена Пути, Аррунг спаси и помилуй. Не стала бы рыцарем, точно бы сбежала из дому в наёмницы. Радоваться надо, что Берта здесь осталась следопытом и охотником, а не рванула в тот же Озёрный в Гильдию проситься.
— Ну… это так, — признал сир Эммет.
Их позвали обедать, и разговор о непонятном чужаке пришлось отложить. Генрих только хмуро подумал, не орочьи ли лазутчики? Выше, гораздо выше Ноголомного ущелья Гремучую вполне можно было форсировать даже в начале лета, когда она намного полноводнее, чем накануне осеннего Равноденствия. Там, конечно, пришлось бы лезть по скалам — отрогам Хмурого, но уж горных орков точно не напугаешь такой дорогой. Или опять эльфы-изгнанники? Понаглее недоброй памяти банды, ради которой пришлось Аспида с его командой нанимать? Не побоялись рядом с Чёрным лесом пройтись? Нет, завтра точно надо брать с собой Беду и смотреть, что там за дымки такие вьются.
Об этом они с сиром Эмметом и говорили после обеда. Потом Генрих решил заглянуть к сиру Матиасу — посмотреть, как тот обустраивается, и потолковать о том о сём. В общем, уже смеркаться стало, когда он наконец более или менее освободился и смог навестить наконец Людо. Девять богов! А если б тот на самом деле был его фаворитом? В смысле, если бы всё было по-настоящему? Всё равно ведь так же бы и виделись урывками два-три раза в месяц… как дядя со своим рыжим кошаком.
Осенние сумерки наплывали с реки, закат догорал где-то за лесом, и на ограде холодным голубоватым светом загорелись колдовские светильники: Рената зачаровала выточенные гномами шары горного хрусталя и без конца подновляла на них чары. Шаровые молнии, застывшие в навершиях столбиков ограды, и пугали народ, и манили любопытных, точно лампы — мотыльков. Отец, помнится, спрашивал сира Матиаса, как тот хочет назвать своё имение. Тот ухмыльнулся и ответил, что он-то бы назвал Бирючьей Норой, да только люди обычно рано или поздно всему и всем дают прозвища, которые прилипают намертво, не отдерёшь. Так что он просто подождёт немного.
Ну… ждать и правда пришлось недолго. Сначала трактир, который был пока что больше просто кабаком, стали звать «У Ведьминой плотины», потом Ведьминой Плотиной стал и сам то ли дом, то ли маленький форт. У него ведь только ограда выглядела несерьёзно, такая же узорная решётка, как вдоль самой плотины (хотя ты попробуй-ка через неё переберись, когда концы длинных стальных пик щерятся зазубренными наконечниками). Через неё можно, конечно, стрелять — в обе стороны. А в узкие прорези окон первого этажа не всякая кошка протиснется, на втором же обманчиво-нарядные переплёты не дали бы злоумышленнику залезть в дом через окно. И вообще, в доме кроме стрелков имелась ещё и магичка, про молнии которой слухи уже второй год бродили по всему баронству. Дураки — особенно оголодавшие и озверевшие в зимних лесах — находились, конечно, каждый год, но лично он, Генрих из Волчьей Пущи, сто раз подумал бы, так ли уж ему нужно в такое негостеприимное место. То есть, его-то там принимали охотно, а вот тех, кто полезет без приглашения…
Он прошёлся по довольно широкой, чтобы фура свободно могла проехать, дорожке над обрывом — дом, построенный Серпентом, прятался за громадой Ведьминой Плотины. Хотя вообще-то, он и сам лишь снаружи выглядел небольшим и скромным, а внутри у него один только подвал имел два уровня. На верхнем Серпент держал чаны с бардой и перегонял её, ниже — выдерживал настойки и хранил уже готовое. Первый наземный этаж почти полностью занял под свою кондитерскую Людо, а второй был у них жилым. Неплохо однако живут алхимики, если могут позволить себе такие домики.
А ещё они могли позволить себе целые горы разного даже на вид недешёвого барахла. Тюки, ящики и коробки лежали в передней (Генрих, разумеется, вошёл с парадного, а не через кухню) целыми кучами, и тётка гвардейских статей, с лицом и ухватками ветерана-десятника разбирала кучи эти, командуя двумя гоблинами. Честное слово, гоблинами! Толстыми, важными, дорого одетыми. Видимо, тех самых любителей обожраться сахаром Каспар Серпент, продав дом в Озёрном, забрал сюда. Завидев Генриха, о котором явно была наслышана, тётка смутилась и совсем ей не шедшим виноватым тоном сообщила, что сударь Каспар, получив какое-то письмо, ушёл в подвал и ни к обеду, ни к ужину оттуда не вышел. А сударь Людо разогнал подручных и… только не сердитесь, ваша милость, но он… вряд ли вам стоит с ним видеться сегодня.
— Пьёт, что ли? — недоумённо спросил Генрих. Вот уж беда! Словно он пьяных не видел и дел с ними не имел. Не вовремя, конечно, Людо запил: ему накануне праздников работать бы от темна до темна, заказов ведь наверняка набрал выше головы… Но отродья Бездны знают, что это было за письмо. Может быть, надо порадоваться уже тому, что пьёт, а не петельку затяжную мастерит.
Он прошёл на кухню, в самом деле пустую и тихую, уже прибранную, освещённую единственной лампой над столом в уголке, где Людо обычно перекусывал, не отрываясь от работы. Там он и сидел. И да, он пил. Точнее, напивался. Сидел перед почти пустой уже бутылкой и, наоборот, почти полной тарелкой, а напротив пристроился Ян, по-бабьи подперев кулаком щёку. Увидев Генриха, мальчишка страшно обрадовался.
— Ваша милость, — затараторил он, вскочив, — а я уж думал за вами в Вязы бежать, а то сударь Людо того… письмо, видать, больно плохое получил.
Генрих оценил мутный тяжёлый взгляд фаворита и общее мрачное выражение не просто бледной, а ещё и опухшей морды, так что потребовал и себе стакан… и чем ты там его кормишь? Тащи мне тоже. Ян быстренько налил тарелку умопомрачительно пахнувшего супа (нет уж, обойдётся сударыня Винтерхорст без такого кухаря, самому пригодится) и попытался было опять застелить уголок салфеткой, но Генрих отмахнулся: не до этикета. Ян понятливо приволок ещё бутылку, протёр чистым полотенцем неземной красы бокал — видно, в сегодняшней фуре была и посуда, кроме всего прочего, потому что раньше Генрих такого у Росса не видел — и спросил, чуть помявшись:
— Вашмилсть, раз вы тут, я пойду сударя Серпента кормить, ладно? А то он вечно заработается и поесть забывает, а ему нельзя, у него это… режим, во. И диета.
— Давай, — кивнул Генрих, — корми.
Ян шустро налил суп в такую же, как у Генриха, тарелку из явно очень недешёвого сервиза, застелил салфеткой мельхиоровый подносик, нарезал хлеб, положил приборы. И зачем вот, спрашивается, такое диво в кабаке, которым был пока что бирюковский трактир? Нет-нет, ещё пару лет подождать, чтобы выучился хорошенько, и забрать в замок. Чтобы делал для родителей суфле и паровые биточки.
Генрих налил себе в бокал розоватой пахучей жидкости, от души хлебнул и чуть не поперхнулся: да уж, это вам не наливка. Поджечь, так, пожалуй, загорится, как гномский самогон.
— Что-то с матерью или с дядей?
Людо молча помотал головой и вылил в свой стакан (обыкновенный, которым, кажется, муку и сахар отмерял) остатки настойки из первой бутылки. Вышло меньше половины стакана, но Генрих подумал было, не отобрать ли и это. Не успел — Людо проглотил крепкое пойло как воду и лениво повозил ложкой в остывшем супе, вылавливая маленький мясной шарик.
— Илона, — сказал он.
— Что-то плохое с нею?
Людо криво ухмыльнулся.
— С нею — нет, а вот со мною — пожалуй. Она не вернётся, — объяснил он. Не так уж он, кстати, сильно был пьян. Видно, Ян как-то уговаривал его закусывать хорошенько, так что Росса не развозило.
— Как это? — недоверчиво спросил Генрих. Он тоже принялся за суп, только не вылавливал оттуда мясные шарики, а ел всё подряд, потому что и остальное было ничуть не хуже. — Как она может к тебе не вернуться? Ты ей разрешения на раздельное проживание не давал.
