— Я не отказываюсь, — возмутилась Катриона. — Я сказала вам, что не в состоянии выделить больше сотни, причём сразу наличными могу отдать только половину.

— А какое приданое было у вашей дочери? — не обратив внимания на её возмущение, спросил барон сиру Августу.

— А какое это имеет значение? — вскинулась та. — Моя дочь была законной женой сира Вальтера и имеет законные права на часть его владения.

— И в какую сумму вы оцениваете эту законную долю?

— В двести пятьдесят марок, — твёрдо ответила сира Августа.

Катриона заметила, как молодой торговец вопросительно посмотрел на своего старшего спутника, а тот только закатил глаза к свежепобеленному потолку. Его племянник?.. помощник?.. понимающе усмехнулся, но тут же лица обоих спрятались под всё теми же безучастно-вежливыми масками.

— Увы, сира Августа, — сказал барон, — вы, видимо, оцениваете стоимость земли и строений по меркам центральных владений. А здесь… Приграничье. Я каждый год плачу налоги в казну, а налоги рассчитываются исходя из стоимости имущества. Вчера, накануне вашего приезда, я решил освежить в памяти, сколько именно я плачу налогов за владение своих вассалов в Вязах и во что Вязы оценивает королевская налоговая служба. Четыреста двенадцать марок, сира, за суглинок и супеси, хоть сколько-то пригодные для земледелия, и за пастбища в неудобьях. Сама крепость, как строение оборонительного характера, налогами не облагается, продана быть не может и потому не оценивается никак. Так что четверть сиры Марены — это сто три марки. Половину которых сира Катриона вам и предлагала.

Катриона чуть пожала плечами. Ключи от кладовок сира Марена потребовала у неё сразу после свадьбы, но в расходные книги молодая супруга особо не лезла и уж тем более не считала для себя возможным таскаться по полям и пастбищам, заниматься хозяйственными делами у квартирующих в крепости егерей и объясняться с всегда чем-нибудь недовольными дриадами (те с мужчинами никаких переговоров не вели, признавали только женщин). В общем, подати в прошлом году, как и раньше, рассчитывала Катриона. Она же и узнавала той осенью в Волчьей Пуще, не пересчитывали ли им стоимость лена.

— А вы думали, сира, я эту сумму с потолка взяла? — подавляя раздражение, спросила она. — Я, в отличие от вашей дочери, знаю, что и сколько стоит в наших краях.

— Деньги у вас с собой? — перебил её барон. — Сира Марена, пересядьте сюда, будьте добры. Сейчас мэтр Корнелиус вам продиктует отказ от каких-либо имущественных претензий и расписку в получении ста трёх марок. А господа, не состоящие ни на службе у меня, ни в родственной связи, подпишутся свидетелями. Если хотите оспорить моё решение, сира, дело ваше. Обращайтесь в суд или просите аудиенции у графа.

— Что значит женить своего брата на суконщице! — презрительно заявила сира Августа, видно, поняв, что большего ни из сестры покойного зятя, ни из её сюзерена не вытрясет. — Нотариус, расписки, кадастровые книги, суд… Я смотрю, набрались вы от невестки торгашеских привычек, сир Георг.

— О да, — усмехнулся тот, уступая своё место за столом Марене, готовой, кажется, уже без всяких денег уехать из Волчьей Пущи, лишь бы поскорее. — Я у госпожи Елены многому научился. Не полагаться больше ни на чьё слово, прежде всего, а со всех, даже с дворян в двадцатом колене, требовать расписки, заверенной нотариусом. Очень облегчает жизнь, сира. Попробуйте сами.

========== Глава 2 ==========

Дни шли за днями, заполненные делами и разговорами. Разговорами всё больше о хозяйстве и делами по хозяйству же. Закончилось лето, началась осень — опасное время, когда к жилью поближе подтягивается всякая шваль. Хвала Девяти и Елене Ферр с её приданым, хотя бы орки после постройки стены вдоль Гремучей уже не так досаждали Волчьей Пуще. Но в землях на самом северо-востоке и без орков хватало забот и проблем. Взять хоть тех же дриад. Соваться к ним в Чёрный Лес дураки редко находились, но терпеть людей в Вязах лесные лучницы ещё кое-как соглашались, а вот помогать или тем более защищать соседей от разбойников даже не собирались. Спасибо, хоть сами не разбойничали.

Никто, конечно, Катриону одну на произвол судьбы не бросал. Кто-нибудь из братьев или сыновей сира Георга то и дело наведывался, чтобы проверить, не завёлся ли кто лишний в окрестных лесах, и спросить, какая нужна помощь. Помощь незамужней сеньоре требовалась только в охране её земель, но прислать ей кого-нибудь, кто командовал бы отрядом бойцов, барон не мог, именно потому что не было у Катрионы ни отца, ни брата, ни мужа — посторонний мужчина, живущий в её доме, бросал бы тень на её репутацию. Всё же военных действий Волчья Пуща ни с кем не вела, а разбойники — это всего лишь разбойники, не вражеское войско. Все же остальные заботы Катрионе были знакомы с детства, привычны, утомительны, конечно, зато не оставляли времени жалеть себя. Только столовая, где раньше обедала вся семья, пугала её гулкой пустотой и тенями в углах, так что Катриона, наплевав на своё происхождение и какие-никакие манеры, стала есть на кухне. Отдельно от прислуги, конечно, но на кухне. Если только её не навещал в очередной раз кто-то из родственников барона — тогда, разумеется, накрывали в столовой.

Сир Ламберт и привёз ей письмо из Озёрного. Вернее, два — одно прилагалось к тщательно упакованному тяжеленному тюку. «От моей приёмной дочери», — пояснил сир Ламберт, когда Катриона в недоумении распорола тщательно зашитую горловину кожаного мешка и вытряхнула из него плотно уложенные платья — тёмные, простые, без всякой отделки, в каких и полагается ходить, когда не носишь настоящей траурной одежды. В письме, вернее, записке, прилагавшейся к этому добру, сира Мелисса объясняла, что располнела после рождения второго ребёнка и ни в одно из этих платьев уже не помещается. Так что если, храни Девятеро, придётся снова носить траур, то шить придётся всё заново. Она ни в коем случае не желает оскорбить сиру Катриону, отослав ей свои обноски, писала сира Мелисса, но поскольку сира Катриона оказалась в результате кое-чьих действий в весьма стеснённых финансовых обстоятельствах, не примет ли она эти вещи? Если она не желает носить их после посторонней женщины, даже не дальней родственницы (хотя они тщательно простираны, разумеется), можно пустить их на чехлы для мебели, на лоскутные коврики и вообще на что угодно.

— Ох, — сказала Катриона, встряхивая лежавшее сверху тёмно-серое платье из такого тонкого, мягкого и шелковистого сукна, что она даже засомневалась, а сукно ли это? — Мне вот только оскорбляться, когда мне же помочь пытаются! Передайте, пожалуйста сире Мелиссе, что я ей очень благодарна. Я ей пошлю потом чернобурок или куниц, когда снег ляжет, хорошо? Пока ещё, сами знаете, рано на них охотиться.

Сир Ламберт явно хотел возразить, сказать, что никто от неё никаких ответных подарков не ждёт (это прямо на лице у него было написано), но передумал. Отошёл к топившемуся камину и поворошил в нём дрова, а Катриона с каким-то неясным, но очень неприятным чувством вскрыла конверт, подписанный незнакомой рукой.

Здравствуй, дорогая Катриона.

Ты, наверное, меня не помнишь: когда я приезжал на похороны моей бедной кузины, ты была совсем крошкой. Мне рассказали о твоём бедственном положении, и поскольку родных братьев у твоей покойной матушки нет, очевидно, о тебе должен позаботиться я, а я полагаю, что девушке совершенно не пристало жить одной. Уверен, ты со мною в этом согласишься. Сколько я помню, село у вас небольшое и расположено в местах глухих и диких, но надеюсь, что смогу подыскать подходящего молодого человека тебе в мужья.

Прости, я не очень умею и не очень люблю писать письма. Я постараюсь навестить тебя к Солнцевороту, тогда обо всё и поговорим.

С любовью и беспокойством о тебе

твой дядя Артур

— Что-то не помню я никакого дяди Артура, — буркнула Катриона, ещё раз перечитав несколько пустых каких-то, но всё равно встревоживших её строчек.

— Да я вот тоже не помню на похоронах вашей матушки никаких городских кузенов, — в тон ей отозвался сир Ламберт. — Но может быть, — неохотно признал он, — просто не помню. К тому же он наверняка опоздал на похороны — от Озёрного к нам пока ещё доберёшься.