Елим прибежал испуганный.

– Можа, хворь какая приключилась? – разволновался старик. – Али старатели подранили? Ну-ка, дочка, выходь оттедова! Гляну, чего там с тобой.

А Настя только ещё сильней разрыдалась, а выходить – ни в какую!

Старик по следам её прошёлся, крови не приметил нигде и успокоился маленько. Пока думал, что дальше делать, и объяснилось всё. Медведь этот, рыжий (Елим его сразу Огоньком прозвал), не убоявшись Елима и собак его – вот ведь как обахмурило-то¹¹! – к избушке прикосолапил. Близко, однако, не подошёл, а так, чтобы Настю высмотреть можно. Старик опешил от такой наглости, а собаки уж было кинулись прогонять, но тут вдруг Настя заворчала: дескать, пусть себе ходит, есть не просит…

Вот так история! Елим посмеялся, но противиться не стал. Хоть у него и разладки в делах случились. И то верно, по лесу не походишь, когда неизвестный медведь возле дома с утра до ночи выхаживает. Только заря, а он – возле избушки, хоть часы по нему сверяй. И ходит, и ходит вокруг. Голос иной раз подаст, рявкнет жалистно, а так всё молчком, молчком. А если Настя наружу выглянет, так он тотчас же на задние лапы становится. Известно, хочется ему себя во весь рост показать… Медведям трудно на вскидку долго стоять, а он – ничего, держится, и не шелохнётся даже.

Белянка с Кукушей опять в голос: развели медведей! Скоро на шею сядут!       А куда денешься?

Настя то ли хитрость свою девичью являла, то ли спланировала так-то, а может, и чувства боялась выказать, но знакомиться не спешила вовсе. Ждала чего-то. Правда, с каждым днём всё чаще из домика своего вылезала. Покрутится, повиляет бёдрами, а Огонька будто и не замечает. Конечно, из укрытия глянет украдкой, а так, на виду, и не обернётся даже. Ну а жених-бедолага ждёт-пождёт до темноты, а потом в лес убредет понуро. Но на утро опять является.

– Ты бы уж не мучила его, – вразумлял Елим Настю. – Который день не могу Белянку с Кукушей к травке вывести. Гляди хворать начнут.

Настя виновато в землю смотрела, а тактики своей всё-таки держалась. На пятый день, правда, всё и переменилось. Огонёк утром, как всегда, вовремя пришёл, при галстуке при своём, белом. Ходил, ворчал что-то там себе под нос, на лапах стоял – словом, обычно себя вёл. Ну и Настя не сдавалась, покрутилась на поглядку маленько и скрылась в берложке. Решила, верно, подремать там, а может, и подумать в спокойствии.

Поудобней устроилась на лёжке, голову на лапы положила, а сон не идёт и не идёт, и с мыслями разладка… Ну и думает: дай посмотрю на «него». Глядь, и нет Огонька… Взметнулась враз, как ядро пушечное из берложки вылетела. А «он» – уже у опушки, в лес удаляется, и не оглядывается даже. Что, дескать, зазря бедовать, самое интересное уже посмотрел… Известно, учённый стал. А до вечера времени ещё порядком – утренние часы самые и есть.

Настя напугалась, думала: не придёт больше. Всю ночь не спала, скулила жалобно. Оляпку и Сердыша прогнала в сердцах, на Елима тоже рычала. Старик даже подивился: впервой всё же случилось.

Зря, конечно, растревожилась: утром Огонёк на своём посту объявился. И не пустой, вишь, а с гостинцем…

Увидел его Елим с ношей и за сердце схватился.

– Ну, Настасья, – говорит, – чтоб я твоего ухажёра больше не видел. Так он мне всех зверушек изведёт.

Тот, слышь-ка, с косулей в зубах заявился. Поднялся на задние лапы, вытянулся во весь рост, стоит с ношей, надрывается – вот, дескать, принёс…

Настя тут уж мешкать не стала. Сразу же к нему подбежала и… хрясть – лапёхой ему по морде. Тушка на несколько шагов отлетела, а сам жених так и бухнулся на зад. За нос держится и на невесту ошалело смотрит. Ну, Настя подошла не спеша, и лизнула ушибленный нос…

Потом долго Елим медведицу свою не видел. Она тогда с Огоньком этим как-то уж быстро в лес ушуровала. Про косулю они даже и не вспомнили, только пятки мелькнули за деревьями. На радость Сердышу и Оляпке, конечно. Они ту дичину быстренько прибрали. И к Елиму сразу – мол, давай скорей завтрак готовь. Вот этот кусок пожарь, этот отвари, а это мы и так слопаем.

Накормил, само собой, старик собак на славу. Ну и себе фаршу накрутил, котлетками побаловался. Мясо маленько на зиму насолил и тушёнки наделал. Где для себя и гостей, а которые и для Насти, без лука и приправ острых.

– Вот возвернётся Настасья и полакомится, – объяснял Елим собакам. – Для неё всё жно Огонёк старался, а не для вас, проглотов.

…Через месяц Настя вернулась… Вся такая потерянная и с грустинкой в глазах. Потрёпанная вся как есть: шёрстка нечесаная, клоками висит и ухо левое порванное чуть – где и угораздило?.. Мордаха вся опухшая. Один глаз и не открывается вовсе, заплыл разбухшими веками, а другой – всё же чуть зыркает, из-под прищура выцеливает – чистая разбойница! Обычная история с ней приключилась: мёду лесного отведала, ну и пчёлки с её внешностью позанимались… Когда с Огоньком вместе была, хоть и хотела сильно мёдом полакомиться, всё же терпела. Знала, само собой, что эти пчёлы с ней сделают… Ну а расстались, и ни к чему красота стала. Вот и отвела душу да по все знакомым пчельникам прошлась.

Да и то сказать, Настя – сладкоежка такая! Любую конфетку схрумкает. Хлеб ест так-то, но без восторга какого, а покажи ей печенье или пряник – сейчас же покой потеряет. И не успокоится, пока не отберёт и на язык не положит. Когда пасечник Степан к Елиму приезжает, Настя всегда навстречу бежит. Вокруг тюляшится и пихается настырно. Дескать, я всё равно не отступлюсь, отливай из туеска медку столько-то, и всё тут. Ну – куда деваться – нацедят ей тарелку. Только так, конечно, чтобы она не видала, что ещё мёд остался. Куда там! Настя всё равно каким-то боком чуяла и потом отымала без всякого. Вот и к пчёлам на такие жертвы пошла…

Елим увидел её такой – и вовсе строгость на себя напустил.

– Хоро-оша-а-а!.. – торжественно протянул он. – Нечего сказать…

А Настя обниматься полезла, бурчит на радостях, мордаху тянет.

– Ну, куды, куды? – отмахивался старик. – Силы своей не знаешь? Поломаешь ишо. Мокротуща-то какая… не к Степану ли за мёдом лазила?

Настя – бур-бур да бур-бур, и тёплым носом тыкается.

Прищурился старик и потянул к медведице ухо.

– Чего говоришь? Бросил тебя Огонёк энтот? Вот шельмец! Экий прохвост! Окрутил девку – и будь здоров, и поминай как звали! А ты тоже хороша! Это зайчихи любят ушами, а ты чевой-то ухи развесила? Сразу было видать, что на таких надея слабая… – Елим в сердцах шлёпнул себя по коленке. Потом успокоился чуть и заключил, вздыхая: – Эхма, такая уж ваша бабья доля: в одиночестве робят растить. Ладноть, чего уж там…

Покормил Елим Настю да и посмеялся с доброго сердца:

– Знамо, тебе сейчас усиленно питаться надо… Дело такое, понесла, поди, под сердцем?..

… Долгонько, знаешь, Мираш Малешот раздумывал да прикидывал – ну и решил с Елимом зазнакомиться. На то и особое разрешение получил. Как уж он там верховных доглядателей убедил – и впрямь загадка, а вот поди ж ты!

Нечаянная встреча

Погода тихая с лёгким морозцем издалась, и с вечера снег пошёл. Ласковый такой снежок, лёгкими пёрышками с неба слетел. Всю ночь он тихо сыпал, и к утру землю ровнёхонько выбелило.

– Этот теперича не сойдёт. Крепко лёг, – говорил Елим посветлу, глядя с крыльца в лес. – Чай, Настасья седни придёт… да уж непременно придёт. Куда ещё тянуть – уже все сроки вышли.

Зима и впрямь припозднилась. Насте в зимнюю спячку ложиться, а перины белой пуховой всё нет и нет. То солнце еле теплит, а то дни напролёт хвиль-мокредь. И вот выстелило.

Только помянул Елим Настю, глядь, а вон она – бурая шерстка среди притихших березок мелькнула, и вот она уже вся показалась – Настасья.

– Ну-ка… что-то, Ляпушка, не угляжу никак…– притворился Елим. – Не наша ли гулёна наближается?

Оляпка уже понеслась Настю встречать. Закружила вокруг неё, завертела каральковым хвостишкой, вся так и сияет – как же, станет она так к чужому медведю ластиться.… И скулит, и повизгивает. Елим всегда удивляется: Оляпка – собака охотничья, молчаливая, а как Настю увидит, всякие в ней голоса просыпаются, и бурчит, и фырчит, да ещё звонким лаем заливается.