– Вы хотите сказать, что я всё-таки её найду? Что наши души предназначены друг другу.

– Боюсь, вы чуть-чуть не правильно поняли. Не предназначены, вы обречены друг на друга. А это пострашнее любого наказания, которое всё равно длится не дольше вечности.

Горькая усмешка тронула его губы.

– А она сама не может объяснить мне всё? Она имеет на это право? Сколько ещё блуждать мне здесь без ответов?

– Терзания души… – Николай почти незаметно кивнул головой. – Поверьте, друг мой, наша сила такова, что и без неё можно быть с нею. Это я знаю точно.

– А вы до сих пор любите свою жемчужину? Для вас другие женщины существуют?

Вопрос был, как мне показалось сначала бессмысленным и нелепым, но отрицая в душе невозможность иного ответа, кроме того, который ожидаешь услышать, происходит всё с точностью до наоборот.

– Не буду лукавить, Роман, мне бы хотелось познать другую, но это невозможно. Хотя, зачем это нужно, я и сам не знаю. Я любил и люблю только её, но сказать, что в этом покое с ней я обрёл беззвучность моих давно истлевших желаний – тоже не могу. Они не отступают, они держат, они огрызаются и постоянно напоминают о себе. Этот покой – иллюзия.

– Если это не наказание то, что тогда?

– Сделка, – отозвался Николай, поджав губу, но потом, словно сообразив, что сказал не то, что нужно, попытался улыбнуться. – Это любовь. Любовь, про которую все говорят, которую все ждут.

Николай ещё на секунду затих, но словно в довесок к сказанному выше, произнёс: «Правда, она не даёт того, что даёт жизнь, полная одурения. Покой не так сладок».

На какое-то время мы оба замолчали. Я пытался понять услышанное, выстроить подобие логической схемы, зацепиться и вывернуть наизнанку непонятное, невнятное. Николай же сидел спокойно, слегка поглаживая свои руки, как это делают люди, умывая их перед обедом. Он смотрел на угол своего вечного дома, и мне показалось, что если бы он обладал сверхъестественной силой, то поджог бы его без всякого сожаления.

– А если… – начал, было, я, но Николай, положив свою руку на мою, остановил меня.

– Идёмте, нас заждались.

Мы подошли к веранде, где продолжали мирно беседовать две очаровательные особы, одна из которых предназначена мне вечностью и небом. Это и восхищало меня и пугало одновременно, особенно после разговора с Николаем.

– Не только небом, – проговорил Николай, прочитав мои мысли.

– Да, конечно, над нами властвуют две силы, – кивнул я в ответ.

– И обеим мы обязаны подчиняться.

Роза поднялась из-за стола, поблагодарила хозяйку и подошла к ступеням, протянув мне руку.

– Мы замечательно поговорили, – сказала Роза. – Нам пора.

Она бросила взгляд на мои волосы, но ничего не сказала.

Словно что-то в ней изменилось, что-то стало иным для меня вдруг, после этого разговора. Мне бы не хотелось быть тем, кто ведёт себя впечатлительно, словно растроганная дама на сеансе плаксивой мелодрамы, или наоборот, как бессердечный и холодный женоненавистник, но слова Николая заставили меня притормозить и дождаться ещё подсказок, которые непременно должны появиться и прояснить всё, дать читаемые знаки.

Её глаза, губы, простые жесты – всё притягивало, всё воспринималось острее, но в этом не было моей прихоти, вожделения, пустого влечения, здесь действовала та, другая сила сквозь которую в самую душу проникало нечто непостижимое. Здесь действительно всё было иначе. Какое странное, чуть болезненное, но почти ясное желание миновать преграды неуверенности, косности, подозрений, надменности и душевной пустоты.

«Если бы это случилось со мной ещё неделю назад, то меня бы одолела изжога от подобных мыслей», – подумал я и натянул шляпу на голову, отчего мои длинные волосы стали торчать в разные стороны, как солома у огородного чучела. Носить шляпы я не умел, а уж вкупе с длинными волосами, тем более.

Мы кивнули Николаю и его жемчужине и, больше не оборачиваясь, направились обратно.

VIII

Мы отошли от вечного дома с лазоревой крышей уже довольно далеко. Обернувшись, я почти не мог разглядеть его вдалеке. Роза остановилась и, развернувшись ко мне лицом, стала смотреть на меня пристально, чуть вприщур.

– Так, стало быть, ты Дороти? – спросил я её, чтобы просто дать себе время справиться со своим смятением.

Волшебная пыль кружилась и блестела в свете луны, словно это исполняли свой танец малюсенькие шустрые феи, которых, несомненно, здесь должно быть превеликое множество.

– А ты так и не вспомнил её?

– Извини, но тебя я знаю только, как Розу.

– Но ты вспомнил меня, когда я была Катей.

– Катей?

– Швеёй, модисткой из ателье, – пояснила Роза и чуть сжала мои пальцы.

– Так тебя звали Катей, – медленно, словно сопоставляя, сравнивая её внешность и имя, проговорил я. – Почему я не мог вспомнить твоё имя, а всё остальное вспомнил.

– Потому что я для тебя Роза. Ты сам сказал, – пропела она и, отпрыгнув от меня на шаг, закружилась быстро и легко.

– Остановись. Хватит. Умоляю, – почти простонал я и подбежал к ней, чтобы поймать, успокоить её и продолжить тему, которая меня чрезвычайно волновала.

– Ты должен вспомнить, – почти умоляюще проговорила Роза. – Ты был на двадцать пять лет старше меня. Ты любил выпить, покутить и считался одним из самых богатых людей Санкт-Петербурга.

– Подожди, – оторопел я. – Так дело было не в Англии? Но ты же Дороти.

– И что? – Роза вдруг стала серьёзной. – Нет, не в Англии. Я приехала с родной сестрой из Лондона к своей кузине на свадьбу. Женихом был ты, кстати.

– Значит, твоя кузина была настоящей красавицей, – подытожил я.

– Почему ты так решил?

– Она же твоя сестра и если она была похожа на тебя, то значит, ей повезло с внешностью.

– Она была красива, но на меня совсем не похожа.

– И какой же ты была?

– Я была высока ростом, с большой грудью, рыжеватая, с веснушками и довольно мясистым носом. Но влюбился ты в меня.

– Прости, но у меня своё виденье прекрасного.

– У тебя – своё, а у Сергея Ивановича Пермякова – своё.

– Так значит, меня звали Сергей Иванович? И на чём я, то есть он, сделал свой капитал?

– На железе и чае.

– Чае? – я удивился и улыбнулся. – Почему я этого не помню, а ты помнишь всё?

В моём вопросе звенело разочарование, но при этом сквозившее самым настоящим весельем. Я не мог объяснить этого состояния; оно было похоже на лёгкое полоумие и чуть пугало меня.

– Почему? – повторил я.

– Потому что я не желаю больше страдать, – скорбно ответила Роза. – Хватит с меня.

– Страдать? – я удивился такому странному ответу, и улыбка моя тут же растаяла. – О чём ты?

– Ты убивал меня, словно избавлялся, – спокойно ответила она, но для чего-то выше подняла подбородок, и это движение головы походило на укор.

– Это неправда, – замотал я головою.

– Три раза, – продолжила Роза.

– Ты хочешь сказать, что я кровожадный убийца? Значит, я не способен любить?

– Ты запрограммировал свой дух, своё существо, свою реальность на то, чтобы с твоей любимой случалось что-то страшное. Мощь таких фантазий зловеще прекрасна, но красота подобного помешательства почти неуловима. Я этого не понимаю. Никто это не поймёт. А это происходило постоянно. Но всё-таки ты любил. Любил страстно, ненормально, до одури. А я любила тебя, и каждый раз становилась жертвой.

– Почему я не могу этого вспомнить? Возможно, если бы я…

– Два раза ты меня душил. Катю, помнишь? Ты планировал сделать это иначе, выстрелить из своего браунинга. Он всегда был при тебе.

– Но зачем мне это было надо?

– Ты ревновал меня к Пастухову.

– А это ещё кто?

– Ты думал, что он мой любовник.

– Всё, хватит, – я замахал руками и отвернулся.

– Ты просто помнишь только то чувство, что испытывал ко мне. Здесь ты должен вспомнить всё остальное. Ты должен поклясться мне, что этого не повториться. У тебя будет только один шанс сделать всё правильно после твоего возвращения. Всё должно быть иначе. Я думаю… Понимаешь?