– Я на кухню, дела быстренько доделаю, – ответила Роза и взглядом показала на плед. – Если тебе неудобно, то убери его на подоконник.

Она улыбнулась и вышла. Я тут же встал и сделал пару шагов по комнате. Она была обставлена обычной советской мебелью, только выбеленной и чуть переделанной, но совдеповскую работу можно узнать даже наощупь, закрытыми глазами. В углу справа стояло трюмо, увешанное бусами из полудрагоценных камешков и фальшивого янтаря. Слева от окна стоял телевизор, компьютер и пара расписных тумбочек. Мне всё это показалось знакомым, словно я уже был здесь, но сообразив, что в этой дыре впервые, я мотнул головою и подошёл к столу. Взяв бутылку вина, я решил рассмотреть этикетку. Убедившись, что не ошибся, и что передо мной отличное чилийское вино, я довольно выдохнул и подошёл к серванту. На полке, возле какой-то вазочки, примостилась маленькая фотография, прикрытая с другой стороны томиком стихов Есенина. Тут же лежали старые документы и паспорт. Я взял его в руки, и решил узнать фамилию моей новой знакомой, да и вообще, она могла быть замужем, почему нет.

«Петрова Роза Дмитриевна».

Самая обычная фамилия. Я перевёл взгляд на дату рождения, и вот тут моё сердце заколотилось в два раза сильнее. Число, месяц и год рождения полностью совпадали с моими. И отчество у неё – Дмитриевна.

Что-то неприятное и липкое скользнуло внутри и застряло где-то между горлом и солнечным сплетением, не давая ровно дышать. Я не успел положить паспорт на место, как в комнату вошла Роза с большим подносом, на котором стояла красивая утятница. От неё исходит невероятный аромат, отчего у меня сразу засосало в животе. Я был ужасно голоден.

– Объясни-ка мне, пожалуйста, вот это, – попросил я, тоном сотрудника спецслужб, не дав ей опомниться.

– Что именно, красавчик, – удивлённо спросила Роза, ставя поднос на стол.

– Ты родилась со мной в один день и год. И отчество у тебя – Дмитриевна. Это очень странно.

– Дмитриевна я, наверное, потому, что моего отца звали Дмитрий. А то, что мы родились в один день и год… Что в этом странного?

– Тогда тебе тридцать три года. Это невозможно. Ведь так?

– Почему? Ведь вам мужчинам нравятся зрелые, умелые в этом деле женщины и ещё вдобавок, выглядящие, как девочки. Что в этом плохого? Вы же именно таких видите в своих мечтах? Мы ужинать будем?

– Ты живёшь недалеко от моего отца, возможно у твоей матери была связь с ним? Нет, это ничего не объясняет. А может, моя мама родила нас обоих и тебя оставила отцу? Возможно, мы родные брат и сестра.

Она засмеялась так заливисто и игриво, что я почувствовал себя полным идиотом.

– А не много ли ты надумал? Тебе бы книжки писать.

«А я и пишу», – чуть не брякнул я, но униматься не спешил. – Но разве так не бывает?

– Мы с тобой не похожи для близнецов. Может быть, мы как-то и связаны, но уж точно не кровно. Да и с чего это твоей маме меня оставлять? Неправдоподобная история получается.

– А как тогда мы связаны?

– Не знаю. Ты этой темой разродился, ты и думай.

– Что-то меня действительно понесло. Прости.

– Бывает. Садись, я за тобой поухаживаю. Ты свинину по-домашнему любишь?

– Очень. Её мама мне часто готовит… готовила. А ты откуда знаешь, что я свинину люблю?

– Мне кажется, я много про тебя знаю.

Я взял штопор, открыл бутылку и разлил по бокалам восхитительное Каберне.

– Ты меня решила охмурить, что ли?

Роза рассмеялась и взяла мою тарелку, положив на неё приличную порцию жаркого.

– Я тебя решила накормить, но если в городе этот процесс называется именно так, то значит, я тебя охмуряю.

– Вообще-то я думал, что всё будет наоборот.

– Красавчик, расслабься.

– Почему ты меня всё время называешь «красавчик»?

– Ты очень красивый, и это мне нравится. Я же говорила, что мужчинам с такой внешностью трудновато, даже если они, как им кажется, вполне уверенные в себе люди и мнят себя настоящими бруталами.

– А тебе, значит, легко.

– Мы, женщины, к этому проще относимся. Красавиц много, и мы уже привыкли, что нас стало слишком много, – Роза снова рассмеялась и сделала глоток вина.

– А что, мужчин меньше?

– Нет, просто вы запускаете себя, и… не хотите быть красивыми. Что странно, – Роза улыбнулась и посмотрела на меня хитрым и до боли знакомым взглядом. – Но когда действительно начинаете взрослеть, лысеть, обзаводиться брюшком, на вас будто находит что-то, и вы принимаетесь приглаживать свою лысину, рассматривать в зеркале круглый пивной живот и дряблые мускулы. За этим очень весело наблюдать.

Если я никогда и не видел такой взгляд, то словно читал его описание где-то. Он был и холоден и чарующ одновременно, притягателен в своей откровенности и смелости. Я даже отвёл на мгновение глаза в сторону, так неловко я себя почувствовал рядом с этой малышкой.

– Почему ты на меня так смотришь?

Это был странный вопрос для взрослого мужчины, которому женские восторженные взгляды и улыбки были не в новинку. Сколько барышень, что сидели в первых рядах театра с огромными букетами, отправляли мне подобные влекущие и вызывающие взгляды, откровенно намекая на соблазнительное продолжение. Их прорвало после постановки «Короля Лира», где мне досталась роль Эдмунда. Я бы и сам себя захотел, если бы мог, так получилось у меня слепить эту роль. Это был мой настоящий прорыв, и я какое-то время, просто наслаждался успехом, упивался им, а девицы возле чёрного входа своими воплями, писками и визгом только подливали масло в огонь моего раздутого эго.

– В тебе есть что-то странное, словно ненастоящее.

– По-твоему, я всего лишь избалованный красавчик, как ты выражаешься?

– Нет, не избалованный, а скорее… Не знаю, точно какой-то затюканный. Как будто другим тебе быть легче, потому что неловко быть таким, какой ты есть. Ты не знаешь, что с этим всем тебе делать, – ответила Роза и сделала руками размашистый жест, обозначающий всего меня.

– Я точно знаю, что мне с этим делать. Не умничай.

– Значит, я права.

Примерно за полчаса, хотя может времени прошло и больше, мы выпили почти всю бутылку. Я уселся на стул с ногами и догрызал уже десятую по счету яблочную дольку, запивая остатками вина.

– Ну вот, надеюсь, теперь ты сыт, – произнесла раскрасневшаяся Роза и потянулась за моей пустой тарелкой.

– Ещё как, – смеясь, ответил я и решил, что пора пускать в ход тяжёлую артиллерию своего очарования.

Я попытался изобразить самый дерзкий и откровенный взгляд, но она совсем не смотрела на меня, занимаясь уборкой стола. Роза подхватила поднос, на который взгромоздила тарелки, бокалы и пустую бутылку вина.

– Давай-ка я тебе лучше помогу.

Я перехватил из её рук поднос с посудой и подошёл к двери. Она открыла её и пропустила меня вперёд. Мы прошли по узкому коридору и повернули влево. Кухонька была маленькой, но с большим окном и подоконником. Недалеко от окна стоял табурет, на котором был таз с горячей водой. Когда она его успела приготовить, я так и не смог понять, но принял это как само собой разумеющееся. Я поставил поднос на стол, а сам уселся на подоконник. Роза не удосужилась включить свет, хотя он был и не нужен, так как в окно светила огромных размеров луна.

Она откинула волосы и взяла первый бокал. В эту минуту в ней не было ничего особенного или необычного, что могло бы привлечь внимание, которое срабатывает, как внутренний щелчок, для игры в воображение.

– Так кто ты по профессии? – поинтересовалась она, чтобы утомительное мытьё посуды было не таким скучным.

– Я – актёр.

– Ах, так вот для чего тебе такая внешность? – она посмотрела на меня, чуть поморщившись, словно я не служил в театре, а бомжевался на помойке.

– Какая странная реакция на слово «актёр»?

– Мой бывший – художник. Богема. До того добогемничал, что не понял, как стал голубым.

Она прыснула в сторону и мотнула головой, расставляя на разложенном полотенце пару сверкающих бокалов.