Они вернулись на родину Джорджа под чужими именами, с чужой биографией, надеясь начать новую жизнь. Но Эрван не смог отказаться от прошлого, не захотел становиться другой личностью, считая это грешным воровством. Джордж понимал его, но было поздно что-то менять. Если Эрван решит вернуть себе настоящее имя, то их хитрый обман сразу же будет раскрыт полицией, и после им уже не удастся избежать ужасной участи. И молодой человек боялся этого больше всего. Он понимал, что попросту боится смерти, что и заставило когда-то всеми силами избегать собственную гибель на войне, переступая через чужие жизни и писанный кровью моральный закон.

Нож со скрежетом пронзил вымытую до блеска морковь, и тут Джорджу показалось, что овощ внезапно заорал, да так истерично и с таким ужасом, что молодой человек от неожиданности уронил нож на пол. После этого все на кухне начали сбегаться в одно место, что-то громко крича и судорожно обсуждая. Джордж попытался потянуться за ножом, но вдруг краем глаза заметил молодого повара, сжимавшего окровавленную руку, на которой отсутствовала половина трех пальцев. Похоже, тот случайно во время рубки мяса прошелся по собственной конечности. Джордж бросил поднятый острый предмет на стол и хотел было направиться в сторону уборной, но у двери разглядел знакомое лицо, с незажжённой сигаретой в зубах наблюдавшее за трагическим происшествием на кухне.

— Эрван! — окликнул Джордж объявившегося друга, но тот показал ему лишь средний палец с издевательской усмешкой и вышел за дверь.

Молодой человек, не обращая внимания на недовольство начальства, прибежавшего сюда на разрывавшие слух крики, бросился вслед за другом и настиг у запасного выхода, через который обычно заносили на кухню привезенные курьером продукты.

— Эрван! Мать твою! Хватит от меня бегать! — Джордж из-за легкого опьянения и слабости во всем теле с трудом пробежал это крохотное расстояние и, тяжело дыша, остановился рядом с курящим Эрваном, который сделал вид, что видит друга впервые.

— А я и не пытался бегать. Просто не было желания лицезреть твой жалкий лик, заляпанный слезами.

— Мне все равно, что ты сейчас сболтнешь, не обдумав. Давай прекратим это несуразицу. Достаточно. Мы через столько прошли за эти длинные два года. Пора уже чуть-чуть повзрослеть. И воспринимать мир таким, каким он есть на самом деле. Повсюду сплошные жертвы, порой бессмысленные. Наше общество очень жестокое. И если постоянно ходить по одиночке, то, как правило, тут же погибнешь. Тебе попросту растопчут. Мы живем в трудные времена, когда карта мира на глазах перекраивается, а все сложенные веками привычные нам ценности разлетаются прахом по ветру. Ты застрял в прошлом. Это неправильно. Нужно принимать пришедшие перемены. Даже если это противоречит твоим моральным устоям.

— И мне это говорит парень, от которого несет спиртом и овощами. Я не твой младший брат, чтобы ты меня опекал. Даже если ты и старше меня на два года, это тебе не дает право контролировать каждый мой шаг. Я хочу сам принимать решения, а не ждать, пока ты это одобришь. Я уже оправился после операции, хватит изображать из себя спасителя моей жизни.

— Ты хочешь уйти? Уходи. Я тебя не держу. Просто за все это время, что мы с тобой знакомы, я почувствовал, что должен спасти тебя от самого себя. Ты разрушаешься изнутри, терзаешь душу из-за ушедших в прошлое событий. Больше нет ни твоих родителей, ни твоей девушки. Ты им не нужен. Никому, кроме меня, не нужен. Никто больше не будет не спать всю ночь, если ты не объявишься дома. Ты еще двадцатилетний эфеб. Маленький глупый ребенок, до конца не осознающий, что такое ответственность. Даже война не научила тебя ценить жизнь. Взрослым ты станешь, когда начнешь делать по-настоящему взрослые вещи. А это не только секс и алкоголь.

— Война разочаровала меня в жизни. И отняла ее. Криса Ричарда больше не существует. Я похоронен где-то, в могиле лежит другой солдат, а родные приходят туда и думают, что общаются со мной, не подозревая, что на самом деле их близкий человек все еще гуляет по планете. Ты не имеешь живых родственников, поэтому тебе не дано понять ту боль, что я сейчас испытываю. А являться твоей ручной собачкой мне осточертело.

— Тебе придется стать ручной собачкой, ибо ты даже работать не хочешь. Способен лишь пропивать то, что я честным трудом заработал. И, между прочим, я добываю деньги с изуродованной рукой, без двух пальцев. А у тебя все части тела на месте. Но ты трудишься только членом и пихаешь его во все отверстия. Терплю такого, как ты, только я, никто другой и двух дней не вытерпит, находясь с тобой рядом. Даже девушка не захочет раздвигать ноги для тебя во второй раз. Все, кроме меня, видят в тебе одноразовый товар. А ты думаешь, что обожаем и являешься чем-то идеальным, но это не так. Никто на следующий день о тебе не вспомнит, это сделаю только я. А тебе на это совершенно наплевать. Умеешь только жаловаться, отдавать не хочешь.

Эрван с издевкой усмехнулся и выпустил сигаретный дым изо рта Джорджу прямо в лицо.

— Нравится, когда тебя используют? Ты слишком доверчивый, Джордж. Пора понять, что не все будут видеть в тебе ангела. Пытаешься быть правильным, но о тебя вытирают ноги.

— А ты? — голос Джорджа дрогнул, и он понял, что между ним и Эрваном возникла непреодолимая стена, которую ему хотелось перешагнуть и больше никогда не чувствовать. Нечто сильное тянуло его к этому человеку, необъяснимое. Это чувство пугало, но вызывало столько положительных эмоций, что внутри груди что-то сильно и учащенно забилось.

— Я не знаю, — прошептал Эрван. — Ты сволочь, но я ценю то, что ты для меня сделал. И сейчас просто обязан тебе сказать…

Джордж не сразу осознал свои действия, они будто вышли из-под контроля и больше не желали подчиняться сознанию. Он ощутил вкус его губ, отдающих чем-то сладким и немного горьковатым, видимо, из-за выкуренного табака. То, что происходило в настоящий момент, дошло до мозга только через пару минут, и эти действия повергли Джорджа в самый настоящий шок. Он страшился прервать этот затянувшийся момент, заставлявший сердце едва ли не выпрыгивать из груди, но что-то отбрасывало назад, заставляло отстраниться от Эрвана, оттолкнуть от себя, и это было сознание. Но легкое опьянение затуманило разум, помогло на короткие минуты улететь из реальности, ворваться во что-то приятное и неописуемое, испытать те чувства, которые Джордж не испытывал никогда.

Руки Джорджа самопроизвольно прижали тело Эрвана к стене, лишив того возможности свободно двигаться. Он сжал ладони парня в своих и руководил ими, поднимая все выше и выше. Эрван в перерыве между поцелуями слегка посмеивался и едва слышно матерился, но было видно, что все эти действия для него не кажутся ужасными и неправильными. Он просто поплыл по течению ворвавшихся в их сознания эмоций, таких ярким, каким не может быть даже само солнце. Джордж пробовал на вкус его губы, шею, ключицу, боязно опускался все ниже и ниже, чувствуя, как тело неприятно вибрирует, словно оказалось посреди разразившейся метели. Но он не ощущал холода, лишь обжигающее тепло, разливавшееся бурным потоком по раздувшимся венам.

Джордж надеялся прочитать губами вкус его тела, но не успел, так как внезапно за углом, где находилась кухня, раздались громкоголосые сочетания человеческих фраз, вынудившие парней нехотя отойти на пару шагов друг от друга.

Джордж понимал, что на его раскрасневшемся лице самопроизвольно нарисовалась лучезарная слегка пошловатая улыбка. Губы настолько сильно были обожжены поцелуем, словно их обмазали острейшим перцем, но боль от этого стала через пару секунд даже приятной, и до сих пор казалось, что это сладкое слияние губ продолжается, они навсегда зафиксировали этот экстатичный момент и в памяти воспроизводили снова и снова.

— Зачем ты меня поцеловал? — смущенно прошептал Эрван, нервно оглядываясь по сторонам, надеясь, что никто не видел этого момента.

— Прости. Просто как-то самовольно получилось… — еще сильнее покраснел тот и опустил голову, боясь смотреть Эрвану в глаза, понимая, что все внутри него наполнилось таким жаром, что можно было с легкостью вскипятить на поверхности его кожи воду.