Я поворачиваюсь, чтобы выйти, и в тесном пространстве ударяюсь о длинную узкую кровать, стоящую вдоль стены. Что-то заставляет меня опустить взгляд. Река лунного света из распахнутой двери струится вдоль кровати. Под истлевшими покрывалами кто-то лежит и уже не проснётся.

Я опоздала. На трухлявой подушке покоится череп, тёмные пустые глазницы пристально смотрят вверх, в лунный свет. Вокруг черепа лежат длинные спутанные тёмные волосы, и в них — два белых соколиных пера.

Изабела и Маркос ожидают снаружи. Они поглядывают на меня с любопытством — должно быть, гадают, зачем я сюда пришла.

Я наклоняюсь, чтобы поднять камень, и охаю от приступа боли, пронзающего поясницу. Я уже так долго ношу Валдис. Я бережно кладу камень на пирамиду. Изабела колеблется, потом они с Маркосом почтительно добавляют туда свои камни. Я благодарна им за доброту.

Мы возвращаемся тем же путём, что пришли, как всегда происходит в жизни, но теперь я устала, я так устала. Когда мы с трудом спускаемся с последнего валуна, я замечаю высокую фигуру, стоящую на берегу ледяной реки. Я должна была догадаться, что Хейдрун придёт, как и в ту ночь, когда мы с Валдис проснулись.

— Время пришло, — произносит она.

— Но ещё слишком рано. Не теперь, я ещё не готова. Я не успела даже оплакать тех, кто лежит в том холодном и тёмном доме. Я не могу позволить им забрать Валдис.

Хейдрун протягивает руку.

— Подожди, — говорю я ей.

Я подхожу к Изабеле, заглядываю в глубину её ясных глаз. Будь у меня у меня дитя как она, я гордилась бы такой дочерью.

Я прикасаюсь к её щеке. Она не отстраняется, и я понимаю, что прощена. Я снимаю роговой лукет, привязанный на моей талии, и накидываю петлю шнура на шею Изабелы.

Она улыбается, сжимает его, гладит пальцами отполированную поверхность — совсем как мы с Валдис, когда были детьми.

Я снова оборачиваюсь к Хейдрун, но прежде чем успеваю

заговорить, Изабела вскрикивает, испуганно глядя на тёмное небо. Его прорезает длинная и яркая зелёная лента, затмившая звёзды. За ней колышется в небе другая, бледнее. Огромные полосы, переливающиеся зелёным, заполняют небо, изгибаясь в танце. Воздух со звоном вибрирует. Я оборачиваюсь, смотрю на зелёные, жёлтые и фиолетовые волны, скачущие языками пламени по тёмному небу, как будто вся ночь охвачена пламенем.

Изабела и Маркос замерли, глядя вверх. Не знаю, осознаёт ли девушка, что Маркос взял её за руку, она в полном восторге и уже не боится. Она полностью поглощена созерцанием этого чуда.

Я смотрю вниз, вдоль синей реки. Лёд отражает мерцающие в небе спирали света, тысячи крошечных золотисто-зелёных искр падают и кружатся в самом сердце замёрзшей воды. Я протягиваю Хейдрун руку. Она принимает её, помогает мне взобраться на лёд.

Изабела с трудом отводит взгляд от огней на небе и пытается лезть вслед за нами. Однако Хейдрун оборачивается и качает головой. Она указывает на груду камней у основания холма. Она велит ждать нас там. Им не следует видеть то, что мне предстоит сделать для Валдис.

Я наблюдаю, как они удаляются, по-прежнему держась за руки, вытянув шеи, зачарованные колыханием небесного занавеса. Потом отворачиваюсь, крепко прижимаю к себе тело Валдис и медленно следую за Хейдрун по реке из синего льда, осторожно перешагивая через трещины и острые пики замерзшей воды.

Втроём мы молча двигаемся вперёд, над нами в тёмном небе танцуют холодные зеленые огни, голубой лёд вторит им своей древней песней.

 На заре сотворения жизни в северных землях появилось белоснежное яйцо, подобное которому никогда не видели ни до, ни после. Скорлупа яйца треснула, из него вылупились две птицы — сокол и куропатка, близнецы, рождённые из одного яйца, их пёрышки были таким же, как яйцо, из которого они вылупились — белоснежными как зимние холмы.

Сокол взмыл высоко в небо и нашёл себе дом в горах, среди острых скал, а куропатка отыскала убежище среди густой травы на плоскогорье. Они долго жили порознь и совсем позабыли, что они родня. Каждая птица свила гнездо и отложила яйца, но когда вылупились птенцы, они запищали, требуя корма. Сокол увидел, что птенцы голодны, и отправился на охоту. Он расправил белые крылья и полетел над долиной и плоскогорьем. Он долго охотился, но так и не смог отыскать добычу. Наконец, его зоркие глаза заметили, как кто-то бежит. Сокол камнем бросился вниз, схватил жертву острыми когтями, убил и понёс в гнездо. Сокол разорвал грудь жертвы и принялся кормить птенцов кровоточащей плотью. Только тогда он взглянул в лицо добыче. Лишь тогда он узнал свою сестру, куропатку. Когда он понял, кого разорвал острым клювом, его горе не знало границ.

Жалобный крик сокола будет звучать до конца времён — он станет убивать каждый день, и каждый раз запоздало раскаиваться.

Горячий зоб — когда соколу позволяют покормиться с добычи, которую он только что убил. Птице может быть разрешён полный зоб — наесться досыта, или ползоба, или четверть.

Я проснулась так резко, что должно быть, дёрнулась, ударив рукой что-то мягкое, и услышала болезненный стон рядом с собой.

Минуту я не понимала, где нахожусь. В лицо бил потрясающе яркий свет, как от тысячи огоньков свечей. Я застыла от холода. Потом поняла, что свет исходит от ослепительно яркого солнца, низко стоящего над вершиной холма, а я лежу не в тёплой пещере, а на влажных лишайниках под нависающим уступом скалы.

Передо мной, свернувшись клубком, как младенец, лежал Маркос. Он пошевелился и заворчал, просыпаясь. Смущённая тем, что лежу, прижавшись к спине мужчины, я понятия не имела, как высвободиться, поскольку оказалась зажата между его телом и скалой. Я снова подтолкнула Маркоса, пытаясь заставить его отодвинуться, но он повернулся на спину и открыл глаза, хмуро глядя в залитое светом небо, как будто впервые его видел.

Он выполз из-под нависшей скалы, с трудом поднялся на ноги и огляделся вокруг.

— Господи Иисусе, а я думал мне всё это просто приснилось!

Выбравшись, я попыталась расправить мятое платье и взъерошенные волосы. Влажная одежда прилипла к покрытой мурашками коже, а ветер только усиливал ощущение холода и сырости. Но взглянув туда, куда смотрел Маркос, я позабыла о неприятных ощущениях и холоде, широко раскрыв глаза от изумления.

Мы стояли на краю широкой плоской равнины, поросшей тёмно-зелёными лишайниками и золотистой осокой. Над нами возвышалась огромная гора искрящегося бело-голубого льда, зажатая меж двух чёрных зубчатых пиков. Замёрзшая река сползала к подножию скал и резко обрывалась в четырёх или пяти футах над отмелью из чёрного песка. Тонкие ручейки струились из-под толщи льда и стекали в обширное тёмное озеро, на его поверхности рябили отражения белых льдин и чёрных скал. Клочья мягкого белого тумана плыли над ледяной рекой, а небо над ними было ослепительно синим, до рези в глазах.

Маркос медленно покачал головой.

— Это... неужели это река? Как же она могла так замёрзнуть?

На несколько минут мы замерли от удивления. Потом, когда ветерок снова напомнил о холоде, я огляделась.

— Ты видишь где-нибудь Эйдис? — спросила я. — Я думала, та другая женщина сказала ждать её здесь. Она должна бы уже вернуться, но что-то её не видно.

Маркос медленно обернулся, прикрывая ладонью глаза от яркого света солнца, отражающегося ото льда,

— Взгляни туда. Это один из горячих источников или просто дым?

Я посмотрела, куда он указывал. Полускрытая за скалой, где мы укрывались на ночь, на лёгком ветру вилась тоненькая струйка сиреневого дыма. Я почуяла слабый запах жареной рыбы.

— Это огонь очага, — я попробовала улыбнуться, но оказалось, что лицо онемело и мышцы почти не слушались.

Возможность согреть над огнём руки казалась ценнее золота, я развернулась, чтобы поскорее обойти скалу, но Маркос меня остановил.