— Всё происходит настолько интимно, насколько это вообще возможно при съёмочном процессе, — подхватила Реджи, сбегая с крыльца и подходя к ним. — А если ты о том. что потом этот, как ты выразился, акт увидят сотни и тысячи людей, так ведь и великие актёры снимались — пусть не в порносценах, но в эротических, и сотни тысяч людей во всем мире точно так же видели, как они целуются… замирают… прерывисто дышат…

«Если я романтик, то ты поэтесса», — сумрачно подумал Хан. Он чувствовал, что сейчас сам начнёт прерывисто дышать.

Рик протянул руку и на миг коснулся его локтя прохладными пальцами.

—Те десять минут нашего фильма, что ты всё-таки посмотрел, — негромко спросил он, — показались тебе пошлыми? Грубыми, отвратительными, грязными?

При каждом его слове Хан отрицательно качал головой.

— Нет, — наконец решительно сказал он и неловко кашлянул, чересчур ярко вспомнив всё увиденное. — Не показались. Всё там было… наверное, нежно, как ни странно.

Рик и Реджи переглянулись.

— Вот потому я и снимаюсь в таких фильмах, — произнёс Рик почти торжественно. — А Реджи их снимает. Потому что мы хотим, чтобы люди видели — в любви между мужчинами нет ничего грязного и противоестественного, это такая же человеческая любовь, как всякая другая.

Хан опять кашлянул и сказал деревянным голосом:

— Многие с тобой не согласились бы. И у нас, и у вас.

— Знаю, — с грустью ответил Рик. — Мы получаем много писем, и электронных, и обычных, в которых говорится, что нас всех надо линчевать. Не только за то, что мы показываем любовь между мужчинами, а за то, что мы показываем ее просто человеческой.

«Ударим порнофильмами по нетолерантности и гомофобии!» — подумал Хан, даже слегка развеселившись. Нехилая философия была подведена его випами под простую порнуху. Было в этой философии что-то, заставляющее её уважать.

— Всё понятно, — бодро провозгласил он. — В сухом остатке — шокировать нас с Лордом соответствующими съёмками в этом доме вы не собираетесь?

Рик и Реджи опять переглянулись и синхронно покачали головами, а потом Реджи засмеялась и кинулась тискать Лорда, который стоически переносил это, вывалив розовый язык.

— Когда мы отсмотрим всех, кто есть в нашем списке, а это… — Рик порылся в своём смартфоне, — ещё одиннадцать человек, мы вернёмся домой, снова всё обсудим и примем решение, кого из них пригласить в Нью-Йорк.

— Они ведь и из других городов сюда приезжают, — осенило вдруг Хана. На его взгляд, в столице Сибири просто не могло проживать столько желающих сниматься в голубых порнушках.

Хотя не исключено, что он ошибался.

— Ну да, — с некоторым недоумением согласился Рик. — В Москве или Санкт-Петербурге нам было бы куда труднее сохранять инкогнито.

— И нам нужно было увидеть настоящий русский, сибирский антураж! — азартно выпалила Реджи, вскочив и рассеянно прихлопнув комара у себя на шее. Никакие привезённые с собой американские средства от сибирских комаров не помогали, а мазь «Тайга» привела Рика и Реджи в священный ужас своей ядрёной вонью.

Хан подумал, что комары прекрасно вписались бы в сибирский антураж, мысленно поржал, вспомнив хоевское «комары жопу грызли, как бобры», а вслух степенно проговорил:

— Пойду я… тут по хозяйству кое-что нужно сделать.

И пошёл – рубить дрова. Как Адриано Челентано в известном фильме про строптивого. Из всех этих щекотливых разговорчиков он вынес самое главное — у него слишком давно не было секса. Что-то он заработался совсем.

*

Отношение Хана к сексу было довольно-таки простым и практичным, хоть Реджи и обвинила его в романтизме. Больше всего оно напоминало знаменитую теорию двадцатых годов прошлого века о стакане воды. Секс должен быть обоюдно приятен и без застревания друг на друге — утолили жажду и расстались друзьями. Таких дружеских связей у Хана в последние годы было немало, достаточно долговременных. Некоторые из его подруг состояли в вялотекущих браках на грани развода. Сам Хан связывать себя отношениями через ЗАГС или того пуще, через церковь, не собирался. Его в этом убеждал именно пример подруг. Как можно жить с одним и тем же человеком много лет подряд, когда и ты, и этот самый человек, и мир вокруг всё время меняются? Спасибо, нет.

То, что принято называть любовью, налетевшей из-за угла и поразившей сразу обоих, случилось с ним сразу перед армией с соседкой по подъезду Любой Дорониной. Люба была старше него на год, и первый неловкий поцелуй, и первый неумелый секс случился у Хана именно с нею, в её квартире на третьем этаже, в отсутствие родителей, на её диванчике под постерами с Мадонной и Майклом Джексоном из журнала «Все звёзды». Ладони Хана до сих пор помнили прохладную упругость её маленькой груди, до которой он, едва дыша, дотронулся дрожащими руками. Блузку и лифчик Люба расстегнула сама.

Ещё Хан до сих пор помнил её голос. Она прекрасно пела есенинские романсы под гитару, всегда стоявшую у изголовья её дивана. Пела на институтских концертах, а дома — для одного лишь Хана. И гитара жалобно дребезжала, когда они занимались любовью на этом диване. Любовью — с Любовью.

«Отговорила роща золотая берёзовым весёлым языком, и журавли, печально пролетая, уж не жалеют больше ни о ком…»

Провожая его в армию, Люба так рыдала на перроне, так цеплялась за него, разевая рот некрасиво, как птенец, что Хану было ужасно неловко перед другими новобранцами, их родителями и военными. Он всё пытался её урезонить, угомонить, гладил по голове, целовал в мокрые щёки под недоумевающим взглядом собственной мамы.

Мама сама почти не плакала, так сильно было её недоумение по поводу неожиданно открывшейся и столь пылкой привязанности соседки к её сыну. Она, очевидно, считала, что хорошо знает их обоих. И Люба, и Хан учились в той школе, где она всю жизнь преподавала русский язык и литературу. В любви к книгам Хан пошёл в неё.

Погрузившись наконец в вагон вместе с остальными стрижеными под «ноль» пацанами-«земелями», Хан смотрел, как медленно, а потом всё быстрее удаляется перрон с застывшими на нём мамой и Любой. Отца на перроне не было, он ушёл из семьи давно, Хан его и не помнил толком.

Через год его службы в Чечне — это как раз была вторая кампания — он узнал, что Люба вышла замуж и уехала из России. Вообще. В бывшую прибалтийскую республику, а теперь страну — в Литву. Написала ему об этом мать, а сама Люба и словом не обмолвилась. Писем от неё вообще больше не было.

Хан так и не понял, отчего всё это произошло, и куда делась любовь, сиявшая в глазах Любы, когда она пела для него. Когда рыдала на перроне, расставаясь.

Срок службы Хана закончился, но он остался на Кавказе, теперь уже по контракту. Возвращаться ему стало не к кому – мама тоже вышла замуж и уехала — не за рубеж, но во Владивосток. Далеко, в общем.

Тогда-то он и встретил Кэпа и других ребят, которые потом собрались в «Витязе». С ними Хан вернулся наконец домой.

Он гостил у матери с отчимом пару раз. Мать расцвела, помолодела, не сводила с отчима влюблённых глаз, и Хан был за неё ужасно рад, со смехом игнорируя её заботливые расспросы о том, когда же, мол, Славочка, ты сам женишься? Он не хотел связывать себя ничем и никем. Он был вполне счастлив один в своей холостяцкой квартире — в компании Лорда и случайных подруг.

А мимо Любиной двери он с замиранием сердца не ходил — она ведь жила этажом выше. Повезло. С матерью её он просто здоровался и ни о чём не спрашивал, да и она, торопливо кивнув в ответ на его «Здрасте», пробегала мимо. А потом продала квартиру и уехала к дочери в Литву. Наверное, нянчить внуков. Должны же были у Любы родиться дети.

«Я полон дум о юности весёлой, но ничего в прошедшем мне не жаль…»

Хан и вправду ни о чём в своей жизни не жалел. Он считал так: за то, что он нагрешил — убивал людей на войне или спал с чужими жёнами, — Бог на том свете простит его или не простит. Чего рефлексировать зря? Молодой, здоровый, свободный, работа денежная и интересная, вон, даже порнозвёзд выпало охранять!