Зеф снова бухается на кровать. Внутри у него всё противно трясётся, сердце ёкает от каждого звука во дворе или в коридоре. Чтобы не прислушиваться к этим звукам, он включает телик, ища какой-нибудь музыкальный канал. Наконец находит и врубает громкость на полную катушку. Через пару минут он уже заливается во всю глотку, вскочив с постели и подпевая Энрике Иглесиасу и Бритни Спирс. Им обоим ни разу в жизни не доводилось сидеть взаперти и дожидаться, когда их выебут, но они здорово помогают Зефу забыть об этом, накачивая его адреналином от пяток до макушки.

— Oops! I did it again,

I played with your heart,

got lost in the game,

oh, baby, baby!

Oops! You think I’m in love,

that I’m sent from above

I’m not that innocent…

Зеф в упоении встряхивает волосами, копируя Бритку один в один… но когда он, раскрасневшийся и запыхавшийся, разворачивается от телеэкрана к двери, то обнаруживает, что Март уже тут, вошёл, отодвинув руины сервировочного столика, стоит и пялится на обомлевшего Зефа с хищной лыбой во всю рожу, хищной и восхищённой.

«Oops! I did it again…»

В мощном кулаке у него зажаты цветы. Белые розы, беззащитны шипы, штук пятнадцать, не меньше, здоровенные, атласные, красивые, как на свадьбе.

Первая брачная ночь, хуле.

Зеф пятится от него, пока край кровати не упирается ему под коленки. Тогда он, опомнившись, вырубает телик и задиристо интересуется:

— Ты, может, и колечко принёс?

Щёки у него уже не горят, он чувствует, как от них отливает кровь.

Март медленно качает головой и так же медленно говорит:

— Ну ты крут…

Зеф не чувствует себя польщённым. Он снова — загнанная в угол крыса. Ему некуда отступить, некуда бежать. Синие глаза Марта горят вожделением, когда он бросает розы прямо на постель и приказывает:

— Раздевайся!

И, видя, что Зеф застыл, как вкопанный, продолжает с колкой усмешкой:

— Давай, давай. Ты же нарочно выёбывался тут, чтобы я заценил? Ну так я заценил. Теперь покажи, что ты ещё умеешь.

Что он ещё умеет?!

Зеф дёргается от этих слов, как от удара, и беспомощно мотает головой. Глаза Марта темнеют от злости. Теперь Зеф чувствует, что от него разит спиртным. Не совсем уж убойно, но ощутимо.

Он на миг переводит взгляд на бутылку «Бейлиса», откатившуюся в угол комнаты. Ему бы, наверное, самому стоило напиться — чтобы легче перенести то, что сейчас произойдёт.

— Послушай, Март, — торопливо выпаливает он, переломив себя, забыв, что не собирался просить, умолять о пощаде, но сердце у него заходится от стыда и тоски. Он не хочет, не может! — Март, пожалуйста, я не могу так, ты опять всё неправильно понял, я не специально…

— Почему, я всё понял: ты просто хочешь, чтобы тебя дрессировали, как любая сучка, — с пренебрежительной ухмылкой заявляет Март и вскидывает руку, поймав Зефа за растрёпанные пряди. Тот даже не успевает увернуться. — Как там Чекан давеча сказал? Это не морока — твою гриву на кулак мотать? Точно.

Держа оцепеневшего Зефа за волосы, он с такой лёгкостью сдирает с него джинсы, трусы и футболку, словно всё это сшито из туалетной бумаги.

Сознание Зефа раздваивается. Голос рассудка, который ещё, оказывается, не заглох, требует подчиниться Марту. Блядь, этот волчара пришёл сюда один, а не со сворой, он пьян, он продержится от силы десять минут и сольётся, почему бы не перетерпеть сраных десять минут?! Почему бы не попытаться словить немного кайфа?! Но большая часть его сознания просто орёт от ужаса, и Зеф тоже орёт, корчась в крепких руках Марта:

— Нет, нет, нет, нет!

На самом деле он не орёт, а надрывно шепчет. Тело деревенеет и снаружи, и изнутри, он зажимается, как каменный, и Март, вдалбливая свой здоровенный дрын в его нутро, бормочет со свирепой досадой:

— Ты чего творишь, а? Раскурочу ведь к херам! Расслабься, ну! Расслабься, дурак!

Но Зеф только мотает головой: «Нет, нет, нет», хотя его волосы трещат в пятерне Марта, распёртую задницу печёт огнём, а в коленки впиваются шипами ебучие розы.

К счастью, всё заканчивается даже быстрее десяти минут. Март и вправду слишком пьян и перевозбуждён, он себя не контролирует. Он двигается резкими рывками, хрипло стонет Зефу в ухо и под конец суёт пальцы в его полуоткрытый от немого крика рот. Это не самая лучшая его идея. Вернее, совсем херовая, ибо Зеф тут же впивается зубами в эти пальцы изо всех сил и с величайшим наслаждением. Март матерится и рычит от боли, наконец спуская Зефу в задницу, а тот, с трудом разжав сведённые судорогой челюсти, ждёт неминуемого удара. Но Март опять его не бьёт. Он поднимается с постели, выпустив Зефа. С пальцев его капает кровь, он машинально поправляет штаны здоровой рукой и говорит тихо и растерянно:

— Да ты ебанулся совсем. Я же не так хотел. Я хотел по-хорошему…

Зеф кое-как усаживается на развороченной постели, на проклятых розах, и яростно сплёвывает кровь. По-хорошему?!

На тумбочке у кровати красуется здоровенная пепельница в виде конской упряжки, изделие какого-то чугунолитейного завода, весом килограмма в полтора, не меньше. Зеф хватает её, оскалившись, и размахивается. Пепельница вполне способна проломить Марту его тупую башку. А тот даже не отшатывается, стоит и смотрит Зефу в лицо, бледный, встрёпанный и совершенно протрезвевший. Глаза у него совсем чёрные, потрясённые. Пацанячьи глаза, словно он одногодок с Зефом… и тот, встретив его взгляд, наконец со всего размаху швыряет чёртову упряжку в зеркальный шкаф у двери.

Бац! Дзынь! Осколки разлетаются по всей комнате, прибавляя картине сюрреалистичности: жрачка на полу, кровь на ковре, белоснежные лепестки раздрызганных роз на постели, Зеф в чём мать родила, а теперь ещё и зеркало вдребезги. Красота. Сальвадор Дали отдыхает.

Двое громил Марта — один из них, обладатель хриплого баса по кличке Бухара, был недавно в парикмахерской Зефа — влетают в комнату и охуевают.

Зеф бы тоже охуел на их месте, чего уж там.

Опомнившись, Март без единого слова оттесняет их за дверь и выходит сам. Зеф слышит, как Бухара возмущённо гудит:

— Да ты совсем ебанулся с этим шпанёнком, Март. Ты глянь, каких делов он тут понаделал. Баб тебе мало, что ли?

— Заткнись, Бухара, — устало отвечает Март, и замок защёлкивается.

Зеф ничком валится на постель и начинает тихо ржать, прижав ладонь к животу. Ему кажется. что там всё рвётся, и кишки сейчас вывалятся наружу, так ему больно. Но он не может не ржать. Это всё и вправду до ужаса смешно.

Проржавшись, он спускает с кровати босые ноги и ковыляет в ванную, стараясь не наступить на осколки — ковыляет медленно, как дряхлый старик. В ванной он кое-как залезает под душ и стоит долго-долго, смывая с себя кровь, сперму и просто греясь. Но согреться никак не может, хотя вода — почти кипяток. Зубы у него стучат.

Наконец он закручивает кран и, завернувшись в большое махровое полотенце, на подгибающихся ногах возвращается в комнату. Ноги — как варёные макаронины. Резиновые варёные макаронины, что тоже смешно.

Он не хочет искать содранное с него Мартом барахло. Нет сил. Но его сил хватает на то, чтобы сесть на ковёр и осколками разбитого стекла, зеркала — плохая примета! — и найденными в ванной маникюрными ножницами обрезать прядь за прядью свои всклокоченные влажные патлы, которые так любят мотать на кулаки разные гондоны. Обломитесь теперь, суки. Фигвам, народная индейская изба.

Зеф стряхивает с онемевших пальцев последнюю срезанную прядь — сюра в спальне прибавилось на порядок — и сворачивается калачиком на постели. Последним усилием он сметает с неё цветочные останки и натягивает на голову пуховое стёганое одеяло. Его опять знобит так, что зуб на зуб не попадает, одеяло кажется неимоверно тяжёлым, однако через несколько минут он всё-таки проваливается в сон. Или в обморок. И ему почти хорошо.

«Я хотел, чтобы было по-хорошему…»

*

Первое, что видит перед собой Зеф, очнувшись, — физиономию Марта. Физиономия бледная, на скулах, заросших щетиной, перекатываются желваки, синие глаза запали.