— Ты не понимаешь, — торжественно заявил пацан, с сожалением глядя на Трофима, будто на какого-то несмышлёныша. — Это же моя суть. Сексуальная жизнь — основа человеческой личности. По Фрейду.

Трофим опять закатил глаза. Ну что тут скажешь?! Фрейдист, бля!

— И вообще я маленький, — злорадно закончил «фрейдист», немного подумав. — Мне повестку только весной принесут. Если найдут.

И снова заулыбался, сморщив нос. Ничто его не брало!

— Садись, — строго велела Жека, вручая ему шлем. — До общаги тебя подкинем. Только руки свои чтоб не тянул!

— Да ты первая девчонка, какую я вообще потрогал, и то нечаянно! — оскорблённо завопил пацан. — Я к нему могу сесть, — он указал острым подбородком на Трофима, и его нахальная лыба стала прямо-таки мечтательной.

— Нет уж! — отрезала Жека.

— Я не рискну, — степенно подтвердил Трофим и сам заржал, махнув рукой. Злиться на этого балбеса было просто невозможно.

— Спасибо, чуваки, выручили, — весело сказал балбес, спрыгивая с «Сузы» под окнами своей общаги, где уже горел свет — в конце сентября темнело рано.

— Рожу бы умыл чем-нибудь, — вздохнул Трофим, но пацан только беззаботно мотнул головой:

— Да ладно! Девки привычные, они меня сами красят. И причи разные вертят, — он небрежно взъерошил длинными пальцами свою гриву. — Петровна, вахтёрша, тоже привычная. А вы, поцыки, когда я стану звездой, на концерт приходите.

— Всенепременнейше, — ехидно отозвался Трофим. — А кого искать-то на концерте, ты, звездец?

Пацан фыркнул, сообразив, где прогнался, и солидно протянул Трофиму пятерню:

— Санёк. Фирсов. Зефирка.

Имечко подходило ему как влитое.

Трофим серьёзно пожал протянутую ладонь:

— Алексей Трофимов.

— Жека Трофимова, — усмехнулась Жека.

Они проводили глазами узкую спину Зефирки, исчезнувшую за облезлой дверью общаги, и вновь задумчиво переглянулись.

— Чёрт, если бы не в Крым ехать, присмотрели бы, — с сожалением сказал Трофим.

— Вернёмся — присмотрим, — рассудительно заметила Жека.

Но когда через полгода они прикатили из Крыма, Зефирки ни в общаге, ни в колледже уже не было.

Часть 2. ЧЕКАН

Март. Allegro Impetuoso

Многие люди до старости не знают о себе ничего или не желают знать. Как не понимают и того, что хотят от жизни.

Чекан знал всё о себе и своих желаниях. То, что у всякого человека есть своя цена, за которую его можно купить, он тоже знал. Он покупал людей достаточно часто, чтобы это понять.

Одну девчонку, например, тургеневскую барышню с заплесневелыми принципами, девственницу в двадцать пять, он уламывал довольно долго. До тех пор, пока её мать не угодила в больницу со сложной формой саркомы. Дальше всё было предельно просто: высокоморальная барышня тут же согласилась на всё, лишь бы её мать находилась в человеческих условиях и получала дорогостоящее лечение. Хотя та всё равно умерла. Что ж, Чекан не был Господом Богом, его деньги не решали, кому жить, а кому умереть. От девчонки он получил своё, та быстро ему наскучила, и он начал тратить деньги на другие прихоти.

Денег было достаточно, Чекан прочно держал свой сектор бизнеса, не привык отказывать себе ни в чём, как не привык, чтобы отказывали ему.

Он не считал себя одиноким, хотя у него не было семьи, детей и друзей. Зато всегда находились люди, которых можно было купить, чтобы играть ими от скуки. Сперва они появлялись часто, потом всё реже. За удовольствиями определённого сорта нужно было выезжать за бугор: куда-нибудь в Таиланд, но всё-таки своё, родное, было Чекану понятнее. И приятнее это родное ломать. Когда человек орёт: «Ой, мамочка!» по-русски, это всегда слаще, чем когда то же самое орут по-тайски.

Чекан не признавал философии Темы. И не находил удовольствия в том, чтобы удовлетворять того, кто ловит кайф от боли и страха. Извращение какое-то. Жертва должна, как в дикой природе, быть настоящей жертвой: убегать, сопротивляться, прятаться, испытывая непритворный, нешуточный ужас и панику. И ненависть. Только это теперь могло возбудить Чекана. Страх в широко открытых глазах, испарина на коже, похожая на предсмертную. Вот что было действительно прекрасным. Ругательства, слёзы, вопли, мольбы, стремление любой ценой разорвать путы и убежать. Всё совершенно искреннее. Это, по крайней мере, было честно, честнее, чем то унылое псевдодоверие, псевдосмирение, какое пропагандировали любители Темы.

Но самым острым удовольствием для Чекана было именно ломать — чужую гордость, волю, чужую личность. Не по правилам любителей Темы с их бархатными наручниками, а по-настоящему. Заставить не мазохиста, упивающегося процессом, а какого-нибудь самолюбивого стервеца или гордячку признать его, Чекана, превосходство, право быть хозяином и господином.

Однако в ходе игры Чекан никогда не заигрывался. Он всегда знал меру, был очень, очень осторожен. И платил щедро, не жалея откупных после того, как игра заканчивалась. Те, на кого падал его выбор, всегда молчали — из-за щедрой компенсации или из страха — все знали, что Чекан может с лёгкостью достать любого, а менты — те вообще состоят у него на посылках, как Золотая рыбка в сказке Пушкина.

Всё, что оставалось жертвам — ненавидеть, но такая ненависть, выражаясь хорошим старинным языком, а не новоязом, Чекана возжигала. Он довольно посмеивался, понимая, что жертвы видят в нём некоего Демона Зла, некроманта и прочую нечисть. Эти представления попали в их маленькие мозги прямиком из расплодившихся хоррор-сериалов. Да и на здоровье, чем бы недоумки ни тешились.

Чекан был бы практически счастлив, если бы не одно досадное обстоятельство — возбуждаться физически ему становилось всё тяжелее. Возможно, стоило бы не обращать на такой пустяк внимания, — Демоны, в конце концов, бесполы, — но он не любил чувствовать себя в чём-то ущербным по сравнению с большинством людей.

Людишек.

Даже его похожие на големов подручные, поставлявшие ему материал и помогавшие заметать следы, по части либидо функционировали исправно, а он, их хозяин — нет. Это было обидно, но поправимо. Просто Чекану банально требовалась свежая кровь, а не истаскавшиеся шлюхи обоих полов, от которых его воротило.

А купить и сделать блядью можно было кого угодно.

Этого парня в клубе он заметил сразу. Хорошенькая живая мордашка, хоть и раскрашенная, но не потасканная, не циничная, яркие глаза, полные искреннего веселья безо всяких транквилизаторов — Чекан давно не встречал ничего подобного. Он прошёл через зал в свой, давно отведённый только для него, кабинет, кивком подозвал обслугу:

— Откуда взялось вон то чудо у колонны?

Халдей — Чекан любил такие старые слова — враз понял, о ком речь:

— Второй раз тут. Позвать?

Чекан молча кивнул.

При близком рассмотрении парень оказался ещё интереснее, чем на полном дыма танцполе. Он безо всякой боязни озирался по сторонам, серые глаза светились любопытством, светлые, явно некрашеные волосы были небрежно стянуты в узел на затылке и грозили вот-вот рассыпаться. Было в нём что-то неуловимо андрогинное, неуловимо нежное. Эльфийское, подумал Чекан с усмешкой, внезапно ощутив прилив крови к паху. Давно с ним такого не бывало. Запустить бы пальцы в эту льняную гриву, поставить эльфёнка на колени, пригнув к самому полу…

— Присаживайся, — равнодушно бросил он, указав парнишке на мягкое кожаное кресло рядом с собой. — Приезжий?

Тот утвердительно кивнул, опустив густые ресницы:

— Уже москвич, — улыбнулся он весело. — Поступил, — и спохватился: — Спасибо.

«Какой воспитанный молодой человек», — развеселившись, подумал Чекан и продолжал всё тем же бесстрастным тоном:

— Москва — город дорогой. Справляешься?

Подскочивший халдей разлил по бокалам вино, но парень к своему даже не прикоснулся.

— Справляюсь, — он безмятежно повёл плечом. — Я неприхотливый.

Взгляд его стал острым, несмотря на беспечную улыбку. Не дурак, понимает, к чему был вопрос, отметил Чекан с удовольствием и нахлынувшим охотничьим азартом.