Занавески на окнах раздёрнуты, и солнце заливает светом бардак, царящий в комнате. Зеф болезненно жмурится.

— Зефирка, ты чего? — шёпотом спрашивает Март. — Тебе плохо?

«Нет, блядь, мне охуенно!» — хочет ответить Зеф, но не может.

Ладонь Марта, которая вдруг ложится ему на лоб, кажется очень холодной. Это приятно, но Зеф упрямо дёргается, пытаясь отстраниться. От этого движения в его несчастной башке всё бултыхается.

Он открывает рот, но оттуда вновь не вылетает ни звука. Губы сухие и растрескавшиеся, как солончак в пустыне, голос сорван в дым от вчерашних воплей.

— Ты чего с собой натворил? — продолжает испуганно допытываться Март, и Зеф вспоминает, что ночью чуть ли не под корень обкромсал себе волосы.

Он откашливается и кое-как выдаёт хриплым полушёпотом:

— СПИД у меня, последняя стадия, волосики и повылазили к хуям, а ты меня без резины драл, вот незадача-то. Пиздец тебе, Март.

У Марта делается такое лицо, что не ржать невозможно. Зеф и ржёт, уткнувшись лбом в подушку и морщась от боли. Болит всё — от макушки до жопы.

Что-то звякает, и перед носом у него возникает кружка с соком — значит, не весь вчера вылился, вот чудеса. Большая ладонь Марта осторожно приподнимает ему голову.

— Давай, пей, — тихо говорит тот. — Попей, Зефирка.

Зеф жадно глотает прохладную вкусную жидкость, и в башке у него чуток проясняется. Март ставит пустую кружку на тумбочку и принимается запелёнывать его в одеяло, как какого-то пупса. Зеф пытается протестовать, но тут Март одним движением поднимает его на руки. Комната плывёт, покачивается, голова снова кружится, и Зеф торопливо закрывает глаза.

— Куда ты меня прёшь? — еле шевеля языком, интересуется он.

— К себе, — хмуро отвечает Март, вынося его в коридор. — Врача вызову. У тебя температура — сорок, не меньше.

— Чего ты паришься вообще? — бормочет Зеф, перекатывая пылающую голову по его широкому плечу. — Сдохну — закопаешь в саду, ландыши посадишь. Я ландыши люблю… а не эти твои сраные розы, они колются.

— Помолчи, а? Птица-говорун, — шёпотом просит Март, ногой открывая какую-то дверь. Глаза у него странно блестят, и тут Зеф опять вырубается.

*

Новый кадр этого паскудного сериала — снова ночь. С усилием приподняв горящие веки, Зеф видит только свет маленького ночника в изголовье кровати — такой же широченной, как и та, что осталась в гостевой. Март лежит на боку лицом к нему, полностью одетый, в белой мятой рубашке и джинсах, глаза его плотно закрыты, лицо — совершенно замученное. Зеф понимает, что это он его замучил. Но ему некогда особо злорадствовать, его тошнит.

Не поднимая головы, он медленно ползёт к краю постели, гадая, сумеет ли самостоятельно добраться до толчка или ему проще свеситься с кровати и заблевать Марту ковёр в его распрекрасной спальне.

Но тут Март вздрагивает и приподнимается на локте, глядя на Зефа своими запавшими тревожными глазами.

— Тошнит… — сглотнув, невнятно объясняет тот.

Март слетает с постели и стремительно исчезает, возвратившись с пластиковым синим тазиком, который и подставляет Зефу под нос, обхватив его поперёк груди свободной рукой.

Зефа позорно выворачивает, как собачонку, нажравшуюся помоечных объедков, желудок горит, во рту — гнусный вкус желчи. Ему хочется умереть прямо здесь и прямо сейчас. И пускай Март в самом деле закопает его в саду, а сверху посадит ландыши.

Март укладывает его обратно в постель, выносит тазик, вытирает Зефу рот, даёт попить воды. Сам возюкается, прислугу не зовёт, хрен знает, почему. Совсем ебанулся, как Бухара говорил. Зеф жадно пьёт, расплёскивая воду за вырез футболки. Футболка не его, а, наверное, Марта: серая, широкая, доходящая Зефу почти до колен. Больше на нём ничего нет.

— Врач предупреждал, что тебя может тошнить. Это побочка от лекарств, — успокаивающе поясняет Март, присев на край постели.

— Что со мной такое вообще? — хрипит Зеф, и Март, поколебавшись, нехотя отвечает:

— Врач сказал, раньше это называлось — нервная горячка. Ничего, отлежишься.

— Ну хоть не родильная, — через силу хмыкает Зеф, вспомнив Джером Джерома, и Март тоже криво ухмыляется. А потом, протянув руку, приглаживает Зефу вихры, и тот опять непроизвольно отдёргивает голову.

— Я не трону, — устало говорит Март, отняв руку, и вновь укладывается рядом, не касаясь Зефа. Благо, кровать тут даже шире, чем предыдущая. Взгляд у него совершенно непонятный — испытующий и сожалеющий одновременно.

— Хотел спросить, — вдруг с запинкой произносит он. — Как так у тебя всё получилось с Чеканом? Ты же не проститутка, как он расписывал.

А, вот оно что! Не проститутка, значит! Охуеть, открытие! Зефу впору чувствовать себя удовлетворённым, но всё, что он чувствует — это горечь, такую же мерзкую и пронзительную, как привкус желчи на языке.

— У меня с ним ничего не получилось. Он, наверно, вампир или ещё какая-то нежить… — с трудом говорит Зеф, сам понимая, как дико звучат его слова. — Он просто так не может никого трахнуть. Сперва ему надо, чтобы человек от страха заходился. У него специальный подвал есть в гараже. И подручные. Двое. Они меня сперва и мудохали. А он просто стоял, смотрел… и дрочил. В костюме этом своём от Версаче. И в шарфе… А потом он меня этим шарфом придушил, шнуром каким-то взнуздал… и взялся за меня сам… по-всякому. Смеялся. Радовался.

Зеф больше не может говорить. В ушах у него звенит металлический смех Чекана. Он умолкает, задохнувшись, будто белый шарф Чекана вновь перехватывает ему горло. В несколько фраз он уместил все свои ночные кошмары трёх последних месяцев, о которых не рассказывал никому. Ни одной живой душе.

Подвал с крюками в стене, как в кино про инквизицию, залитый светом длинных узких ламп. Подвал, в котором воняет пылью, плесенью и рвотой, от углов которого эхом отлетают крики. Белые ледяные пальцы Чекана, почти ласково скользящие по его заднице, по спине, вцепляющиеся в волосы. И удивлённые жадные взгляды Чекановых подручных.

Зеф судорожно зажмуривается, будто бы снова увидев всё это.

Март верит ему сразу и безоговорочно — это заметно по его потрясённому, побледневшему лицу.

— Я ничего про него не знал, — с усилием заканчивает Зеф, облизав губы. — Не знал. Мы в клубе познакомились… он сперва просто подкатил ко мне, но я отказался… чуял в нём что-то тухлое… тёмное что-то. Но мне деньги позарез нужны стали, я сдуру в одну историю влип… — он кое-как усмехается, — в общем, идиот… а он… Чекан… мне штуку баксов предложил, чтобы, типа, все проблемы мои решить. Штуку за ночь. И я взял. Так что так мне и надо, — со стоном вырывается у него то, о чём он всё это время отчаянно думал. — Я и вправду проститутка. Так мне и надо.

Март кладёт руку ему на плечо, но Зеф снова пытается отпрянуть. Жалость Марта ему не нужна. В конце концов, тот прошлой ночью сам его изнасиловал, жалельщик!

— Твоя семья где? — вдруг спрашивает Март, легонько прижимая его к постели.

— Уже нигде, — вяло отвечает Зеф, отказавшись от попыток вырваться. — Отец на Севере, на заработках. Последний раз из Де-Кастри писал. Мать давно умерла. А бабушка — в прошлом году. Дом мне оставила. Так эти уроды его спалили, когда меня искали. Чекана до чертей закусило, что я сбежал.

— А как ты сбежал? — спрашивает Март, не отпуская его плеча. Даже поглаживает легко, как щенка, которого не хочет отпугнуть.

— Повезло, — поясняет Зеф, снова облизнув спёкшиеся губы. — Когда я отрубился, они меня там и бросили. В подвале этом грёбаном, в гараже. Наручники слабо закрепили, и не в размер они мне оказались, — он крутит запястьем. — Рука тонкая. Я прочухался и вывернулся из них. Отцепил. Там две тачки стояли, в одной ключи зажигания остались. Я туда залез и сидел там. Внутри. Старался не вырубиться. Ждал. И дождался… один из них… из его псов… вернулся, дверь отпер и зашёл. Ну, я и дал по газам. Чуть не сбил его, но не сбил всё-таки. Гнал как чёрт. Тачку потом у метро бросил. В ментовку не пошёл: у него там всё схвачено, говорят, у Чекана-то. Да и кто меня послушает — я же бабло у него взял, пидор рваный. А в Москве затеряться легко. Я и затерялся. В общагу не вернулся, чтобы никого не подставлять, вообще на дно лёг. Только ненадолго. Всё равно нашли. Он нашёл… и ты.