Зеф опять замолкает, отстранённо удивляясь, как ему хватило сил всё это рассказать.

— А я узнал, что Чекан какого-то пацана ищет, как очумелый, и решил найти раньше него. Посмотреть, что за пацан, — задумчиво произносит Март. — Ну вот, посмотрел.

Он слегка улыбается. Вокруг глаз собираются морщинки, на левой щеке обозначается ямочка, которой Зеф раньше не замечал.

— А ты зачем сам в «Светоч» полез? — с некоторым проблеском любопытства осведомляется он, вспомнив, как понаехавшие на его вызов «соколы» валяли Марта по асфальту вместе с остальными гоблинами.

— А я вообще всё сам люблю делать, интересно же, — весело объясняет тот и тут же серьёзнеет, заглядывая Зефу в глаза. — Ты почему раньше не рассказал мне всё, как было, с самого начала?

Услышав такое, Зеф натурально звереет, подскочив на постели. Почему он не рассказал?!

— А ты бы слушал?! Ты бы поверил?! — яростно цедит он, сжимая кулаки. — Ты, крутой! Поверил бы какому-то пидору малахольному? Может, ещё и заступился бы за меня?!

— Заступился бы, — негромко говорит Март, пока Зеф, трясясь всем телом и кутаясь в одеяло, отползает от него как можно дальше. — По крайней мере, у нас всё по-другому тогда было бы.

«У нас», слыхали?!

— Да пошёл ты! — хрипит Зеф срывающимся голосом, засовывая голову под подушку. Глаза у него болят от непролитых слёз, распухшее горло сжимается, но он не может позволить себе разреветься при Марте. Ни в коем случае, лучше умереть.

Март больше не трогает его, ни слова не говорит и, кажется, даже не шевелится. Поэтому Зеф наконец медленно погружается в сон. Ему кажется, что в этом доме он только и делает, что так или иначе валяется в отключке. Но его замученный полудохлый организм снова требует покоя.

*

Проснувшись в очередной раз, Зеф обнаруживает себя в одиночестве. Вторая половина постели примята и пуста. Со спинки стула свисает влажное полотенце. Разит мятной пеной для бритья и хорошим парфюмом. Его величество Марат Львович Первый соизволили отбыть на какую-то свою бандитскую работу… или чем он там занимается, когда не ловит малахольных пидарасов по парикмахерским.

Зеф мрачно ухмыляется и выбирается из постели, глянув на неё почти с отвращением. Потом он подходит к огромному, в полтора его роста, зеркалу в простенке — тут оно хотя бы целое, не разбитое. И… в упор себя не узнаёт.

— Душераздирающее зрелище, кошмар, — констатирует он голосом ослика Иа, потерявшего собственный хвост. В зеркале отражается тифозный больной, выживший чудом. Жертва локального конфликта. Узник концлагеря. Последний уцелевший выродок постапокалипсиса. Хуй знает кто в нём отражается, в этом зеркале.

Щёки провалились, губы запеклись коркой, остатки волос вздыбились, словно от ужаса. Зенки — как плошки, занимают пол-лица или даже больше. На той площади тощего тела, что не прикрыта серой футболкой Марта, там и сям темнеют синяки.

Пиздец.

Одно хорошо: пожалуй, Чекану Зеф в таком вот ушатанном виде и не понадобится. Да тот вообще его не узнает!

На спинке кровати висит Зефово барахло, тщательно отстиранное и даже отглаженное — вплоть до труселей и носков. Он надеется, что это хотя бы не Март постарался. Он стягивает с себя его футболку и кладет на подушку. Переодевается в своё шмотьё. Кроссовки исправно дожидаются его у порога. Дверь не заперта.

Пора валить, вот только куда?

Выйдя в коридор, Зеф бредёт на запах еды, распространяющийся по дому. Запах чего-то печёного и ужасно вкусного. Как когда-то дома, у бабушки.

Он вдруг ощущает такой волчий голод, что слюни почти бегут у него по подбородку. Он не помнит, когда в последний раз ел. Он не замечает, как проскакивает коридор, лестницу и холл. Повинуясь волнам этого чудесного запаха, он безошибочно влетает в кухню, где около плиты хлопочет Наталья Михайловна — сама словно сдобная, румяная, в своей кружевной наколке и переднике. Она поворачивается и потрясённо смотрит на Зефа. Противень в её руках дрожит и накреняется. Того и гляди, горячие, благоухающие плюшки с корицей посыплются на пол.

— Здрасьте. А можно мне плюшку? — проглотив слюну, торопливо спрашивает Зеф.

Он, почти не жуя, заглатывает три плюшки подряд, как пылесос всё в том же в мультике про Карлсона, пока Наталья Михайловна жарит ему омлет с ветчиной. Омлет он тоже заглатывает, не жуя. Пьёт чай с мятой из огромной кружки, на боку которой нарисованы рождественские олени, и зачерпывает столовой ложкой вишнёвое варенье прямо из литровой банки.

У него ничего не болит. Он наелся. Слава тебе, Господи.

Он ни о чём не спрашивает Наталью Михайловну, но та вдруг сама быстро говорит:

— Я позвонила, куда ты сказал. В твою парикмахерскую.

Зеф поднимает на неё недоумевающие глаза — она комкает в руках полотенце, круглые румяные щёки её побледнели, глаза налились слезами.

— Я убирала потом в гостевой спальне, — дрожащим шёпотом объясняет она и всхлипывает. — Пожалуйста… прости меня!

— Не плачьте! — в панике бормочет Зеф, вскочив со стула. Боже, она плачет из-за него! — Вы что! Не надо!

У него опять болят глаза, и горло начинает саднить от неминуемо подступающих рыданий. Это никуда не годится! Он сейчас раскиснет тут, расквасится, распустит сопли и будет реветь до икоты, до судорог, а ведь Март того и гляди вернётся, и тогда Зеф потеряет возможность сбежать!

— Вы меня выпустите отсюда? — несколько раз с усилием сглотнув, спрашивает он, и Наталья Михайловна решительно кивает в ответ.

— Пойдём, — говорит она, спеша впереди него в холл, а потом через широкий двор, ярко освещённый полуденным солнцем — к высоким, каким-то средневековым воротам, которые Зеф видел из окна спальни. Собаки, разморённые жарой, лениво погавкивают в вольере, и Зеф, спохватившись, озабоченно спрашивает:

— Вам ничего за это не будет? Ну… за то, что вы меня выпустили?

Женщина качает головой и твёрдо отвечает:

— Марат Львович меня ценит. А если даже уволит… мне всё равно.

— Спасибо! — горячо шепчет Зеф и чмокает её в круглую горячую щёку. — Спасибо, спасибо!

Он так торопится выскочить за ворота и припустить по обочине грунтовой подъездной дороги, что не просит у Натальи Михайловны ни денег, ни телефона, чтобы позвонить Лёке или Розочке. Он даже примерно не представляет, где сейчас находится. В общем, это опять его коронный долбоебизм, но не возвращаться же! Он свободен, а это главное! Сейчас он проголосует какому-нибудь водиле и на перекладных доберётся до «Светоча»… а потом… он подумает об этом потом.

Зефу вдруг приходит на ум, что Март наверняка сильно расстроится, увидев, что он сбежал. Разозлится, конечно, но больше расстроится. Зеф это точно знает. Март угрызается совестью.

Ну и фак в кулак! Зеф встряхивает головой, прогоняя эти никчемушные мысли. Расстроенный или нет, Март в любом случае бросится за ним в погоню. Значит, надо побыстрее уносить отсюда ноги.

Встав у обочины, он машет приближающейся белой с красным фуре. Шоферюга его возьмёт, не откажет, дальнобоям всегда скучно в дороге и хочется потрындеть, а уж по части трындежа Зефу нет равных.

Он лишь мельком замечает несущуюся навстречу чёрную «тойоту» — замечает, только когда уже поставил ногу на подножку кабины, дверцу которой распахнул перед ним добродушный, пожилой и небритый водила. Тачка, оказывается, развернулась, и стремительно фуру догнала.

— А ну-ка, ходи сюда, козявка, — ухмыляясь, велит Зефу вывалившийся из «тойоты» золотозубый верзила, и Зеф мгновенно его узнаёт. В «Светоч» за ним приезжали другие гондоны. А вот эти двое — из чекановского гаража. Его палачи. Второй, рыжеватый, коренастый, похабно лыбясь, становится рядом с первым.

— Лезь в машину, красава, хозяин с тобой не закончил, — непререкаемо распоряжается он. — Патлы обкорнал, думал, мы тебя не узнаем?

Помертвевший Зеф переводит отчаянный взгляд на водителя фуры, и тот, кряхтя, лезет под сиденье, а когда выпрямляется, в руке у него оказывается монтировка.