— Иди, гуляй, падла, — сдавленно советует он и тушит окурок о ступеньку, машинально удивляясь тому, что его пальцы не дрожат. — Всего тебе плохого.
Чекан медленно улыбается, обнажая острые белые зубы. Настоящие клыки. Кол бы ему осиновый в сердце засадить… если оно вообще есть, что навряд ли.
— Пустое «вы» сердечным «ты» она, обмолвясь, заменила? — он глумливо поднимает брови и добавляет почти ласково: — Ты что-то вконец тут распустился без меня. Воспитывать тебя ещё и воспитывать, сучонок. Чтобы помнил, с кем говоришь. Не со своими подружками пэтэушными.
Зеф не может отвести взгляда от его хищного насмешливого лица, но яростно выдыхает, разжав стиснутые челюсти:
— Была б волына, я бы с тобой по-другому говорил… воспитатель!
Чекан не успевает ответить — снова хлопает дверца машины. Это «бумер».
— Волыну тебе, малыш? Могу подарить, хочешь? — неторопливо интересуется весёлый наглый баритон. Тот самый, что втирал Розочке про мальчика-блондинчика с ногами от ушей. Значит, он не от Чекана был, что ли? От Чекана как раз вторая свора приезжала?
Ну и поворот! Но Зеф и об этом подумает потом. Сейчас ему недосуг.
— Ты тоже лети отсюда нахер, Карлсончик дорогой, — проглотив слюну, рекомендует он и салютует баритону полупустой бутылкой. — Включай свой вентилятор и лети со свистом. Без тебя справлюсь.
«Карлсончик» искренне хохочет. Смех у него прямо-таки заразительный — несмотря на мандраж, Зеф невольно прыскает в ответ.
Не смеётся только Чекан. Похоже, ему не до смеха.
— Ты что тут забыл, Март? — сквозь зубы презрительно бросает он, но пренебрежение это деланное, Зеф же чувствует.
— Март? А чего не Август Октавиан? — язвительно осведомляется он. Терять ему уже нечего, кроме своих цепей, как тому пролетариату
— Начитанный ты пацан, — задумчиво говорит ему Март, только ему, словно Чекана тут в помине нету. — Весёлый. И не ссыкло. Люблю таких.
Он подходит ближе — здоровенный, крепкий, куртка распахнута, на твёрдых губах улыбка, рожа самая простецкая. Деревня деревней, Чекан по сравнению с ним — прямо высокоблагородие, господин-сковородин.
— На хую я твою любовь вертел, — раздельно, чуть ли не по слогам, сообщает Зеф. У него вдруг темнеет в глазах от ярости. Любит он, видите ли… Ещё один любитель выискался, мать его! — Чего надо?
Март беззаботно усмехается, переводя острый, несмотря на эту беззаботность, взгляд на Чекана.
— Если по чесноку, я хотел тебя загрести, малыш, а потом с твоим папиком за тебя поторговаться, — легко поясняет он. — Всем известно, что он от тебя того… кукушечку словил.
Зеф облизывает враз пересохшие губы. Выходит, этот самый Март — враг Чекана? А, как известно, враг моего врага — мой друг. Но Зефа воротит от любого из этих «крутых».
— Бредятину не пори, — высокомерно цедит Чекан, кривя красивый рот.
— И теперь, когда я тебя увидел, то понял, почему, — почти доверительно заканчивает Март, покачиваясь с пятки на носок и по-прежнему обращаясь только к Зефу, а не к Чекану. — Классно ты в витрине зажигал, любо-дорого было смотреть, круче, чем в телевизоре. Зефирка и есть. Сразу схавать захотелось.
Он снова смеётся, а Зеф кривится не хуже Чекана.
— Кому Зефирка, а кому Фирсов Александр Андреевич. — Пусть знает, гад, всё равно ведь узнает. Всё раскопает, раскопал же Чекан, не поленился и не побрезговал. Но сейчас Зефу интересно другое. — В каком смысле за меня поторговаться?
Март небрежно пожимает широкими плечами:
— В прямом. Чтобы Чекан бизнесом поделился. А не захотел бы — так я б ему прядку твоих волос прислал. Ну или пальчик там. Или ушко.
Сейчас его голос не кажется Зефу ни весёлым, ни красивым. Он чувствует, как от скул отливает кровь, а кончики пальцев немеют. Он может только смотреть на Марта широко раскрытыми глазами.
— Но вот, говорю же, увидел я тебя и понял… — Март нарочно выдерживает длинную-длинную паузу, артист хренов, и только потом продолжает: — Нет, рука не поднимется на такую красотень. А вот кое-что другое поднимется стопроцентно. Чего глазёнки растопырил? Не бойся, дурачок, не обижу.
Он опять смеётся, блестя зубами, а Чекан зло щерится:
— Да бери ты этого шлюшонка, бери. Можешь хоть в фарш его изрубить. Или трахать, пока наизнанку не вывернешь. Только заплати за него сперва, потому что он мой.
Удивительно, но, слушая, как они торгуются из-за него, Зеф больше не испытывает страха. По спине у него уже не бежит мороз, не сжимается судорожно сердце. Всё, что он чувствует — ненависть, твёрдую и острую, как лезвие ножа.
— Я свой собственный, — ровно произносит он, отбросив пряди волос со лба. — И нихера ты от меня не получишь, Карлсончик дорогой. Лучше сразу в фарш, меньше мороки будет. Вон та гадюка знает, сколько со мной мороки, — он кивает в сторону Чекана с прорвавшейся внезапно брезгливостью.
Своё тело тоже он сейчас ненавидит. «Такую красотень», как выразился этот Март. Тело, от которого в последнее время приучился себя отделять. Обособляться. Дистанцироваться. Чтобы выжить и не тронуться крышей.
Он вдруг вспоминает заштатный ДК «Алмаз» на окраине, где двое заезжих байкеров, парень и девчонка, Трофим и Жека, выручили его из назревавшей заварушки с гопниками. Вспомнил сцену, где пел.
«Belle…
Est-ce le diable qui s’est incarné en elle
Pour détourner mes yeux du Dieu éternel?
Qui a mis dans mon être ce désir charnel
Pour m’empêcher de regarder vers le Ciel?
Elle porte en elle le péché original
La désirer fait-il de moi un criminel?»
Что тогда сказал Трофим? «Твои сраные возможности тебе таким боком могут вылезти, что света белого не взвидишь…»
Сейчас-то он понимает. Но уже поздно.
А Чекан беззвучно, по-волчьи, скалится, сузив тёмные, как омуты, глаза.
— Это не морока — твою гриву на кулак мотать, — презрительно роняет он. — Ты ведь и бегаешь-то только для того, чтобы тебя ловили. Чтобы повыёбываться, шлюха. Цену себе набиваешь. Так ты ещё ту штуку баксов не отработал, которую от меня получил.
Зеф вспыхивает так, что даже глазам становится горячо. Невольно опускает голову так, чтобы волосы упали на лицо, пряча его от их взглядов. Стыд сжимает ему глотку, и он уже не может выдавить в ответ ни слова.
«Я отдам! — слышит он свой собственный вопль, эхом отдающийся в стенах проклятого чекановского гаража, подземной тюрьмы. — Не трогай меня, тварь, я отдам! Отдам!»
Март с усмешкой поглядывает на него и врастяжку предлагает:
— Приплюсуй эту штуку к его цене, Чекан.
Чекан лениво поднимает тонкие брови:
— Тебе придётся платить дороже, чем ты рассчитываешь, Март.
— Сам же сказал, что он тебе не нужен, – удивлённо хмыкает тот, и Чекан снисходительно разъясняет:
— Нет. Ты меня не понял. Я сказал всего лишь, что ты можешь взять его, но по моей цене.
Вся эта работорговля становится даже смешной, но у Зефа больше нет сил смеяться. Кончились. Он им что, этим богатым ублюдкам, кукла из секс-шопа, что ли?!
Вскинув руку, он нажимает на «тревожную кнопку», как на спусковой крючок пистолета, и говорит, отчётливо выговаривая каждое слово:
— Мрази. Ублюдки. Валите отсюда, падлы.
Если бы у него сейчас был настоящий пистолет, он стрелял бы в их поганые хари, не раздумывая. Но сейчас он только опускает руку и снова отхлёбывает скотч из бутылки. Рука дрожит, бутылка кажется скользкой, будто намыленной. Краем глаза он замечает, как Март и Чекан поспешно отступают от него.
Испугались, суки. Им, хоть и богатеньким, не нужно лишних неприятностей. По крайней мере, ЧОП «Сокол» ещё Чеканом не куплено, думает Зефирка, горько ухмыляясь.
Рокочут, заводясь, моторы, и тачки одна за другой срываются с места, направляясь в разные стороны.
Сейчас у крыльца появится знакомый бронированный «остин», но никого, кроме Зефа с бутылкой в руке, «соколы» не обнаружат. Оглядят его брезгливо, позвонят Лёке и доложат, что её драгоценный пидор, ужравшись в хлам, произвёл ложный вызов. Выпишут штраф, который она на Зефа, конечно же, не навесит. Лёка — она добрая. Матюкнётся всего лишь, влепит Зефу подзатыльник и заплатит сама. Не баба, а просто ангел.
