- Стоп! – командую, сбрасывая оторопь и за локти ее хватаю. Силой заставляю Младину опустить рубаху на прежнее место. – Ты, мать, давай со стриптизом завязывай, тут тебе не пип-шоу для нищих! Что за детский сад в самом деле! Я ведь тебе уже объяснял почему не могу сейчас жениться и думал, что мы договорились. Ладная ты девка, Млада, спору никакого нету, но поверь, нельзя мне бабу. То есть бабу можно, жену нельзя, понимаешь? В дружину полоцкого князя собираюсь проситься, а как только возьмут – уйду. На новое место уйду, без кола и двора жить буду сам не знаю где и как. Не потащу я с собой никого, не имею права!

Младина молча нагнулась, подобрала с пола юбку и споро приладила на талии. Снова опустившись на лавку, после продолжительного вздоха горько изрекла:

- Вот и Голец так же самое говорит.

- Что права не имеет?

- Что в дружину к князю проситься будет.

- Когда?

- Завтра в полдень на купеческом дворе.

- Знаешь где это?

- Конечно знаю. Боярыня Любослава теперь там живет. Бадай ее своими девками окружил, любую прихоть исполняет, вот я и не нужна стала. Никому не нужна...

Она совсем по-детски всхлипывает и, чувствую, намеревается решительно встать, чтобы громко хлопнуть дверью и раствориться в ночи. Я быстренько соображаю, что подобные мысли и действия молодую девку до добра довести вряд ли смогут, пристраивать ее надо, иначе пропадет, времечко вон какое неспокойное.

Подсаживаюсь к Младе, сильно обнимаю за плечи, прижимаю к себе чисто по-дружески.

- Отставить нытье! – провозглашаю жизнеутверждающим тоном. – Давай спать ложиться, а завтра со мной пойдешь.

- Куда? Зачем?

- Увидишь.

Я уступаю заинтригованной сироте свое место на топчане, сам укладываюсь на лавку под сдвижным оконцем и немедленно проваливаюсь в беспробудный сон, в котором не было ни Фрола, ни Гранита, ни мышей с крысами.

Утро я встречаю абсолютно выспавшимся и бодрым. Открыл глаза и сразу же закрыл, так как не узнал берлоги Чурка без слоя пыли, кучек мышиного дерьма, копоти на стенах, развесистой паутины и прочих неприятных атрибутов жилища людоеда. Похорошевшая хата плавает в сладкой дымке, исходящей от растопленной печи с примесью запаха топленого молока.

- Давно встала? – спрашиваю Младину, снующую по дому с метлой в руках.

- Перед рассветом, как обычно. Садился бы снедать, идти скоро.

Гляжу на эту девчонку и понимаю, что женщины за столько веков не сильно изменились. В нормальной бабьей одежде, совсем не в рубахе с Гольцовского плеча как в последний раз на берегу. Волосы убраны в длинную косу, на голове расшитая разноцветной нитью повязка. Хозяйка из нее хоть куда, вряд ли затемно подорвалась готовить да марафет в доме наводить сугубо чтобы передо мной повыделываться. Чувствуется, что это у нее в крови и Любославина выучка плюсом. Не хочу портить приятное впечатления догадками где она раздобыла молоко, яйца и прочие продукты, на это мне, по сути, начхать со слюнями. Даже замшелый старикан Чурок расчувствовался и пустил слезу благодарности, узрев свою впервые за бесчисленное множество дней преобразившуюся к лучшему нору с накрытым столом. Потом повеселел, за дюжину минут прикончил свою порцию завтрака и неровной походкой с подламывающимися коленями вышел на улицу дохнуть свежести.

- Давай веди, я дороги не знаю, – говорю, после завтрака, вдруг припомнив, что Рваный предсказывал начало отбора в дружину с утра, а не в полдень как объявила Младина.

Идти до усадьбы купца Бадая оказалось совсем ничего: семь или восемь дворов разного калибра, два поворота и мы издали замечаем хвост тянущейся вдоль бревенчатой ограды очереди, голова которой упирается в полуоткрытые ворота.

Собралось приблизительно тридцать мужиков на вид от двадцати до сорока годков. Маловато для дружины. Может еще не всех гридь из дальних уголков привела? Еще столько же, а может и больше трется рядом с воротами, эти из группы поддержки и всякие зеваки, для которых присутствие в городе самого полоцкого князя с гриднями событие на всю жизнь.

Подходим ближе. Хорошо стоят, красиво, почти как в универсам за колбасой или водкой, авосек не хватает. В середине очереди замечаю вихрастую макушку своего верного денщика. С ним стоят Жила и парочка знакомых обормотов из дулебов.

Зайдя к ним сбоку, резонно вопрошаю обвинительным прокурорским баском:

- Ну что, орлы? Стоите? Атамана на князя менять намылились?

Кусок очереди с интересом оборачивается.

- Батька! Живой?!

- Стяр! Вот радость!

После серии крепких, искренних мужских объятий Голец напускает на лицо таинственную

серьезность.

- Шепнули нам будто прирезали тебя по-тихому...

Вот интересно мне кто был этим расторопным шептуном?

- И вы тут же подумали, что окочурился Стяр, накрылся землицей сырой на радость классовым врагам? А как подумали, так сразу в дружину наниматься двинули?

- А куда нам? – оправдывается Голец. – Снова ватагу собирать? Княжьих хотя бы кормят, справу дают, крышу над головой, плату какую-никакую.

- Да понятно, все с вами, не пыжься, правильно все сделали, дошло до вас наконец. Запомните только на всю свою жизнь: не берет меня смерть. Боится она меня, ясно?

Дождавшись утвердительных кивков, перевожу тему:

- Принимают всех?

- Десяток прошел, семерых прогнали.

- Ого! – присвистываю негромко и безрадостно. – Жестко.

- Невула уже взяли, запомнили как он Минаевых стрелами валял, а вот меня с Жилой навряд. А ты батька никак тоже решил в княжье войско податься?

- Ага, решил. Да вот теперь уж и не знаю примут ли?

- Это тебя не примут?!- во все горло вопит импульсивный Голец. – Ты ж один десятерых стоишь!

Я морщусь и тру оглушенное ухо.

- Перестань орать на всю улицу, я тебя сильно прошу, – говорю, делая успокаивающие жесты для начавшей подтягиваться поближе публики.

- Ты ведь им покажешь на что способен, верно? – понизив голос до шепота, не унимается Голец.

- Ага, непременно. Прямо сейчас и начну показывать.

В этот момент очередь продвигается вперед на три шага. Из калитки сбоку от ворот выходит молодой, белобрысый паренек, растерянно разводит руками и бредет прочь от купеческой усадьбы. Ну вот, еще одного не взяли. Почему, кстати, ребят из очереди на двор не пускают, даже смотреть не разрешают, хотя в ту же калитку входит и выходит масса левого народа? Что там за секретный отбор происходит? Хотят, чтобы каждый следующий испытуемый не знал что его ждет? Чушь какая-то!

- Ждите, – говорю парням и, раздвинув плечами жаждущий ратной славы народ, выбираюсь на передовую. Стоящий первым у ворот смуглый парень пытается задержать меня за руку.

- Эй, куда лезешь?

- Не переживай, братишка, я быстро, «мама» сказать не успеешь, ты грабки-то прибери, а то отрублю к хренам свинячим.

В глазах молодого, румяного дружинника преграждающего нетерпеливым соискателям должности новобранца путь к ристалищу мелькает нечто из чего я с удовольствием делаю вывод – меня он узнал. Узнал и посторонился, пропуская.

Прохожу внутрь купеческого подворья.

Терем у купца ничуть не хуже боярского, ни ввысь, ни в ширину не уступит. А вот двор подкачал. Из за большого количества складских построек свободного места перед теремом втрое меньше, чем у Головача, а вот луж, грязи и травы нет, все незастроенное пространство усыпано свежими, пахучими сосновыми опилками подобно цирковой арене.

Безо всякого энтузиазма узнаю, что экзамен принимает сам князь полоцкий Рогволд. Заскучал сердечный по полям-лесам со своими боярами кататься, да в гостях у богатого купчика дармовой мед хлебать, усталая душа зрелищ запросила.

Князь в простой серой рубахе без опояски стоит на крыльце, широко раскинув по перилам сильные руки. На четырех пальцах сверкают драгоценные перстни, кончики сивых усов свисают ниже бороды. Справа от князя неподвижным, тощим истуканом торчит Дрозд, рядом с ним хозяин терема Бадай, слева еще кто-то, рассмотреть не успеваю. Внизу под перилами на низком бочонке вальяжно развалив в стороны ноги и откинувшись спиной на бревна основания крыльца, расположился Змеебой. Морда у него помятая, недовольная. Ни Бура, ни Миная не видно, зато за левым плечом Рогволда нарисовывается напряженная физиономия новоиспеченного боярина Овдея.