Сказал, а у самого глаза заблестели, и голос под конец приобрел мечтательные нотки, словно ему самому страсть как хочется попасть в дружину киевского князя. Глянув мельком на Мишу, я замечаю, как многозначительно вытягивается его лицо.

Наивные. Считают, что мне ничего не стоит зарубить двоих человек. А у меня лапы до сих пор трясутся, трепет живых жил через рукоять оружия переданный помнят. Это не хитроумная машинка пистолет, это руки мои убивали. Таких же людей с руками и ногами, без пистолетов. Настоящий Стяр, скорее всего, и не такое смог бы вытворить, а меня спасла привычка к активным действиям в бою. Один бывалый зэк, в прошлом тоже боксер, как-то говорил мне: если чуешь, что противник сильнее или опытнее – бери наглостью и неожиданностью, тогда сможешь удивить, заставить ошибиться, тебе нужна от врага всего лишь одна-единственная ошибка. На сей раз я победил, но чувствовал себя побежденным. Сломленным и раздавленным. Помазанье кровью состоялось, все могут похлопать в ладоши. Кто-то этого очень хотел и он это получил.

Но все же я человек своего времени, своей эпохи. Я не могу обходиться без привычных мелочей, без простых бытовых вещей, таких как карманы, пуговицы и трусы. Хотя нет. Могу. Лучше ходить без карманов, чем в гробу лежать. Хрен с ними с карманами. Будем жить. Прав Рваный. Во всем прав. Здесь – значит здесь. Только не грабежом и убийствами хочу хлеб добывать. Пока не знаю как, но хотелось бы ни в чем не нуждаться и не ждать когда придут заламывать руки.

Насчет княжеской дружины Голец гонит. Не желаю я больше людей железом кромсать, хватит с меня сегодняшнего нервяка.

Снова ловлю внимательный взгляд Бура.

Не плохой он, в сущности, парень. Настолько неплохой, что не дал урману смахнуть мою голову с плеч. Казалось бы, задержи шаг на три секунды, а потом с легкой душой и урмана решай.

Продолжая пристально глядеть на меня, Бур говорит, что среди убитых нет Седого Эгмунда. Это, наверное, должно что-то для меня значить, но я не собираюсь даже предполагать. Выждав минуту, Бур объясняет гипотетическую опасность отсутствия здесь преданного Минаю по-собачьи главаря урманов с парой-тройкой верных приспешников.

Я начинаю ерзать, мне кажется, что огромный старый викинг наблюдает сейчас за нами из укрытия, а место где мы сидим бесшумно окружают его дружки с секирами наперевес. После с трудом добытой победы снова драться никак не хочется.

Тогда я делаю попытку уговорить всех забрать только серебро, пленных и двинуть в путь не теряя времени.

- Торопишься? – с усмешкой спрашивает Бур.

- Тороплюсь, – говорю. – Там твой папенька мою родню в расход пустить страшно желает, срок, между прочим, уже на исходе. Не знаю как вам, а мне поспешать нужно.

Бур мотает головой, сальные, свалявшиеся от ношения шлема волосы при этом болтаются из стороны в сторону как сосульки на проводах.

Я перед уходом просил никого не трогать до моего возвращения.

Очень мудро с твоей стороны, говорю. – Но я бы сильно на исполнение твоей воли не рассчитывал. Отец тебе для дела, напрямую его касающегося, людей зажал, а тут возьмет да и послушает. Ты вообще на что надеялся вчетвером против десяти выходя?

Бур сует в рот последний кусочек пирожка, задумчиво жуя говорит:

- Пошли бы за ними и подсидели в конце концов ночью либо на переправе. Способов перебить десяток людей не ждущих нападения много, не мне тебе вору и татю рассказывать.

Ну-ну, думаю, тактик доморощенный...

- Отец мой, – продолжает Бур, медленно выговаривая каждое слово, – не душегуб, а уважаемый человек. Боярин.Без очень веской причины кровь лить и произвол творить не станет. Твоих взяли, но обижать никто не собирается, надо было тебя упредить, Овдей это и сделал. Отпустят, даже если никто из нас не вернется.

У меня словно камень из сердца выкатился. Кошусь на Мишу-Овдея, тот растерянно жмет плечами. Вторую оплеуху зарабатывает, не иначе.

После сжеванных всухомятку пирожков дико хочется пить. Табуном в пять человеческих голов идем к озеру. Погребальный костер пылает с прежней силой, черный дым собирается высоко в небе в громадное, медленно плывущее на восток облако. Запах все же есть и довольно сильный. Минай с товарищем от такого кумара заметно сомлели и поделом, пусть понюхают, прокоптятся, нам не жалко.

Носильщики явились часов через пять.

К этому времени наш погребальный костер, утолив огненную жажду, исходится надсадным, жидким дымом. Легкий ветерок гоняет по углям и костям черный зернистый как порох пепел. Жила с Невулом два раза подкидывали сосновых веток, чтобы поддержать нужный накал пламени, способного превратить в пыль человеческое тело. Я с самого начала подозревал: чтобы сжечь столько тел дотла жара от тонких веток не хватит, тут нужны настоящие дрова потолще да посуще, желательно березовые и побольше. Однако, ученых учить только портить.

Когда нижний ряд тел прогорел и с треском рухнул под гнетущей тяжестью, пыхнув жаром и жгучими искрами, Голец удовлетворенно отметил, что могучий Сварог души убиенных в Ирий принял и можно расслабиться.

Я говорю, что и не думал напрягаться и интересуюсь как понять, когда Сварог души не принимает.

- На моих глазах такого случая не было, – отвечает Голец. – Но старики бают, будто некоторые, особенно черные души бог Сварог в свои угодья не пускает, такие тела не горят и не тонут и Мать Земля их не принимает – выталкивает.

Хотелось бы на сие чудо посмотреть, но ехидную усмешку усмиряю. Эти басни сродни россказням про русалок, леших и разных там кикимор. Фольклор, однако. Его лучше на смех не поднимать, могут не понять...

Пришедших помощников оказалось восемь. Восемь мужичков разного возраста, в промокших лаптях и рубахах по колено, с одинаковым выражением угрюмых лиц. Причем привел их один Криня, Завиду, по его словам, уже в деревне стало совсем худо и он остался в доме войта. Это и не мудрено, чел с только что отрубленными пальцами пропер пехом несколько километров, потеряв до этого порядочно крови, вот здоровье и подвело.

Моя собственная спина болит чуть меньше, но нагибаться и поворачиваться еще больно. Задрав мою рубаху, Рваный обнаруживает под ней здоровенную гематому во весь бок. Тащить кое- что смогу, но не объемное и не тяжелое.

Получивший заработанный золотой, Криня смотрит на меня снизу вверх преданными глазами бродячего пса, одаренного свиной сарделькой. Я ласково прошу его организовать погрузку добра в принесенные мужиками мешки, что он с энтузиазмом бросается выполнять.

Бур просит меня собрать в путь Миная и его подручного. Вместе с Мишей направляемся к пристанищу плененного главаря враждебной изыскательной партии.

- Вставайте, князь, вас ждут великие дела!

Какой я тебе князь? вскидывает брови Минай.

Такой же князь как и боярин, говорю и перстень ему под нос сую, чтоб подразнить.

Глаза Миная немедленно фокусируются на моей руке, в груди нарастает рвущийся наружу рык, щеки и усы трясутся от ярости. Колотит его где-то с полминуты, затем Минай закатывает глаза и шумно выдыхает.

Руки развяжи затекли, – говорит ровно, будто не его только что колбасило как оборотня в лунную ночь.

Обойдешься, говорю.

Боишься сбегу?

Не знал, что ты на руках бегать умеешь, хорошо, что предупредил. Лично мне на тебя глубоко наплевать, можешь хоть в космос улететь, я не заплачу. Дело в том, что я обещал Буру доставить тебя в город и обещание свое собираюсь сдержать.

Названный дядя Рваного невесело ухмыляется.

- Да разве от таких удальцов сбежишь? Вон как вы нас... Развяжи, не убегу. Я последний раз бегал в детстве от гуся, успел забыть как это делается. Пузо мешает коленки высоко задирать.

Здесь Минай прав, бегун из него, по всей видимости, никудышный.

- Развяжу, если скажешь зачем Тихаря убить просил?

Минай косится на своего смуглолицего товарища по несчастью. Я высвистываю Гольца, чтобы увел лишние уши подальше.