- Понятно, – говорю. – Нам это чем грозит?

- Если Минай надует как следует в уши Рогволду и станет боярином, нас он в покое не оставит, будь уверен.

- Хм, я в леса могу податься, благо, опыт кое-какой уже приобрел, замучается искать.

- Там твоей доли богатств на пару лет нескромной жизни, а ты говоришь – в леса... Объединяться нужно. Минаю оппозицию составить, а перво-наперво, тоже к Рогволду ехать, со своей точки зрения ему все подать. Так что собирайся.

- Куда?

- В Полоцк, Андрюша. Ты же хотел в большой город? Вот тебе великолепная возможность туда отправиться, при чем на халяву.

- В качестве кого я туда поеду мне интересно, чрезвычайного посла Бура Великого?

- В составе официальной делегации, а в качестве кого мы попозже решим.

- Мы? – спрашиваю удивленно.

- Да, мы, – твердо произносит Рваный. – Что тебя удивляет? Я член боярской семьи, Бур мне доверяет. И скоро будет доверять еще больше. Свой карманный боярин нам ведь не помешает, да, Старый?

- Ага, – говорю. – А Бур в курсе, что ты делегации отправляешь?

- Конечно, он ее и возглавит. Что касается тебя, то это сам Головач распорядился перед смертью, велел Буру к себе взять. Тебе что-то не нравится, я не понял? На данном этапе служба при соколе нашем ясном Буре это самое теплое место какое ты можешь себе представить, с жильем и стабильным доходом. Или желаете на большой дороге топориком пропитание добывать?

Я отвечаю, что желания такого у меня, конечно же, нет, но если я и пойду к Буру в бригаду, то не один, а потащу с собой троих достойных джентльменов, что кличут меня батькой и ждут сейчас в чужом сарае. Без них, говорю я Мише, пойти не смогу, потому как чую некую перед ними вину и испытываю горячее чувство ответственности за их нелегкие судьбы.

Рваный почесал обросший затылок и пообещал, что все будет в елочку и переживать мне не о чем. На том мы и расстаемся. Рваный через весь двор топает к дому, я возвращаюсь в сарай с надеждой хватануть толику сна за оставшиеся до полного рассвета часы.

Ровно через пять дней после судебного поединка из городка, называемым, к слову, Вировым, где еще неделю назад главенствовал боярин Головач, в Полоцк отправляется обоз. Спешно собранный, богатый дарами, что едва уместились в двух торговых насадах, сопровождаемый хорошей охраной, ранним туманным утром тяжело отваливается он от городских причалов.

За эти дни происходит достаточно событий достойных упоминания. Во первых, я становлюсь настоящим богачом, моя доля сокровищ превосходит все мыслимые ожидания, ибо стараниями хваткого предводителя урманов был обнаружен давний тайник атамана Тихаря с хранимыми в нем отборнейшими ценностями, годами преумножаемые кровавым разбоем на проезжих дорогах. На телегу с собранным для вывоза атаманским добром указывает польщенный моим доверием и второй золотой монетой Криня, до этого отыскавший для Седого Эгмунда секретное лежбище Тихаря. Вообще, история с этим Тихарем более чем странная и запутанная, но сам Криня своими показаниями и бесхитростной физиономией подозрений не вызывает. Любопытству природному благодаря, случаем выследил чужака, разнюхал, спросили – рассказал, Эгмунд ему десять серебряных монет вручил, а мог бы и сердце вырезать, чтоб не болтал. Повезло. Трижды повезло, ведь после дележки он тоже весьма не беден и долго еще не будет мыкаться с лета до лета в поисках непыльной работенки для себя и слабого на голову брата.

Во вторых, Бур прямо у тела погибшего боярина посвящает меня в дружинники и сразу производит в десятники. Тут уж, как говориться, слово не воробей. Брякнул папаня, что его я человек да еще и десятник, будь добр соответствовать, народ все слышал. Здесь у них так принято – по-честному. К тому же дружина боярская за последнее время изрядно поредела, личного состава в большом недостатке. Десяток, правда, у меня неполноценный, поголовно из бывших разбойников состоящий, плюс воспылавший ко мне преданной любовью Криня.

Состояние свое я делю на пять равных частей и раздаю пацанам, включая Криню. Уговор дороже серебра, да и выглядеть перед новоиспеченными дружинниками пустобрехом не хотелось. Зато теперь они за мной в огонь и в воду, за удачливого и справедливого предводителя во все века горой стояли, а я нынче не просто атаман – десятник дружинный. Рассказать кому из своей прошлой жизни – ни за что не поверят...

В третьих, я принимаю активное участие в возвращении тела убиенного боярина в столицу его вотчины. Головача везем на запряженной двумя быками телеге, следом на двух таких же едут тюки с добром. Как и предполагал Рваный, Бур не медлит в Овсянникоко ни минуты. С наступлением рассвета спешно снаряжаем реквизированные в деревне вместе с тягловой силой телеги и не менее спешно выступаем в сторону Вирова. Долго возимся на переправе, подходящий по площади и грузоподъемности плот всего один, отправляем телеги отдельно от быков по-очереди. Заночевав в лесу, в город попадаем лишь к полудню. Идем по забитым любопытным людом улицам прямиком к огороженной ровным, бревенчатым частоколом боярской усадьбе в центре Вирова.

Двухэтажный резной домина оказался полон разного бабья как преклонного возраста, так и помоложе. Голов пятнадцать их с душераздирающим воем сбегается и все на лежащего в телеге покойника кидаются. Ох, и крику было! Через пять минут бороду Головача от горячих женских слез хоть выжимай. Мужики стоят хмурые, желваки по скулам гоняют, глаза прячут. Дружина вся здесь, здесь и сыновья, включая младшенького, десятилетнего парнишку, дочка с тремя детишками, сама боярыня – лет сорока, полноватая мадам с румяным, довольно симпатичным лицом, при виде мертвого мужа враз почерневшим. Я вспоминаю как хоронили батю и едва удерживаюсь от слез от нахлынувшиъ переживаний. Стоящий рядом со мной Завид воспринимает мои гримасы по-своему и кивает головой, типа благодарит за сочувствие.

Приводят трех древних дедов с выбеленными годами власами и густыми бородищами до колен. Главный из них высокий, прямой как столб аксакал с густыми бровями и гнусавым голосом, увешанный поверх неопределяемого цвета рясы разнообразными веревочками, плетеными шнурочками и амулетами. Старикан, в общем-то, вполне благообразный, посох при нем с тяжелым навершием, таким если хорошенько вдарить можно череп проломить влегкую, сумка холщовая слева на бедре висит, в ней что-то шуршит, позвякивает и трется при движениях. По всему видно: деды не просто так, а специально для справления языческого культа вызванные жрецы, шаманы или волхвы, черт их тут разбери.

Два полных дня они камлают в доме над покойником. Натирают его тело, вдоль стола лежащее, пахучими настоями и маслами, курят желто-зеленые дымы, бубнят что-то неразборчивое – готовят к загробной жизни на полную катушку.

В голову бьется полезная мысль: заговоры раз читают, должны и заклятья знать, если так, то, думаю, и поколдовать смогут. А колдун в нашем положении, это же самое оно, именно то, что нужно!

Улучив удобную минуту, когда главный из жрецов выйдет из дома к колодцу промочить горло, завладеваю его вниманием. Поднося ему ковш ледяной воды, спрашиваю, раз уж он в совершенстве владеет техникой различных обрядов, не сможет ли он маленько поднапрячься и вернуть меня с товарищем назад в будущее, за щедрое, разумеется, вознаграждение. Сначала волхв тупо смотрит на меня красными от дыма глазами, потом просит еще воды, и лишь затем с некоторым сожалением молвит, что и рад бы помочь, да не в силах. Единственное место куда бы он смог нас без вопросов отправить это – Навь, мир мертвых.

Вот умник, туда-то и я могу тебя отправить, острое перо под ребро и ты в Навий мир вслед за Головачем поспешаешь, тоже мне диво.

Объясняю туповатому деду, что никак не подходит нам такой вариант, тогда он начинает плести о каком-то морском острове, где в храме на белой скале живут самые сильные на свете жрецы, служат они все одному богу и, наверное, смогли бы нам помочь, попади мы туда и преподнеси правильные дары. Среди даров обязательно должно быть пара пудов золота в монетах и украшениях, а также двадцатка белоснежных коней в шелковых попонах.