– Давай посмотрим раньше, в прошлое тело. Как закончилась жизнь?

– Я… Боже…

Я хватала ртом воздух, мне было страшно в этот момент.

– Тряслась в припадке, как эпилепсия или что-то вроде того. Падая, задела умывальник, рассекла голову. Всё случилось очень быстро. Вот я уже смотрю на себя сверху.

– Что ты видишь?

– Молодая девушка. Лежит на плитке, под головой лужица крови. Меня уже нет там, но тело ещё слегка содрогается. С умывальника стекает несколько маленьких ручейков крови.

– Сколько тебе тут лет?

– Двадцать четыре.

– А год какой?

– Тысяча девятьсот шестьдесят четвёртый.

– Ты болела эпилепсией?

– Нет, вроде нет. Это геройка. Мы так называли героин. Я борщанула и случился передоз.

– Как тебя зовут?

Впервые меня окутали приятные воспоминания, я улыбалась.

– Муза.

– Так было написано в твоём паспорте?

– Нет. По паспорту я Николай. Шучу. Там я Светлана.

– Ты весёлая, Света. Кто звал тебя Музой?

– Да, я много шутила и смеялась. Мои друзья меня так назвали.

– Кто они?

– Художники.

– Ты тоже художница?

– Нееее, я их Муза!

– Что делает Муза?

– Спит с художниками.

– Сколько их, Свет?

– Восемь.

– Как это происходит? Ты встречаешься с каждым по очереди?

Мне стало очень смешно. Я расхохоталась.

– Неееет, вовсе не так. Какое же это вдохновение, спать с каждым отдельно?

Мы называли это «Грязный четверг». Собирались в четверг, в восемь вечера на квартире Гогена. Ставили мольберт и табуретку. На мольберт – полотно, на табуретку – водку.

Ребята экспериментировали, искали себя в новом искусстве. Считали, что Фрейд – один из ключевых.

– Ты расскажешь как проходил один из таких вечеров?

– Сначала мы пили водку. Я сидела на красном диване, рядом со мной вмещалось пару человек. Один залез ко мне под платье и начал ласкать. Другие не придавали этому значения, продолжали дальше говорить о тенденциях в искусстве, спорить. Второй, Влад, достал и трогал грудь. Тоже не отрываясь от беседы. Остальные подходили и трогали меня, целовали, когда им хотелось. Потом наступал момент, когда кто-то из них заходил дальше. И глубже. Они сменяли друг друга, заполняя меня везде. В эти мгновения художники брали кисти и рисовали. Наносили небрежные мазки на одно полотно. Они считали, что только так можно запечатлеть пик человеческого наслаждения.

– Что ты думаешь об их картинах?

– Я Муза, а не искусствовед. Не знаю…

– Критики оценили подход?

– Нет, кто-то из художников спился, кто-то как я, сторчался. Парочка просто переросли и бросили искусство.

– Что ты чувствовала в эти моменты?

– Что меня любят. Бесконечно и безоговорочно.

– Почему ты начала принимать наркотики?

– Я очень люблю эмоции. Это мой смысл жизни. Мне не нужны деньги, ну, как, минимум на жизнь нужен, но чтоб прям деньги-деньги – не. Впечатлений хотелось.

– Ты работаешь?

– Нет, мою жизнь оплачивают мужчины.

– Художники?

– Из художников деньги только у Гоги, он иногда помогает мне. Другие мужчины. Я провожу с ними время, они платят за это.

– Проститутка?

– Ну, да, вроде того. Как бабушка. У неё даже был паспорт проститутки, в начале века.

– Она жила в России?

– Да.

– Откуда ты знаешь про паспорт?

– Мама рассказывала, что так можно было получить прописку в городе, ну, в борделе, короче.

– Как ты познакомилась с художниками?

– Гога вечеринки устраивал часто. Ну, не такие, как «Четверг», поскромнее. Там и познакомились.

– Света, что ты помнишь из своего детства?

– Очень хочу есть. Зима, в доме до дрожи холодно. Еле-еле потрескивает печь. Я прижалась к грубке грудью и растянула руки в разные стороны.

– Сколько тебе?

– Четыре.

– Кто с тобой рядом?

– Маленький брат.

– Сколько ему?

– Недавно родился, кроха совсем. Даже играть не умеет ещё.

– Что вы делаете?

– Ждём маму.

– Куда она ушла?

– За едой, к немцам.

– А где немцы?

– У нас в деревне.

– Почему они дают вам еду?

– Не знаю, мама плачет обычно, когда приходит от них. Она приносит хлеб и сахар в кубиках. А один раз целую курицу принесла. Соседи не любят маму. У неё нет друзей, она всегда грустная.

– Света, а где твой папа?

– Папа на войне, Родину защищает!

– Как ты себя чувствуешь?

– Мне плохо из-за войны. Страшно. У нас за деревней танки стоят и бабах – грохочут. Мир злой, плохой. Мама говорит, что мы прокляты.

Я расплакалась.

– Света, тебя окутывает бело-оранжевый свет и тебе становится легко и свободно. Ты расслаблена. Всё спокойно, ты проснёшься, как только я щёлкну пальцами. Три, два, один.

Раздался хлёсткий щелчок. Я открыла глаза. Первую минуту не могла пошевелиться. Я столько всего пережила, что не умещается в голове. Странно, как это всё может вмещать душа. Я перестала плакать.

– Как ты себя чувствуешь?

– Пиздец, положа руку на сердце. Бэд трип какой-то. Я не думала, что у меня такая сложная биография.

– Ты заметила, что у женщин твоего рода похожая судьба?

– Да, все шлюхи.

– Какой была твоя мама в текущем воплощении?

– Меня родила поздно, отец по классике – сунул, высунул – и в космос. Я особо не знаю, гуляла она или нет. Говорит, что как я родилась – она запрягалась и работала без передыху.

– У тебя есть проблемы со здоровьем?

– Да, особенно сейчас чувствуется, когда нервничаю. И по женски, такое. Вечно простужаюсь.

– Ты понимаешь, в чем причина?

– Блядство и наркота?

– Да. За тобой тянется этот шлейф. В этой жизни, как я вижу, ты тоже не брезгуешь веществами.

– Ну, было, да. Но я по лёгким, геры с кокой не было. Дарина, ты же тоже пробовала, говорила?

– Не то, чтобы я этим горжусь. Это было для расширения сознания и всего несколько раз, в лаборатории, под контролем медика. Ты ударилась об умывальник левой бровью?

– Да. Я же не говорила об этом, как ты поняла?

– У тебя там родимое пятно.

– Это что-то значит?

– Исследователь реинкарнации Ян Стивенсон заметил взаимосвязь: раны прошлого проявляются в новом теле как родинки. Нельзя сказать, что в ста процентах случаев это так, но бывает часто.

У меня по коже пошли мурашки. Это невероятное, мистическое переживание.

– Видишь как, твой интерес к сексу вряд ли можно отнести к переизбытку энергии и жажде познать любовь. Мы имеем дело с травмой. С глубокой травмой, которой, может быть, не одна сотня лет.

– Мне чёт неловко из-за истории с художниками. Это трэшак какой-то.

– Люба, я всякое слышала. Поверь, твоя история не хуже других. У тебя есть желание измениться?

– Да.

– Это главное. Ладно, на сегодня хвалит. У тебя много материала для размышлений. Это не всё, нам желательно дойти до более ранних воплощений, чтобы точно понимать причины мучений.

– Спасибо, Дарин.

Мат лежал на кровати и что-то читал в телефоне. Всё, чем я был занят – пытался не думать о боли. Это сложно. Попробуйте не думать о слоне. Видите, вы подумали. Вот так и я. Больно говорить, но разговоры отвлекают, поэтому из двух зол выбрал трепаться и слушать.

– Мат, чё у тебя с хозяйской дочкой?

Матвей щёлкнул кнопкой блокировки телефона и отложил его в сторону.

– Не знаю что и сказать. В моём солнечном сплетении проснулся Бог.

– Дядь, вот это лирика. Залип?

– Как видишь. Впервые такое. Я сейчас читал о том, как слепые чувствуют мир.

– А когда ты планируешь это, – я потёр указательные пальцы друг о друга.

– Так уже.

Я удивился.

– В смысле? Где ты её успел прижать?

– Понимаешь, у меня с ней абсолютный бесконечный секс. У нас мысли трутся друг о друга. Она вдыхает – я выдыхаю. Это больше, чем тела.

– И что, вы так постоянно будете мыслями тереться?