– Кале, Дюнкерк – слышали об этих местах? – спросила Дарина.

Люба прищурила глаза.

– Знакомое что-то. Курорт какой-то?

– Кале – французский портовый город. Думаю, там можно отдохнуть у Па-де-Кале – пролива, разделяющего Францию и Великобританию. Только в сороковые года прошлого века было не до отдыха. Во время второй мировой немцы слишком шумели. Люфтваффе – так назывались авиационные войска вермахта. Истребители, бомбардировщики, штурмовики. Немцы напали на французов и англичан. Битва за Кале длилась три дня и была очень жестокой, тысячи солдат, сотни танков. Тысячи пленённых, сотни убитых. Пролив окрасился в багровые тона. Немцы победили и двинулись на восток, на Дюнкерк. Пока в Кале было жарко, почти четыреста тысяч английских солдат успели покинуть Дюнкерк.

Дарина отпила чай из кружки.

– Флора была тогда там, в Кале.

Андрей заслушался, но, вдруг, опомнился:

– То есть была?

– Один французский солдат прятался в городе во время осады. Его звали Жорди. Слишком слабый духом и телом, чтобы воевать, не понимал насилия. До войны Жорди был музыкантом, играл на скрипке. Отец был недоволен чересчур изящным сыном и настоял на службе в армии, чтобы парень окреп, возмужал и бросил свои смычки.

– Хе-хе, ну эт логично. Папаша забеспокоился, как бы сын другие смычки в руки не стал брать…

– Ну, Андрей, перестань уже, дай послушать, – возмутилась хрустящая печеньем Люба.

– … Жорди хотел бежать из Франции со своей любимой, но Гитлер наступал на пятки, он оказался куда изворотливее. Тощий, голодный солдат прятался за толстыми стенами Нотр-Дам-де-Кале. Слёзы, молитвы, черты любимого лица – всё, чем были наполнены последние минуты его жизни. Снаряд разорвал тело, но душе осколки нипочём, она взмыла вверх. А когда вернулась в новое тело, всё ещё помнила самолёт, Кале и как нужно прятаться от бомбардировщика в подсолнухах.

– Офигеть. Флора, а я сразу заметила, что ты немного картавишь.

Матвей внимательно смотрел на Флору, как будто пытался найти черты Жорди. Увидев, что по её щеке катилась слеза, положил свою ладонь сверху её.

– Дарина, а как вы это поняли?

– Регрессивный гипноз. Во время сеанса она смогла увидеть несколько мгновений до смерти. Мы сопоставили их с повторяющимися снами, фрагментами из детства – и получилась такая картинка. Из-за того, что Флора не видит и визуальные образы понемногу стираются из памяти, ей сложно описать некоторые вещи, детали. Пока не получается составить полную картину прошлых воплощений.

– Круто. А можно мне? – Андрей хотел приподняться, но боль в боку была против.

– Всем, кто здесь, можно.

– Ну, не знаю. В Израиле вообще запретили такие практики, так как они вредны. Без обид, я не сильно верю. Да и зачем знать прошлые жизни? Мне, лично, интересна жизнь во время жизни, а не жизнь после смерти. Мы – биологический вид, существование которого конечно.

– Матвей, ну ты достал, Фома неверующий. На, съешь печеньку, – Люба протянула ему печенье.

– Наверное, ты и живёшь на максималках? – Дарина посмотрела ему в глаза.

Матвей ощутил то, о чём говорил Андрей. Глаза магические. Отключают мысли напрочь. Дарина повернулась к другим и продолжила.

– Один психолог решил проверить регрессию на себе. К его удивлению, в прошлой жизни он оказался индейцем. Отчётливо видел зелёные холмы, строения, своё племя, перья.

Спустя какое-то время, после сеанса, он пересматривал фильм, любимый его семьёй с детства. Один кадр поверг его в шок: зелёные холмы, строения, племя индейцев, перья. А после он вспомнил, что путешествовал с родителями в древний индейский город. Это были воспоминания из детства, а не из прошлой жизни.

Подсознание хранит всё. Ты прошёл по ступенькам, без внимания, а оно записало, что их двадцать пять. Так и в случае с одной из пациенток гипнолога. Она вспомнила, что жила в тринадцатом веке в Англии. Даже песенку спела на староанглийском! Потом регрессионист её разбудил и снова ввёл в транс, чтобы спросить об источнике воспоминаний про песенку. Оказалось, в текущей жизни девушка открыла книгу по истории музыки и на одной из страниц была эта самая песенка.

– Дарина, ты вообще запутала. Сама себе противоречишь, – ответил Матвей.

– Я ещё не закончила. Я изучала регрессию основательно, ещё тщательнее – опровержения. Когда попробовала на себе, потом на Флоре, а потом и на многих других людях – всё стало на свои места. Информация действительно искажается впечатлениями от нынешней жизни. Многое интерпретируется исходя их нынешних знаний, характера. При отслеживании цепочки нескольких жизней, при сопоставлении фактов появляется настоящий симметричный узор.

– По-моему, это в любом случае круто. Даже если ты не в прошлые жизни попадёшь, а вспомнишь что-то важное из детства. Типа, стёртое из памяти, но мешающее жить.

– Да, Люб. Ты права. Это классный опыт, даже если человек уверен, что это галлюцинации. Смотри мультик про себя и наслаждайся.

– Ага, главное шизоидом не стать потом. Но разок бы я попробовал, может быть, и то, чтобы убедить вас в обратном.

– Ой, Матвей, уговорили тебя прям, – Люба стала искать, что-нибудь мягкое, чтобы запустить в него. Нашла маленького плюшевого медведя, Матвей успел его поймать.

– Люб, ну люди, которые идут на регрессию – они изначально в неё верят, понимаешь? Они уже верят в это и настроены фантазировать по полной. Тем более, платят за сеанс. Потом, конечно, стрёмно признаться, что ничего такого не увидел.

– Ребята, я никому из вас не навязываю и не продаю свои услуги. Если это и нужно – то вам. А вы здесь оказались, скорее всего, вам нужно.

– Здесь – у тебя? – спросила Люба.

– Здесь у меня, здесь на войне. Матвей сам спрашивал, отчего одни люди оказываются на войне, а другие живут себе спокойно. Пьют кофе в Cafe-del-Mar, любуясь закатом. Разве это не волнует вас?

– Мам, спокойная жизнь – это же тоже иллюзия. У каждого человека есть своя боль и травма. Просто он нашёл пять минут на кофе и закат.

– Флор, да, но война – это как-то совсем жирно. Больше всего напрягает то, что мы отсюда уехать не можем, каждый по своим причинам. Чертовщина, – вмешался Андрей.

– Видимо у вас здесь есть нерешенные задачи.

Потолок завибрировал. Где-то неподалёку один за одним летели снаряды. Лампочка пустилась в пляс. Свет погас. Кто-то несколько раз чиркнул спичкой.

– Мамочка, – Люба сжалась, желудок снова свело от страха.

Сердца стучали в такт взрывам. Казалось, они вырываются, как снаряд из ствола пушки. Каждый понимал, подвал – не спасение. В любой момент его может засыпать пылающими остатками рухнувшего дома.

Там, выше, творилось невероятное. Шумело, взрывалось, свистело. Когда что-то тяжёлое упало совсем рядом – на полке зазвенели банки с соленьями, распахнулась и захлопнулась дверца подвала.

Лицо Дарины озарило пламя свечи.

– Зажглась, наконец-то, —она поставила свечу на полку.

– По ходу, из «Градов» хуярят, – предположил Андрей.

– Ну да, уже штук сорок точно полетело, – Матвей крепко держал Флору за руку.

– Да когда они прекратят, в конце-концов! – голос Любы дрожал.

Через десять минут залпы ненадолго утихли.

– Дарина, а у тебя есть что покрепче? Кроме чая?

– Нет, у меня нет. Из пьянящего предпочитаю только любовь.

Стало тихо. Матвей скромно, вполголоса пропел:

– «Я и есть твой бог, меня зовут любовь…» – Рыб, помнишь?

– Ага. Я тебе её на рингтон ставила.

– Ой, вы бы видели Любу на первом уроке английского. Заходит учитель, начинает урок. Типа, давайте представляться. «My name is Anton Ivanovich and you?» – обратился он к Любе. И знаете, что она? Встаёт такая, деловая, юбку одёргивает и: «My name is Love». Мы так ржали всем классом. Учитель часто ей вспоминал первый урок.

Все улыбаясь смотрели на Любу, она немного смутилась.

– Подумаешь, нашёл с чего смеяться.

– Fish Love, – засмеялся Андрей. Люба показала ему язык.