Пашка уже собрался телефон вынуть и номер придумал набрать: 987654321!
И тут же бегут, на землю валят, коленом в спину, руки назад, наручники сверкнули и защёлкнулись. Всё, уже ведут, сейчас повезут. Прощай, тупица!
* * *
– Мы будем расчитываться? Или не будем? – раздался вдруг голос прямо над ухом.
Пашка вздрогнул, вернулся из мыслей своих и оказался перед кассой. На него вопросительно смотрела молоденькая кассирша.
– Здравстуйте! Пакет нужен?
– Нет.
– Нельзя ли поскорее. Вы же не один стоите здесь. – Снова произнёс голос над ухом.
Пашка машинально повернулся. За его спиной стоял бугай в кожаной куртке, держа в руках бутылку водки.
– А где девушка? – почему-то удивлённо спросил Пашка.
– Давай, приятель, шевелись, не задерживай! – произнёс бугай. – Я вместо девушки. Что, не нравится?
Руки Пашки сами выкладывали продукты из корзинки.
– Извините, – сказал он бугаю, – Я задумался немного.
Выходя из магазина, Пашка уже на улице обнаружил мирно беседующих гражданина и девочку.
– Щас подойду… – подумал он, но ни к кому не подошёл, а направился прямо домой.
Начинался вечер, погода была прекрасная, дышалось необыкновенно легко, и Пашка вскоре забыл всё, что пригрезилось ему, пока он стоял в очереди в кассу.
* * *
Но, придя домой, поцеловав жену и сдав ей пакеты с продуктами, он пошёл за компьютер, открыл любимую программу объёмного проектирования и долго, до полуночи что-то выдумывал, чертил, прикидывал.
Урок
– Ты, сынуля, не стесняйся, ешь… Видишь, мать наготовила всякого, тебя ждала.
– Па-а, не беспокойся, всего попробую… Вот, картошечки ещё немножко положу… И…
– Что ты всё картошечки, да картошечки? Вот, овощей возьми, мама старалась… Ух ты, чёрт… Извини, сыночка! Щас я… солью надо присыпать…
– Ничего, па-а!
– Что значит, ничего? Это сметана, а не ничего… Чертяка кривоносый!
– Да ладно, па-а! Всё уже, хватит! Потом я застираю…
– Ага! В кои веки в гости пожаловал, и будешь тут мне… Давай, снимай свои гарнесеньки бру-учки! Я замочу… ты пока… Вот спортивные надень. А то в трусах сиди… Или меня стесняешься, кривоносова?
– Что ты меня смешишь? Чего мне стесняться? Сядь, успокойся…
– Ладно, герой, штаны давай! Давай-давай! Кривоносый постирает…
– Да, щас!
– Ага! О, маладца! Подожди, щас я в машинку кину…
– Па-а! А чё ты всё кривоносый, да кривоносый…
– А какой ещё? Ты, вот, тоже… Мужчину шрамы украшают… Запомни на всю жизнь!
– Да помню я! Ты мне сто раз говорил…
– Ладно… В трусах посидишь?
– Посижу. Па-а, а почему, всё-таки, кривоносый?
– Здрасьте. Я тебе сто раз рассказывал. Забыл, что ли?
– Честно, забыл. Расскажи.
– Давай-ка овощишек… и манаезом… да не стесняйся ты, манаеза у нас сколько хочешь… Или, вот хренчик… я сам зробил… Запомни: главное – это не жалеть уксуса и сахарочка… Вот, смотри, маленькой ложечкой беру чуток… Да не кривись, спробуй…
– Вкусно…
– Вот. И я говорю…
– Да ты мне всё зубы заговариваешь… Я ж тебя спросил…
– Ага-ага… Я помню… А дядь Сашу ты помнишь? На машинке тебя всё катал, педальной? Ну? Это, брат ты мой сыночка, его рук дело! Это, сынулечка, мой первый в жизни урок вождения…
– Па-а, я не понял…
– Да уж, конечно.
– Ладно тебе ёрничать. Расскажи нормально.
– Так я же и рассказую… Это, в общем… слушай, забыл! Мать придёт, спросим у неё, в каком это году было. «Волгу» я купил. Мы, то есть, купили… три года стояли в очереди…
– Па-а, что ты меня за дурачка держишь?
– Да, точно… три года стояли. А дядь Саша уже лет десять, как водителем автобуса работал… И «Москвич» у него уже был года три. Я ему и говорю: «Ты мне брат или не брат? Учи, давай! Научишь водить, тогда и на курсах мне… Ерунда, в общем, только экзамены сдать». Он и стал учить меня. Мы с ним месяца четыре каждый вечер тренировались. Гонял меня, как врага, как сидорову козу. Раз по двадцать каждое упражнение заставлял проделать. Вот. А если ошибусь, ещё раз двадцать повторить.
– Прости, а нос твой тут при чём?
– При этом, при самом. Вот он меня выучил… Ты ж его должен помнить – худенький такой, но жилистый, а башка – у-у-у! Умища, чёрт возьми! Все правила, всё знает. И поехали мы все на дачу к нему на нашей новой «Волге». Дачу то его помнишь? На качелях он тебя и Маринку свою катал сто раз.
– Па-а. Качели, вроде, помню. А Маринка, это…
– Здрасьте! Сестру двоюродную не помнит!
– Нет! Наоборот, Маринку я очень хорошо помню! Мы с ней в доктора играли, она меня лечила. Я ногу содрал…
– Вот. Пока она тебя лечила, мы, значит, отметить решили окончание моего ученичества. Братуха, Сашко, ну, дядь Саша, водочки всем налил, сам тост сказал, потом ещё по пятьдесят, следом вдогонку, ещё… Тут меня и разобрало. Просто прёт из меня что-то… Силы столько, что, кажется, кулаком могу стенку насквозь пробить! Такая во мне лихость образовалась, такой задор! Ну, прям… не знаю, как тебе объяснить! Вскочил я, кинулся к машине, за руль сел, завёлся… А Санька ко мне тут подлетел… Только я вторую передачу включил и газку прибавил, он, знаешь, как богатырь былинный, меня просто одним рывком из кабины выдернул, как сосунка малолетнего… И ка-а-ак впаяет мне с правой промеж глаз. Это Санька-то, хиляк! Я и рухнул. Нос он мне сломал. Потом поднимает меня одной рукой и говорит, только голос такой, что во век не забыть: «Ни-когда! – говорит, – Никогда после выпивки за руль не садись! Ты меня понял?»
«Понял!» – говорю, а кровища из носа хлещет, не остановить.
Такой, вот, брат сыночка, был мой первый настоящий урок автовождения.
– Па-а!
– Что, па-а? И тебе я говорю… Запомни на всю жизнь: никогда после рюмки не садись за руль! А сядешь, если узнаю, не посмотрю, что ты взрослый… или… как там у вас… крутой? Возьму вот этот ремень и так отхожу, что брызги полетят…
* * *
– С кем ты разговариваешь, Миша?
– …
– Чего молчишь, кривоносик мой золотой? Ты сам с собой, что ли?
– Прости, мать… Разговор один наш вспомнил… С сыночкой…
– Расклеился ты у меня совсем! Сядь-ка ровно, я тебе голову поглажу… Давай, родной… Ну что ты всё на фотографию смотришь?
– Эх, сыночка-сыночка! Почему ж ты не послушал меня?
– Ладно, отец, ладно! Что горе горевать? Скоро уж два годика…
– Знаешь, мать, если бы я ремнём тогда бы его поучил…
Шарфик
Н-да! Трудно поверить, но было это, было… Как-то, уже в разгар весны, до утра занимался в спортзале общежития стенгазетой. И так рисунки раскладывал и листочки с текстами, и эдак… не получается, хоть плачь. Не укладывается в формат, чёрт его возьми! Наконец, наступил момент, когда уставший мозг отказался соображать что бы то ни было, и в ту же минуту дверь спортзала открылась, и в проёме возник радостный утренний силуэт однокурсника-вьетнамца, с которым проживали в одной комнате общежития.
– Сыро-о-за, пари-ви-ет! (Серёжа, привет!)
– Привет! Ты чего не спишь?
– Я узе васатавала. Ты мне памагать хоичи? (Я уже встал. Помоги мне.)
Серёжа помотал тупой от недосыпа и жуткой усталости головой: «Что ты хотел?»
– Ты ни са-пала… Сыро-о-за… Я тибе чай… (Ты не спал, Серёжа, я тебе чаю принесу.) – Фигура однокурсника исчезла.
Потрепыхавшись ещё немного над газетой, Серёжа понял окончательно, что сегодня продолжать больше невозможно и начал сворачивать ватман в трубочку, вкладывая внутрь вырезки, фотографии, исписанные листки бумаги.
Когда уже всё было собрано, силуэт вьетнамского однокурсника со стаканом чая вновь материализовался в проёме двери.
– Сыро-о-за! Чай!
– Спасибо, дорогой! – Серёжа взял стакан и стал дуть на напиток. – Что ты хотел спросить?
