В театре трудно что-либо сохранить в тайне от коллектива, а потому очень скоро об экземе и о системе тайных сигналов узнавали все без исключения, вплоть до служителей гардероба и очень сочувствовали «бедненькому Толику», а иначе промеж собой нашего Дона Жуна никто не называл.

Репетиции «Волков и овец» выкатились на финальную прямую столь стремительно, что многочисленные технические проблемы за этой стремительностью никак не поспевали. Занавес был не расписан, костюмы не пошиты, реквизит лишь из подбора и т. д. и т. п., не говоря уже о том, что многие исполнители даже главных ролей по сцене циркулировали, пряча листочки с текстом от глаз режиссёра. Ну, не успели. Ну, не укладывался текст пока ещё в головах.

Курилков крепился. Всеми силами крепился и не выказывал до поры до времени волнения, хотя как ему это давалось, знала лишь Евдокия и администрация гостиницы, где они размещались, слышимость в гостинице была отменная.

Исцарапанный притихший режиссёр с утра появлялся в театре, сопровождаемый верной благоверной, и всё повторялось, и, казалось, конца этому не будет. Однако, конец, как и положено, всё-таки случился. Свершился, так сказать, произошёл, состоялся, осуществился, обрёл плоть и кровь и т. д.

За два дня до премьеры возник на сцене у правого портала завпост Александров и заикаясь от волнения признался, что ковра к премьере не будет, не успевают, слишком сжатые сроки, понимаешь ли.

И тут Курилкова прорвало. Ниагара эпитетов и затейливых словесных оборотов, более известных, как обсцентная лексика, хлынула из него всесокрушающим потоком. Пальцы его впились в тело его и раздирая оное заёрзали, заходили, заелозили.

Забегал режиссёр по залу, обрушивая страшные проклятия на голову завпоста, а за ним забегала побелевшая в мгновение ока благоверная его с трясущимися руками, причитая: «Анатолий… Анатолий! Не хотите ли чаю? Чаю, говорю, не хотите ли? Анатолий!»

Зверски сверкнул Анатолий очами, перекошенное лицо своё режиссёрское повернул к супруге и львиным рыком своим огласил пространство, сразив наповал всё и всех: «Не хо-чу чаю! Хо-чу чеса-а-а-аться!!»

Галина Павловна Короткова блистала. Блистала всегда и везде. Невеликого, правда, росточка, но грациозная и неимоверно обаятельная, она умела любую роль выстроить так, что зрители приходили в неистовство от столь очевидного мастерства и глубины актёрской игры Галюни, как любовно называли Галину Павловну поклонники и обожатели. Впрочем, и друзья-товарищи-артисты тоже любили и уважали Галочку-Галчонка-Галюсю.

Короче, была Галина Павловна поистине душой творческого коллектива.

Так вот.

Первые гастроли театра в Лондоне были организованы очень хорошо. Артистов поселили в роскошных номерах гостиницы прямо напротив театра, в котором, собственно, и должны были состояться спектакли.

Зайдя в номер, Галина Павловна чуть не взвизгнула от неожиданной радости: из окна номера открывался удивительный вид – со здания прямо напротив через дорогу на Галину Павловну смотрела с огромного плаката Галина Павловна в одной из своих знаменитых ролей, что-то под портретом было ещё написано, но что, рассмотреть было сложновато, да и с английским языком тоже сложновато.

– Ух ты! – пронеслось в немножко даже закружившейся от всемирной славы голове. – Вот это да! И в Англии меня знают! Это не просто здорово, это супер как здорово.

И Галина Павловна решила, что не будет закрывать окна шторами, чтобы иметь возможность любоваться своим триумфом в любой момент и демонстрировать его дорогим гостям, буде такие объявятся. Ведь не могут же не объявиться, раз такая популярность вырисовывается. А интересно, много ли у меня здесь поклонников? Хорошо бы, чтобы много было. Веселые получатся гастроли.

– Саша! – выглянув в коридор, негромко позвала она. – Саша!

– Да? – донеслось из-за соседней приоткрытой двери.

– Сашенька! Напомните мне, пожалуйста, во сколько нас собирают?

– Через час, в четырнадцать тридцать, в театре, Галюнечка, потом, в шестнадцать, обед там же…

– Как в театре? А где театр? Нас повезут или как?

– Галюнечка, мы живём прямо напротив театра. Видите в окно вашу афишу? Это он и есть – театр. Из гостиницы выходите направо, потом переходите улицу и справой стороны здания театра служебный вход. Там внизу, в фойе общий сбор.

– А-а! – немного разочарованно отозвалась Галина Павловна. – А я думала…

Не договорим, о чём же она думала, Галина Павловна скрылась в своём номере, немного о чём-то только ей ведомом поразмышляла, хмыкнула, пожала плечами и принялась раскладывать вещи. Разложив их, она немного полюбовалась видом из окна и своим портретом. Собиралась было ещё немного полюбоваться, но вспомнила, что забыла заняться лицом, извлекла из чемодана косметичку и устремилась в ванную комнату, где немедленно занялась губами, бровями, кожей и всем остальным, чем считала нужным заняться.

В тот момент, когда уже всё почти было готово, Галина Павловна взглянула на часы и…

О, боже! Хорошие женские золотые часы показывали четырнадцать часов и целых двадцать минут.

– Сашенька! – выглянув в коридор, провозгласила Галина Павловна.

Дверь соседнего номера была закрыта и на повторный призыв никто не откликнулся.

– Ну, я тебе задам! – произнесла с раздражением Галина Павловна, вернулась в номер, прихватила сумочку, но, прежде чем покинуть номер, всё-таки бросила взгляд на вид из окна, и показалось Галине Павловне, что портрет на противоположном здании театра, как-то ехидно ей улыбается.

Впрочем, виноват, вероятно, был сквозняк так некстати колыхнувший занавески.

Ни о чём больше не думая, кроме как о том, чтобы успеть вовремя, Галина Павловна заперла номер, ключ сунула в сумочку и устремилась к выходу, надеясь успеть добежать до театра минуты за три.

Итак, Галина Павловна оказалась на шумной английской улице и немедленно повернула вправо, как велел Саша. Проще пареной репы, театр же напротив.

Заблудиться при таких условиях было очень сложно, почти невозможно, но при известном усилии всё-таки можно, что она немедленно и сделала. Заволновалась, пометалась туда-сюда, дорогу перешла, потом зачем-то обратно перешла и ещё раз перешла. Вот тогда уже окончательно поняла, что заблудилась и аж похолодела от ужаса.

А как тут не заблудиться, если кругом английские люди, море машин, реклама в глазах мельтешит, думать мешает, надписи кругом, которые в школьном английском не изучались, а если даже изучались, то давно канули в закрома памяти. Подняла Галина Павловна глаза к небу, пытаясь разглядеть свой портрет на здании театра, но ровным счётом ничего не разглядела, потому что стояла как раз под ним у главного входа театра. Ей бы повернуться, да оглядеться как следует, но столь простая мысль никак не хотела залетать в затуманенную ужасом головку. А что мелькало в этот самый момент внутри этой самой головки, не сможет описать никто, да никто точно и не знает.

Уже совершенно отчаявшаяся и готовая буквально разреветься от ужаса, Галина Павловна вдруг увидела среди толпы чужих английских людей того, кто без сомнения поможет, того, кто спасёт и доставит по нужному адресу – высокого, подтянутого, вежливого английского полицейского.

Немедленно ринувшись к нему, Галина Павловна лихорадочно покопалась в своей памяти, извлекла из неё всё то немногое, что ещё осталось от школьного английского, сделала соответствующую паузу, чтобы перевести дух, и, почему-то тоном учительницы младших классов, это всё немногое и сказала строго: «Ду ю спик инглиш?»

Вежливый, высокий, подтянутый английский полицейский немного удивившись посмотрел на странную строгую невысокую даму, улыбнулся и очень вежливо ответил: «Ес ай ду!»