«Может, искупнемся сначала?» – я отложил кусок рыбы с хлебом.

Мне хотелось, чтобы Молчунья тоже разделась, я жаждал ласкать взглядом ее тело – для меня это было важно.

«Что-то не очень хочется лезть в воду, – призналась она. – Тебе не кажется, что океан сегодня немного странный?»

Ее ощущения были на несколько порядков тоньше моих, к тому же она приучила меня им доверять. Хотя, если честно, океан показался мне совершенно обычным.

«Что же в нем странного?»

«Иногда мне не хватает знаков, чтобы объяснить, – вздохнула она. – Но сейчас мне кажется, что в океане появилась странная сила, которой не было раньше».

«Как это?»

«Трудно объяснить. К примеру, ты чувствуешь радиацию?»

«Нет, конечно. У людей нет органа для ее восприятия».

«Никакого органа и не нужно. Когда мы сопровождали контейнер с радиоактивными отходами, я ощущала, как излучение повреждает клетки внутри меня. Что-то внутри меня изменялось, понимаешь?»

«Ты просто мнительная».

«Нет. Это ведь несложно проверить. Так вот, сейчас от океана исходит очень похожее ощущение. Но не такое. Океан словно может не разрушить, а только изменить клетки. Может быть, даже в лучшую сторону, но я не хочу».

«А я искупнусь», – у меня не было желания все время идти на поводу у подруги.

«Только осторожнее. Я вчера с катера видела здоровенного хвостокола».

Вот кого я точно не боялся, так это скатов. С предостережением же по поводу океана было не так все просто. На самом деле я верил Молчунье, но ничего не мог поделать с мужским самолюбием.

К моему облегчению, океан оказался точно таким, как прежде – прохладным, но ласковым. Я опустил руку в набегающую волну, ополоснул лицо и прыгнул со скалы в воду. Вынырнув, я заметил, что Молчунья устроилась на камне возле кромки прибоя и глаз с меня не спускает. Похоже, ее заклинило, иногда такое бывало.

Наплававшись вдоволь, я протиснулся между скал и взобрался на камень к Молчунье.

«Пойдем, поедим», – она шевельнула пальцами.

Идея была хорошей, потому что после заплыва аппетит у меня разыгрался не на шутку.

После еды Молчунья, раздевшись до плавок, легла на подстилку и подставила спину солнцу. Оно опустилось довольно низко, но все еще обжигало. Я лег рядом, прижавшись щекой к плечу подруги.

«От тебя пахнет полынью», – показала она.

Я не хотел отвечать, потому что ощущал приближение ни с чем не сравнимого состояния, когда знаки немого языка уже не нужны. Иногда такое бывало, перед близостью или сразу после нее. Охваченные единой эмоцией, мы с Молчуньей понимали друг друга без языковых протезов, словно вливаясь друг в друга и становясь одним существом.

Кажется, она поняла мое состояние – ее ладонь легла мне на затылок и взъерошила короткую стрижку. Я подкрался губами к кромке волос за ее ухом и зажмурился от наслаждения, целуя жаркую, пропитанную солнцем кожу. Ветер был с нами третьим, но я не стеснялся его. Он волнами пробегал по нашим телам, ласкал их, словно огромный кот, которого можно чувствовать, но невозможно увидеть.

Молчунья напряглась, прижимая меня к себе, грудь ее стала вздыматься чаще. Я тоже разгорался, словно кувыркавшийся с нами ветер раздувал во мне пламя. Сдерживаться дальше не было сил, и я, стянув с подруги майку, пробежал губами по ее животу, поднимаясь выше и выше, до самой шеи. В голове закружилось, и мне казалось, что мы вдвоем парим в бескрайнем пространстве.

Я стащил с себя и с нее остатки одежды, и мы прижались друг к другу. Мы какое-то время играли, не давая губам соединиться, а потом, изнемогая от страсти, слились в поцелуе.

Казалось, остановить нас уже невозможно, как нельзя погасить раздуваемый ветром пожар, но, к моему удивлению, Молчунья вдруг решительно меня отстранила.

«Я не могу», – она шевельнула пальцами и мотнула головой.

«Что случилось?»

«Не знаю. Ты горький».

«Ты вбила себе в голову неизвестно что, – расстроившись, я сел на подстилке. – У тебя паранойя».

«Нет. Ты жил на материке, а я на острове. Вокруг меня всегда был океан, и я знаю, как он меняется».

«Но я здесь при чем?»

«Не надо было тебе купаться. Не сейчас, не сегодня».

«Давно я не слышал подобного бреда».

«Не злись. Я очень тебя хочу, но не могу с собой ничего поделать. Мне кажется, что океан тебя изменил. Совсем немного, но, если мы с тобой соединимся сегодня, произойдет что-то страшное».

«У тебя кончились таблетки? – догадался я. – Ты боишься залететь?»

«Да».

«Но не обязательно…»

Она сжала мои пальцы, не дав договорить.

«Не надо. Я так не хочу. Давай лучше завтра».

Я готов был всерьез психануть и еле сдерживался. Молчунья оделась, и я последовал ее примеру, уже зная, что ничего не будет. Внезапно и оглушающе ринулись на меня звуки мира – добровольная глухота развеялась без следа, сделав окружающее привычным, пыльным и плоским. Ветер перестал быть живым существом, став обычным потоком воздуха. Он грохотал в ушах и разбивал море о камни. Чайки кричали над головой.

– Чертова дура! – сказал я вслух. – Маньячка хренова.

С ней и раньше такое бывало, но тогда она хоть не прикрывала свои отказы всякой мистикой. Это меня взбесило больше всего. Горький я ей! Ничего умнее не выдумала!

– Ну и иди к черту! – выкрикнул я, зная, что Молчунья меня все равно не услышит. – Уродка!

Психика у нее действительно была надломленной. То вспышки гнева ни с того ни с сего, то нытье без всякого повода. С одной стороны, все это понятно – физическая ущербность без следа не проходит, но с другой – почему я это должен терпеть?

Молчунья подошла ко мне сзади и потянула меня за локоть, привлекая внимание.

«Не обижайся», – она умоляюще глянула мне в глаза.

«Не буду. Просто ты сама хотела, я же чувствовал».

«Да. Но что-то случилось, и я теперь не могу. Хочу, но не могу. Так бывает. Если бы с тобой такое случилось, я бы не обиделась».

Жар во мне остывал – медленно, неохотно, оставляя после себя настоящую, не придуманную горечь.

Молчунья растолкала нас с Пасом еще до подъема. «Забыли, что мы идем на тунца?» – шевельнула она пальцами перед моим лицом.

– Барракуда! – ругнулся я вслух. Пришлось одеваться и плестись в умывальник.

«Я буду на катере», – сообщила Молчунья.

В ее взгляде мне померещилась тень вины. Я стиснул зубы и отвернулся. Не трудно было догадаться, что это за вина. Гораздо труднее было выяснить, с кем после меня Молчунья была этой ночью. Парни об этом старались помалкивать, прекрасно понимая, что мое терпение на пределе и я могу опуститься до рукоприкладства. Это было бы идиотским решением, но все чаще оно казалось мне единственно верным.

– Чего ты такой хмурый с утра? – спросил Пас в умывальнике.

– Отвали, – сказал я.

Мы умылись и направились к эллингу. Молчунья уже расчехлила мотор и заканчивала закачивать в баки водород и кислород. Мы с Пасом забрались на борт. Малым ходом катер отчалил, переваливаясь через темно-синие волны, а я, устав от однообразных мыслей, решил взглянуть на мир более оптимистично. В конце концов, Молчунья действительно не была моей собственностью. Я улыбнулся сам себе и вдруг наткнулся взглядом на капроновый шнур, которым мы привязали торпеду. Нехорошее предчувствие закралось в мою душу, и я шагнул к борту, чтобы его проверить.

– Ты чего дергаешься? – повернулся ко мне Пас.

Не отвечая, я потянул шнур, убеждаясь в том, что чрезмерный провис мне не померещился.

– Барракуда! – воскликнул мой приятель.

«Что случилось?» – заметила наше возбуждение Молчунья.

«Торпеда сорвалась!» – показал я, выбирая остатки провиса.

Мы сгрудились у борта и убедились в том, что наша вчерашняя добыча от нас ускользнула.

«Не надо было гонять!» – упрекнул Молчунью Пас.

Она не стала возражать, но неприятное напряжение все же повисло в воздухе. Ссориться не хотелось, поэтому я помахал руками, привлекая к себе внимание.