– Тебе это удалось.

– Ты тоже ешь, не стесняйся. Я на двоих брал. Потом сочтемся, не дрейфь.

Яичница оказалась великолепной. Мы как раз заканчивали ее уплетать, когда в ресторанчик, шатаясь, вошел Долговязый.

– О, Чистюля! – обрадовался он, увидев Паса. – Нормально встретили молодняк?

– Нормально, – ответил я, потому что у приятеля рот был полон. – Спасибо, что помог.

– Традиция есть традиция, – отмахнулся отставник. – А я Чистюле письмо из штаба принес. Пусть пляшет.

Пас нахмурился и проглотил кусок.

– Ты чего? – толкнул я его локтем.

Долговязый понял, что его новость не очень в тему, положил кристалл с письмом на стойку и пропал за дверью.

– От матери? – понял я.

Пас кивнул.

– Знаешь, каково чувствовать, что ничем не можешь помочь? – поднял он взгляд на меня.

Отвечать не хотелось. Кроме того, Пас прибеднялся. Если бы не пособие за Алмазный Гарпун, его мать давно бы ослепла, а так она имела возможность получать приличное медицинское обслуживание. На операцию, правда, сумма нужна была значительно большая, но и пособия могло бы не быть, если бы Пас не вылез с голой задницей под ракетный обстрел. Так что, на мой взгляд, он зря стонал – его помощь семье была ощутимой.

– Не грузись, – посоветовал я.

– Ей стало хуже, когда она узнала про орден, – вздохнул Пас и смахнул кристаллик письма в карман. – Точнее, про то, за что мне его дали.

Мы вышли из ресторана на воздух. Океан шумел невысокими волнами, а чуть в стороне от пальмовой рощи наблюдалась предобеденная суета. Обед и ужин – это два ежедневных мероприятия, когда почти все охотники базы могут увидеть друг друга.

Дождавшись, когда весь личный состав скроется на камбузе, мы с Пасом со всех ног рванули на футбольное поле. Идея была проста – взять у Молчуньи резак по металлу. Не ногами же дверь в музей выбивать! Как мы и думали, Молчунья обед тоже проигнорировала. Техника всегда вызывала у нее больший интерес, чем почти все физиологические потребности. Иногда это меня злило, но сейчас было на руку.

«У тебя есть резак по металлу?» – без предисловий спросил я у нее.

«Конечно. А на фиг он вам?» – удивилась водительница.

«Для доброго дела», – расплывчато пояснил Пас.

«Хотите сказать, что мне знать не положено?»

«Мы решили немного расшевелить Рипли, – мне не хотелось иметь тайн от подруги. – А то сопьется ведь. Жалко охотницу».

Молчунья заглушила мотор и достала из ящика мобильный резак.

«Тогда вперед! – жестом показала она. – В чем ваш план?»

«Да мы сами справимся! – замахал руками Пас. – Потом тебя позовем».

«Нет. Если вы надумали немного похулиганить, то я с вами. А то с ума можно сойти в этих райских условиях».

«Ладно», – я подхватил резак и зашагал к пальмовой роще.

«Что будем делать?» – запыхтел мне в затылок Пас.

«Резать замок».

«Нет, я о Молчунье. Плохо, что она увязалась за нами».

«Не гнать же ее!»

«Чего вы шепчетесь?» – обиделась водительница.

«Решаем, как все проделать», – поспешил оправдаться я.

«Так у вас нет плана?»

«Был, но мы думали, что справимся вдвоем. Теперь нас трое, и надо решить, как лучше использовать силы».

«А в чем ваш план?»

Нам пришлось остановиться посреди рощи и некоторое время махать руками, разъясняя Молчунье суть задуманной операции. Идея ей понравилась.

«Вы тащите торпеду, а я подгоню катер к музею», – решила она.

«Только сделай вид, что испытываешь двигатель», – посоветовал Пас.

«Я что, дурнее акулы? – обиделась Молчунья. – Сама не могу догадаться?»

Мы разделились. Молчунья направилась к эллингу, а мы с Пасом продрались через густой кустарник к музею. Это был довольно большой ангар, когда-то ухоженный, но сейчас на нем виднелись застарелые потеки и пятна прохудившейся штукатурки, а застекленные окна были почти непрозрачными от толстого слоя пыли. Одному из первых местных командиров пришла в голову идея создать музей вражеской техники. Однако охотники эту технику знали вдоль и поперек, к тому же в гробу ее видели и любоваться на устрашающие морды торпед не желали. Музей тихо умер. Под крышей его жили летучие мыши местной породы, вокруг произрастали кусты и колючки, а внутри царило запустение. «Деды» пугали салаг россказнями о духе черного охотника, обитающего в стенах музея, но на это не велись даже самые прибабахнутые. На акулу велись, а на дух охотника – ни в какую.

– Барракуда! – ругнулся Пас, уколов руку о притаившийся в зарослях чертополох.

То, что на двери висела пластилиновая печать со шнурком, нас не остановило. Все запертые объекты на базе были защищены этим древним способом. Метод обхода подобной защиты был не менее древним и передавался от «дедов» к салагам из года в год.

– Огнетушитель тащи, – негромко сказал я Пасу.

– Сам бы сходил! Я укололся.

– Не умрешь. Давай по-честному – я срезаю замок, ты снимаешь печать.

Мой приятель вздохнул и поплелся к облупленному пожарному щиту, на котором висело несколько красных ведер с белыми надписями «ВЕДРО» на боках. Кроме того, там расположились два багра с соответствующими надписями, выкрашенный в красную краску лом без надписи и четыре углекислотных огнетушителя. Отцепив один из баллонов, Пас вернулся к двери. Он отвернул вентиль и выпустил из раструба шипящую тугую струю леденящего пара. Печать покрылась инеем и остекленела. Пас вынул из ножен глубинный кинжал и аккуратненько поддел острием отвердевший пластилиновый оттиск. Печать со щелчком выскочила из углубления и повисла на продетом в нее шнурке.

– Готово, – Пас сунул кинжал в ножны.

Я запустил резак и осторожно срезал головки заклепок, удерживающих замок. Всего десяток секунд понадобилось, чтобы освободить язычок, дверь скрипнула и открылась внутрь, выпустив наружу затхлый музейный воздух. Пас бросил огнетушитель в угол и вошел следом за мной в прохладную полутьму. Посреди главного зала виднелись стеклянные стеллажи с заспиртованной мелочью – донные капканы с зазубренными хитиновыми челюстями, личинки мин и торпед, образцы икры, «глушаки» и ультразвуковые ловушки. Чучела торпед стояли дальше. Некоторые были вплавлены в прозрачные термопластовые кубы, поэтому для нашей задумки не годились. Нам были нужны калибры побольше, потому что торпеды свыше ста килограммов боевого заряда в пластик не запечатывают, а мумифицируют в формалине. Главное было отыскать образец, не разрезанный для наглядности. Первой мне попалась хищница «ГАТ-120» в замечательном состоянии.

– Пойдет? – обернулся я к Пасу.

– Морда у нее какая-то невыразительная, – пожал он плечами.

– Какая бы у тебя была морда после мумификации? Рыбаки не будут вглядываться. У них от такого калибра начнется истерика, я тебя уверяю.

– Наверное. Надо как-то ее до катера дотащить.

– Она легкая, – я подошел к стеллажу и поднял чудовище за хвост. – Без нитрожира и внутренностей сорока килограммов не весит. Только надо бы ее хоть чем-то накрыть, а то прикинь, кто-то увидит, как мы ее тянем до берега.

– Глазам не поверят, – спокойно ответил Пас.

Может, и так, но все-таки я решил поискать брезент для сокрытия краденого. Миновав зал, я добрался до следующий комнаты, где была представлена экспозиция мин, но там ничего не нашлось, поэтому я решил осмотреть подсобку. В служебном помещении наверняка можно было отыскать что-нибудь вроде брезента. Однако, распахнув дверь, я был поражен тем, что увидел – в отличие от остального пространства музея, здесь были видны следы человеческой деятельности, причем весьма необычной. Первое, что меня ошеломило, это работающая криогенная камера – смотровое окно было покрыто инеем, а индикатор манипуляторов находился в положении паузы, словно кто-то проводил препарирование замороженного объекта совсем недавно, а сейчас просто вышел на обед. За это говорила и служебная дверь, выходящая из подсобки, – она выглядела не такой запущенной, как дверь центрального входа. Я протер рукавом смотровое окно и ахнул – на препарационных растяжках висел жидкостный аппарат со вскрытой жаберной полостью. К нему были подшиты белковые трубки, ведущие от двух газовых баллонов. Неизвестный хирург, кажется, неплохо знал свое дело – аппарат, несмотря на постороннее вмешательство в его организм, был жив, о чем говорили дрожащие полосы на нейрографе.