Но боль прорвалась сквозь любопытство, пузырясь кровью на губах, просачиваясь в корни зубов, хороня всё, кроме самой низшей эмоции: гнева. Забавно, что всего несколько минут назад Феликс боролся с собой, стараясь обуздать эту ярость. Ту, что поглощала каждую клеточку человеческого естества.

Сейчас ярость была Феликсом, а Феликс – ей.

– Это она с-сделала. Она и д-должна… – он захлёбывался кровью. Её было слишком много, чтобы проглотить, потому пришлось выплюнуть. Пара капель приземлилась на сапоги капитана. – З-заплатить.

– Согласен. – Даже если Баша волновали капли на сапоге, он этого не показал. Он кивнул, указывая на разбитую руку Феликса. – Что возвращает нас к моему первому вопросу. Куда направилась девчонка?

Мысли его кружились – в огне, в агонии. Голова Адель катилась, катилась, светлые волосы пропитались кровью. Ещё больше крови – его собственной – вытекало из ран, придавливая пальцы к полу. Куда направилась девчонка? Как Феликсу об этом знать? Она не рассказывала ему о своих планах. Она лишь приземлила рукоять пистолета ему на голову и…

Стоп. Думай. Вспоминай.

Было кое-что.

Последний раз, когда Феликс видел сестру. (Нет! Не сестру… её копию), она придавила его к полу шторами и потянулась за пистолетом. От движения рукав кимоно задрался, открывая ряд бегущих собак.

Не одну, целых пять. Она не сказала – показала.

– Я расскажу, что знаю. – Феликсу пришлось сдерживаться, чтобы не выпалить всё сразу – ярость развязывала язык. Он должен защищать сестру – настоящую сестру – до самого конца. – Но я требую помиловать Адель.

– Помиловать? – Бесстрастная улыбка (искривившиеся губы, но мёртвые глаза) рассекла лицо штандартенфюрера. – А вы любите торговаться, да, господин Вольф? К сожалению, решение о помиловании вашей сестры не в моей власти. Поэтому начнём с другого, – Баш вновь занёс сапог для удара. Его обитая металлом пятка теперь нависла над средним и указательными пальцами. – Расскажите всё, что знаете, и возможно, я соглашусь не трогать то, что осталось от вашей руки.

Феликс опустил взгляд на свои пальцы (восемь целых, два раздробленных, скорее уже тёмно-коричневых, чем красных). Он может продолжать молчать и смотреть, как остальные пальцы ломаются под металлическим каблуком штандартенфюрера СС. Или выложить всю известную информацию в надежде на милость.

Феликс не собирался строить из себя великомученика. Не ради… этой… девки. Не ради крови чужой семьи.

– Собаки, – сказал он.

Улыбка слетела с лица командира. Каблук качнулся.

– Что?

– У неё на руке были собаки. Т-татуировка. Пять штук.

– На какой руке?

– На л-левой. Чернила покрывали руку до локтя. Как рукав.

Сапог штандартенфюрера всё так же нависал над пальцами. Капли кровавой слюны Феликса окропляли подошву, так близко, что можно пересчитать. Одна, две, три… удара всё нет… четыре, пять, шесть… Баш опустил каблук. Он ударил по полу в миллиметре от кончиков пальцев Феликса.

– Спасибо, господин Вольф. Эта информация очень ценна.

Дверь комнаты приоткрылась. Новоприбывший солдат просунул голову в проём, на лице его застыло мрачное выражение: «Штандартенфюрер?»

– Что? – выплюнул Баш.

– Мы наконец-то связались с Германией, штандартенфюрер. Но есть одна проблема – рейхсфюрер Гиммлер желает говорить с вами.

– Рейхсфюрер? Очень хорошо. – Баш повернулся к Носу Картошкой. – Пусть оберштурмфюрер Тиссен отправит заметки об отличительных чертах двойника. Татуировки у них неизменны. Собаки останутся, какую бы форму девушка ни приняла. Если повезёт, мы сможем использовать их, чтобы установить личность.

Баш направился к двери. Каблук его правого сапога отмечал путь владельца кровью Феликса: С С С отпечатывалось на полу алыми промежутками.

– О, и дайте господину Вольфу воды. У меня к нему осталось ещё несколько вопросов.

Влажная кожа пахла дерьмом.

Вонь царапала ноздри Луки, пока он наблюдал, как девушка переходит улицу. Не-Адель в темноте была как дома, в постоянном движении. Бархатистые волосы раскачивались при ходьбе, так прекрасно сливаясь с тенями, что на долю секунды Лука задохнулся от страха: вдруг и сама девушка сейчас просто растворится. Но её очертания никуда не делись, когда она оказалась на другой стороне и осмотрела окрестности, прежде чем поманить Луку старым сигналом Вермахта.

Где не-Адель выучила ручные сигналы Вермахта? Если на то пошло, где она вообще выучила всё, что знает? Как устраивать диверсии, перепрыгивать стены, переплывать рвы, скручивать противника с заметно большей мышечной массой… Насколько Луке было известно, Союз немецких девушек ничему подобному не учит юных фройляйн.

Кто, черт побери, эта девчонка на самом деле?

– У тебя есть имя? – спросил Лука, догоняя не-Адель.

– Зачем мне его называть? Ты не утруждаешь себя именами.

В чём-то она была права.

– Пожалуй, «не-Адель» звучит не так уж плохо. – Лука пожал плечами.

– Если не перестанешь говорить по-немецки, я сброшу тебя в канаву, – прошипела она, продолжая бежать вперёд.

Лука – наполовину ослеплённый рукавами куртки, задыхающийся от запаха мокрой кожи дохлого животного – шёл за безымянной девушкой и раздумывал над возможными действиями:

Вариант 1: Взять верх над фройляйн. (Поправка: попытаться взять верх над фройляйн. В переулке она уже смогла надрать ему задницу). Позвать солдат. Надеяться, что они не умрут со смеху, выслушав его историю о том, как она сменила кожу.

Вариант 2: Оставить всё так и посмотреть, куда это приведёт.

Пока что вело их на юг, они осторожно крались вперёд со скоростью два сантиметра в час. Через каждые несколько шагов не-Адель давала ему знак остановиться. Луке приходилось прятаться в темноте, пока она разведывала обстановку. Когда мимо кто-нибудь проходил, девушка проделывала тот же трюк, что и в переулке – прижималась к нему практически в поцелуе, морщила нос от запаха дерьмовой-влажной-кожи. Лука не знал, что делать с её близостью. Она обжигала его, как когда-то было в поезде, на борту «Кайтена», в бальном зале. Его тело поражали остаточные чувства: любовь, смешанная с ненавистью и приправленная шоком.

Кто, чёрт побери, эта девушка? Почему ему, как прежде, хочется её поцеловать?

«Не-Адель – это не Адель», – повторял он себе снова и снова, пока стоял неподвижно, не показывая ни единой эмоции, ожидая, когда опасность исчезнет.

Они пробирались через город. Сквозь кварталы, через переулки, мимо парков, по мостам, медленно, медленно. Стояла глубокая ночь и на небе сияли звёзды, когда они добрались до токийского порта, остановившись через улицу от доков. Лука не был архитектором, но мог с точностью сказать, что эти доки – послевоенное дополнение к водным путям японской столицы, с блестящими фонарями и необработанными досками. Несколько десятков лодок – пассажирские паромы, рыбацкие судна, лоснящиеся моторные лодки – выстроились вдоль пристани.

– Значит, так? – Лука кивнул в сторону доков. – Мы украдём лодку?

Девушка обернулась к нему. Тонкие ноздри затрепетали.

– Кажется, я просила тебя не разговаривать на немецком.

– На другом я говорить не умею!

– Так сделай нам обоим одолжение и просто заткнись.

Обычно в ответ на приказ Лука улыбался и делал всё наоборот. Но в переулке он уже успел оценить не-Адель и знал, что она запросто может бросить его здесь. Без неё он будет беглецом с немецких плакатов, застрявшим посреди Токио. (В переводе на язык Луки: покойником).

Так что он держал рот на замке.

– Я украду лодку, – продолжала девушка на немецком, тихо и уверенно, чтобы он мог понять. – Ты будешь сидеть здесь.

– Здесь? Один? – Лука громко втянул воздух и мгновенно пожалел об этом, его едва не вывернуло от вони влажной кожи. – Я так не думаю!

– Прошло всего несколько часов после случившегося. Скорее всего, СС попросили японцев усилить охрану вокруг выходов из города. Здесь могут быть патрули. Если меня поймают у лодок, я смогу что-нибудь соврать. Врать будет сложнее, если рядом будешь ты. Я вернусь за тобой, когда мы сможем отчалить.