– Как ты…

– Узнал? – Тёмные брови Луки изогнулись, как всегда в преддверии саркастического монолога. – У меня было место в первом ряду на этот спектакль. Фройляйн стреляет в фюрера. Фройляйн мчится как ветер, оставив допросы и вину на мне. Я не мог позволить этому случиться.

– И поэтому пошёл за мной.

– Ага. – Лука вновь набросил куртку на плечи. Яэль вдруг сообразила, что повязка со свастикой, которую он носил на рукаве всю Гонку Оси, пропала, её оторвали. – Кстати, замечательно сработано. Гарантирую, никто из Третьего рейха такого не ожидал. Первоклассное представление.

Замечательно? Ни один сочувствующий национал-социалист не стал бы использовать это слово, чтобы описать случившееся на балу… Луку всегда сложно было прочесть, но было что-то в его позе, в том, как он стоял сейчас перед Яэль – промокший до нитки, определённо не собирающийся звать на помощь эсэсовцев, – что заставило её засомневаться в преданности парня Третьему рейху.

– Это было не представление, – поправила она.

– Это прямая трансляция, – заметил Лука, но смягчился: – Хорошо. Первоклассное убийство, если тебе так больше нравится. Гитлер годами избегал жестокой расправы…

Слух Яэль – острый от всё ещё кипящего адреналина – уловил новый звук. Снова шаги. Она подняла ладонь перед лицом Луки. Это был условный сигнал её учителя, Влада, но Победоносный всё понял.

«ТИХО КТО-ТО ИДЁТ НЕ ДАЙ ИМ УВИДЕТЬ»

Яэль толкнула Луку спиной к стене, закрывая его собой. Кто бы ни проходил мимо, он увидит только её тёмные волосы. Ничего больше.

Они стояли рядом, лицом к лицу, грудью к груди, а шаги всё приближались. Яэль заметила, как сжались челюсти Луки, как побледнела его кожа. Это напомнило, что его самоуверенность – всего лишь маска. Защитный механизм в высочайшем его проявлении.

Неужели ещё сегодня вечером она видела, как этот механизм дал сбой? Когда они танцевали в бальном зале Императорского дворца, и Лука практически сделал ей предложение. Когда в сердце Яэль проснулось чувство, отличное от ярости и боли. Когда она уже знала, что у них ничего не получится (потому что он тот, кто он есть; потому что она не та, за кого себя выдаёт). Когда ей пришлось оборвать его, положив всему конец словами: Я не люблю тебя. И никогда не полюблю… Прощай.

Но вот они – стоят промокшие, испачканные мусором, прячутся, спасая свои шкуры, – и на что же Яэль смотрит?

Губы Луки.

Они не были обветренными и потрескавшимися, как в поезде до Нью-Дели, когда он наклонился и поцеловал Яэль, словно в тот момент рушился весь мир. Они не были смазаны наркотиком, как на борту «Кайтена», когда на горизонте выросли гористые берега Японии, и Лука подарил ей поцелуй во второй раз, выбив из гонки и заняв первое место.

На этот раз губы его были плотно сжаты, стянуты страхом.

Шаги приблизились – по звуку поступи и тихому разговору, щекочущему слух, Яэль решила, что это пара средних лет, совершенно безвредная – и удалились. Но Яэль продолжала рассматривать Луку.

Он уставился в ответ.

– Что теперь? – прошептал он.

Простой вопрос. Два коротких слова, которые превратились в огромную, безответную пропасть. Вся жизнь Яэль сводилась к этой миссии. Она вложила в неё всё: годы своей жизни, скорбь, саму душу.

Что теперь?

Теперь по её воле умер не тот человек. Теперь она стояла в переулке с парнем, которого неистово желала ненавидеть, но не могла. Теперь у Яэль не было больше миссий и приказов. Она должна была стать свободной, но вместо этого ощущала себя такой… потерянной.

– Я… мне нужно идти. – Яэль попятилась к выходу из переулка.

Лука сделал шаг вперёд. Расстояние между ними вновь сократилось.

– Не так быстро. – Он перескочил в сторону и преградил ей дорогу. – Разве ты не знаешь, что сбегать со свидания невежливо? Это уже второй раз за вечер.

– Ты встречался с Адель. Не со мной, – сказала ему Яэль. – Если не уберёшься с дороги, я сломаю тебе руку.

Лука плотнее сжал губы (страх сменился ужасом), но с места не сдвинулся.

– Ты не можешь просто взять и бросить меня, фройляйн. Мои знания японского начинаются с konnichiwa[3] и им же заканчиваются. Волосы светятся, словно лампочка в тысячу ватт. А моё лицо… ну… это моё лицо!

«УБИРАЙСЯ БРОСЬ ЕГО»

Яэль ничем не была обязана этому парню. Ей ничего не стоит сломать Луке лучевую кость и скрыться в темноте японской ночи.

– Бросишь, и только вопрос времени, когда СС утащат меня на допрос. Мы оба знаем: стоит этому случиться, и я не жилец. Если ты такая, как я думаю, тебя это не порадует.

– Ты ничего обо мне не знаешь, – прорычала Яэль.

– Неужели? – Победоносный поднял руки вверх, словно сдаваясь. – Не пойми неправильно. Из тебя вышла чертовски хорошая Адель, фройляйн, но ты живешь по законам, которые ей известны не были. Ты вернулась за мной с Ямато, когда коммунисты нас поймали. А что уж говорить о Кацуо…

Кацуо. Японский гонщик, который погиб в аварии из-за Яэль, пытавшейся вырваться вперёд. Технически, его смерть была несчастным случаем, но это не снимало вину с Яэль. Цуда Кацуо умер из-за неё. Первое имя в растущем списке: Цуда Кацуо, неизвестный, меняющий кожу…

Свою миссию Яэль начинала с пустым списком и руками, не запятнанными в крови. Она выросла в тени смертей – смерть, столько смерти, а всё ради чего? Так много человек попало в её когти – бабушка, мама, Аарон-Клаус, – и Яэль жаждала, отчаянно, безнадёжно желала это прекратить.

Какое-то время она думала, что сможет.

Яэль хотела быть подобной Валькириям из старых скандинавских легенд. Крылатым девам, которые прибывали на войну на спинах волков и выбирали, кому из воинов жить, а кому умереть. Она думала, что смерть будет иметь смысл, если направить её в правильное русло. (Одна смерть ради того, чтобы избежать многих других). Поэтому Яэль направила пистолет на того мужчину в бальном зале и сделала свой выбор.

– Дело в том, – продолжал Лука, – что у тебя есть сердце. И сейчас я ставлю на кон свою жизнь.

Жизнь или смерть?

Яэль уже начинала уставать от принятия решений.

– Как быть уверенной, что ты не доложишь обо всём властям, стоит мне повернуться спиной? – спросила она.

– Я рассматривал такой вариант, – сказал Лука с бесстыдством, как мог только он. – Но твоё лицо… оно… не твоё. Если я притащу тебя обратно в таком виде, кто мне поверит?

Жизнь? Или смерть?

Смерть? Или жизнь?

В списке смертей Яэль и так уже немало имён, незачем вписывать ещё и имя Луки Лёве.

– Снимай одежду, – приказала она.

Лука ухмыльнулся, стягивая куртку и принимаясь расстёгивать форму, под которой была мокрая белая майка.

– Не всю, – возмутилась Яэль, прежде чем он успел стянуть и её. – Только самое заметное. Свастики, Железные кресты, всё, что может тебя выдать.

Лука скомкал снятую форму (коричневую рубашку, нашивки, чёрный галстук и остальное) и швырнул её в гору мусорных пакетов. Два Железных креста – кульминация почти сорока тысяч километров, пяти лет жизни Луки – последовали за ней, приземляясь между объедками и рваной бумагой. Победоносный оставил только куртку, перекинув её через плечо.

– Так сойдёт? – поинтересовался он.

Яэль бегло его осмотрела. Ни партийных орлов, ни свастик… На Бал Победителя он надел свои мотоциклетные ботинки вместо стандартных сапог Гитлерюгенда. Яэль сделала заметку на память: кажется, Лука Лёве никогда не был хорошим мальчиком, подчиняющимся правилам. Его выделяющаяся куртка (сшитая из старой коричневой кожи, в то время как у всех остальных участников Гонки Оси они были одинаково чёрные) была тому доказательством. Лука не снимал её последние три гонки. Наверное, у «Рейхссендера» на несколько лет вперёд накопилось кадров, где Лука Лёве щеголяет в этом самом наряде.

– Куртка? – Яэль указала на неё кивком головы.