– Морта второй раз в ловушку если и пойдет, то не один… Есть у него нечто, с чем мне не совладать… Слыхал, может, про Инкарнатора?

– Немного, – кивнул Варфоломей Варфоломеевич.

– Многого никто не слышал, – печально отозвался Мартынов. – Его, брат, никто толком и не видал, но многие мужи ученые, что секрет философского камня найти пытаются, зовут сие чудо со времен египетских Изумрудною Скрижалью. Правда, к месту, где та Скрижаль скрыта-спрятана, человек даже мыслью приблизиться не может… Я не исключение. Одному Морте сия тайна известна. Может, лежит Великий Инкарнатор у какой барыни в ларчике яшмовом, а она его за цацку драгоценную только и почитает, от чужих глаз по сему поводу бережет… Да, Ахрамей… Окружена Скрижалия таким густым туманом тайны страшной, что никто в этом мареве истинной цены сокровища и узреть не в силах.

Мартынов поднялся из-за стола. Прошелся туда-сюда по полянке. Шишку с земли взял, повертел в пальцах да выкинул. Вернулся обратно. Поставил ногу на скамью и пристально взглянул в глаза собеседнику.

– Морту победить можно, – сказал он твердо. – С Инкарнатором ли, без ли, но способ найду. Иное меня ныне волнует. Как Али Шера уберечь? Потому как, не дай нам Создатель, погибнет он – беда случится страшная. Сравнимая разве с Всемирным Потопом… Потому и сижу я тут, в лесном убежище почти безвылазно. Ладно, дом новый. Прежний-то совсем развалился. Приставлен я, друг мой, стражем главным земного зла. К людям выбираюсь лишь по необходимости да изредка из блажи, чтоб не одичать совсем. Средь других сам себя человеком чувствуешь.

– Да уж, – вздохнул Растрелли. – Но кто ж ваш род стражами-то назначил?

Мартынов загадочно улыбнулся. И ответил не прямо.

– Напортачил мой предок, брат. По молодости, – сказал он. – Говорил же недалече, слишком он тогда поторопился. Запечатал Морту, ума пред тем не набравшись, в слабый камень. В янтарь. Теперь его другое узилище вряд в себя возьмет… Но и я не лыком шит. Ждал три столетия, знания копил, по наследству – будет оказия – передам. Ну, кой в чем поднаторел. Вот, послушай-ка. Задумал я некогда, уж век тому истлел, построить Янтарный кабинет. Искал долго, кому сумасшедшую мысль в голову подсадить – удовольствие-то, понимаешь, не из дешевых. И таки нашел. Самого тогдашнего короля прусского, брат. Фридрих Вильгельма. Внушил тщеславцу мечту-идейку так, что спал тот и видел в своей столице сие диво дивное. Есть не мог, воевать не мог, на баб смотреть не мог. О как! Сам же я представился чужим именем, назвался мастером по солнечному камню. Мол, а что? Дашь злата, ваше величество, я и помощников по всей Европе наберу. И средь ваших прусскаков нескольких знаю. И в Датском королевстве человек есть, и средь пшеков данцигских парочку, мол, знаю. Дюже искусные. Сделаем! Ну, и сделали. Не за год, не за три, но осилили. Жаль, не то вышло, что хотелось. Король Фридрих лет чрез пять злато свое посчитал, да понял, что вложился не в ту мечту. Казна пустеет, а красота отчего-то не радует. Нет гармонии, и все тут…

Олег Прокопович замолчал. Уставился на дом.

– Да, когда я впервые кабинет тот в Зимнем увидел, мне тоже не очень он понравился, – согласился Растрелли. – Правильно ты выразился – гармонии нет.

– Это не я, Ахрамей, – отозвался Мартынов. – Так прусский король говорил. Я не то чтоб не соглашался, но… В общем, работу потом переделывал. А поняв, что не будет от пруссаков толку, надоумил короля сей уникум янтарный императору Петру Алексеичу в дар поднести. Мол, Россия нынче силу обретает, неплохо б в друзья к ней набиться. А что? Вот так двух зайцев и убили одним залпом… Да только царь Петр деньги считать умел получше Фридриха. Не уговорил его я труд по Янтарному кабинету завершить… Позже уломал. Правда не его, а дочь. Матушку Лизавету Петровну. Думаешь, на кой я ей престол помог занять?

– Нужто из-за Янтарного кабинета? – искренне удивился Варфоломей Варфоломеевич.

– Были еще причины, – хитро подмигнул Мартынов. – Но это главная. Так то. И тебя, брат, по моей рекомендации на труд сей великий взяли. Потому как лучший ты.

– Лучший? – Растрелли покраснел.

– Лучший, – кивнул Олег Прокопович.

– Так это ты, значит, благодетель мой, – произнес Растрелли, но тоном не благодарственным. – Значит, думаешь, дел у меня не было более важных, чем с янтарем твоим возиться…

– Да не кипятись ты. Остынь, – перебил зодчего Мартынов. – Все прочие дела подождут. Верь мне. Это главное. И мне, и Лизавете Петровне, пусть она об этом не знает. И тебе. И даже распоследнему холопу. Взять хоть Тишу твоего. Сам же видишь, сам чувствуешь, что прав я. Нет?

– Кто ж его знает? – пожал плечами Варфоломей Варфоломеевич. – По твоим словам – прав. Но есть еще головы.

– Как не быть? Есть, – согласился Олег Прокопович. – Но не все с разумом. Да и чего спорить теперь? Работу ты закончил. Молодец, не схалтурил нигде. Я ж над Мортою не власть. А кабинет Янтарный задумывался не как украшение. Как тюрьма… Когда зло сие в четыре стены из того же камня, в кой запечатано оно, поместишь – выбраться оно во ближайшие века не сможет. И будет там биться еще долго. А преемник мой – не знаю, кого пришлют – к тому времени опыта нового поднаберется. Совета Творца тайной молитвою испросит, коль что не так пойдет. Надоумит Создатель. Янтарь-то, брат, хоть хрупок, но и он сильней Морты. Камень забвения, как нас учили. Поместим с тобою нечисть хоть в камне в образе ящерки, хоть в виде духа бестелесного или каком другом виде – он теперича из Янтарного кабинета не выйдет, пока стены его не падут. А панели-колонны, полагаю, века два-три еще простоят. И я со спокойной совестью уйду. Через год. Знаю точно.

– Что ж с Али Шером будет, когда ты уйдешь? – спросил Растрелли.

– А что с ним будет? – улыбнулся Мартынов. – То же, что и всегда. Нового стража назначат. Да и сам облик может поменять, коль в бирюках ходить надоест. Главное, чтоб Морта не вырвалась, не одолела его. А так – все нормально. Надеюсь… Ладно, Ахрамеюшка. Дел у нас с тобою невпроворот. Соберусь сейчас быстренько, да в Царское Село и поедем. Чего тянуть? К вечеру на месте будем…

* * *

В Царском Селе, в казенной избушке Варфоломея Варфоломеевича, еще чуть квелый, но чудесным образом пришедший в себя Тихон поднялся со скамьи и по стеночке двинулся к кадке с водой. Зачерпнул ковшичек, выпил. Потом второй. Ох, хорошо!

Нечто, завернутое в холстину, валялось тут же, под лесенкой. Холоп посмотрел на сверток, наклонился, поднял. Тяжел, псина. Словно пуд каменной соли. Что ж там такое-то?

Откинул тряпицу, глянул…

Господи! Так та ж самая красна ящерка. Ух, бедотворница подлючая…

Дверь со скрипом распахнулась. Тихон вздрогнул. Камень вывалился из его рук и ударился об угол ступеньки. И разлетелся на мелкие осколки.

Ящерка – вот жуть-то – ожила, вильнула хвостом и метнулась к щели меж половицами. Только ее и видели.

А на пороге застыли добрейший Варфоломей Варфоломеевич и чудного вида косматый старец. К ноге гостя испуганно жался снежно-белый волк. Огромный.

Чуток опоздали.

В нем сомневались с самого детства. Однако других мальчиков, а, значит, наследников все равно не было. Увы. Идеальным вариантом и для династии, и для страны стала бы коронация Атати. Но Атати есть один огромный изъян. Она девушка. Как бы глупо это ни звучало.

Вот почему так всегда – в самом красивом и сочном яблоке всегда червоточина?

Страна Солнца могла простить своему правителю все, что угодно. Но женщина на троне – это нонсенс. Великий Ра покровительствует только воинам.

Эхна же ко всем прочим еще и к военному искусству был равнодушен. Да, в мальчике сочеталось много замечательных качеств. Например, способность к языкам. С арамеем он говорил на арамейском, с финикийским пиратом – на его родном наречии, с добрым египтянином – на языке Осириса. К четырнадцати годам в дворцовой библиотеке не осталось не одного папируса, который бы наследник не знал наизусть и не мог воспроизвести на другом листе с точностью до знака. А архитектура! Эхна в раннем детстве мастерил из тростинок изумительного вида макеты храмов, которые он возведет, когда станет фараоном.