А что, если Али Шер и не зло вовсе? Что, если сам Морта-Инклюз зло и есть? Вон, и Тихону безусловно помочь отказался…

Что-то тут не складывалось. Быстро все произошло, опомниться не успел. Времени на раздумья не дал, вредитель окаянный…

«Купили мастера за камень, каких он цел сундук имел»… Что?

Откуда слова эти?

* * *

Подобные сны вещими бывают – сплошь и рядом случается. Однако растолковать его Растрелли сам, увы, не мог. Пусть и навыки кой-какие имел.

Можно, конечно, подумать, что такие страсти привиделись под впечатлением пережитого за последнее время. А тут еще и Мартынов со своими выходками. Дом этот странный – как замок тевтонский. Причем на месте, где быть ему совсем не положено – посреди чухонских холмов. Свеча, что комнату словно солнцем осветила, седой волк опять же… Так. Постой, как там он вчера зверя своего кликал? Что-то из нынешнего сна. Точно ж. Лишерка. Может, Али Шер он? Само воплощенное зло, о котором поминали? Надо б старца как-то невзначай и, не дай Бог, не обидев, выспросить. Нет, сперва след сон испросить растолковать. В таких-то делах Ирод, должно быть, мастак.

Варфоломей Варфоломеевич уж застегивал камзол, когда дверь спальни отворилась. На пороге стоял давешний волк и вновь улыбался. Во весь свой хищный оскал.

Нет, не может такой милый зверь воплощенным злом быть. С одного взгляда видать, что добряк. Да. Добрый, умный и нисколько не страшный.

– Тебя, Лишерка, должно быть, за мною хозяин послал?

Зодчему показалось, что… Нет, не показалось. Зверь действительно кивнул, а потом развернулся, и через пару секунд со стороны лестницы уже слышались его удаляющиеся мягкие шаги. Посмотри-ка, умница какой. Да при таком помощнике и лакей без надобности. Он, небось, и кофию заварить может? Если попросишь ласково…

Растрелли полегчало от таких мыслей. Да, детские. Плохо? Наоборот, кажется. Вообще, лесной дом и его странные обитатели Варфоломей Варфоломеевичу нравились. Искренне и от души. Славно тут.

Он вслед за волком спустился вниз. В столовую. Мартынова не было. Лишерка, казалось, заснул в своем углу. Растрелли вышел в прихожую и распахнул входную дверь.

Хозяин сидел на крыльце, кормил размоченным в домашнем пиве зерном слетевшихся лесных птах. Не оборачиваясь и не отрываясь от своего занятия, Мартынов тут же отозвался на скрип двери:

– Таки проснулся, Ахрамеюшка? Утро доброе. Сон тебе, знаю, дивный приснился. Ну и что ты сам разумеешь-думаешь по поводу этому? Зло мой Лишерка аль не зло?

От подобного поворота Растрелли чуть не оступился. Он, конечно, уже попривык, что старец мысли читает запросто и много всяких чудес показать может. Но про сновидение как раз сейчас зодчий уж точно не думал. Более того, впечатление от ночного видения начало забываться. Всех деталей вроде б и не припомнить.

– Не стоит изумляться, мил человек, – сказал Мартынов, повернулся к Растрелли лицом и широко, во весь рот улыбнулся. – Никогда и ничему тут не дивись. Здесь про тебя все знают. А про сон мне Лишерка поведал. Говорит волчище, ворочался ты больно сильно. Ну, он и зашел, плед на тебе поправил, да взглядом успокоил. А то не отдохнул бы ты толком. О как!

На призыв не удивляться Растрелли не среагировал. Кто? Волк укрыл? Господи, неужто он во бреду, черт старый? Не похоже, впрочем. Да и слыхал от кого-то Варфоломей Варфоломеевич, что сумасшедшие – они и не сумасшедшие вовсе, а так, люди, живущие в иной реальности и другими ценностями. Под такое определение хозяин подходил вполне. Ну и славно. Не стоит, чего нет, себе придумывать. Верно Олег Прокопович говорит – не надо дивиться. Но как же…

– Да все так же. Живи себе, отдыхай, наслаждайся природами. А задачку твою сегодня и решим… Надумал я, как орешек наш расколоть.

Варфоломей Варфоломеевич присел на ступеньки рядом с хозяином. Уж больно хорошо тут – на полянке – нынешним утром было. Солнце высоко, пичуги разлетевшиеся по веткам, начали распевку. На все голоса! Да, подобных хоров и в Кремлевских соборах не услышишь.

Накрытый к завтраку стол был тут же. Перед крыльцом. С него, из чудного кофейничка, струился аромат свежего кофе и зажаренного до корочки козьего сыра. Аппетит, которого еще минуту назад не было, вдруг проснулся. Живот заурчал. Голодно и радостно. В предвкушении. Настроение вернулось.

Сели за стол. Завтрак, пусть необычный, пришелся Варфоломей Варфоломеевичу по вкусу. А такого замечательного кофе он даже и в самом Париже не пивал.

– Олег, скажи-ка мне, пожалуйста…

– Скажу, брат. Пожалуйста, – ответил старец и задорно рассмеялся. – Проще будь, человече. Слов ненужных опусти. Культуры столичные тут не шибко в цене. Нет, я и сам могу надуваться да расшаркиваться, да только кому это надобно? Натура, мастер мой дорогой, естество больше манер любит.

Варфоломей Варфоломеевич дал себе слово, что обижаться на Ирода не станет. Да прав старик. По-своему. А может, и вообще.

– Так вот, Ахрамей, – заговорил Мартынов, отхлебнув кофе, – значит сон твой об истине. Не весь, конечно. Но знай – я тот инклюзор, о котором у вас разговор шел, и есть. Из династии. И рептилию в камень мой предок заточил. Чтоб жить никому не мешала… Давно это было. Века, должно быть, три тому. Однако ведал я, что нынче тот камень найдут… Вот только у кого он окажется лишь предполагал, уверен не был. Понимаешь, тут какая штука… Зло, оно в мире нашем очень нужно. Без него жизни бы настоящей человеку разумному не было. Одно существование да прозябание… Но и зло, брат, разным бывает. Вот смотри – обычное зло, земное, заставляет человека думать, как его избегнуть. А когда человек тот мыслит, попутно много разного и нужного придумывает. Прогресс. Развитие. Отсюда и науки разные… А не будь зла, мы б до сих пор шишки с елок трясли и спали на голой земле без подстилок. Помни мастер – не будь зла, не было бы и добра.

Олег Прокопович взял кофейничек и налил по второй чашке. Растрелли молчал. Ждал продолжения речи. Что это хозяин притчами заговорил? Но любопытно, любопытно…

– Другое ж зло – вовсе нечеловеческое. Не наше, не земное. Вот оно-то, брат, как раз и страшно. Однако и на него управа есть, – вновь говорил Мартынов. – Друг мой старый – Али Шер. Или, Лишерка, как я его зову. По старому знакомству право такое имею. Он, Ахрамеюшка, зверь этот чудесный – хранитель зла нашего, земного… Да не делай ты страшных глаз! – засмеялся хозяин. – Дико звучит, знаю. Но то истина, а потому в нее можно верить или нет, доказательств письменных не дам.

– Постой, Олег, – произнес Растрелли и покачал головой. – Какой же он хранитель зла? Улыбка-то… А? Да и по глазам вижу, что добрый.

– Потому и добрый, – кивнул Ирод, – что цену всему знает. И слову, и делу. Любого мерзавца за сотню верст чует… А ящерка крапленая, красная, назвавшаяся тебе Инклюзом, и не ящерка вовсе. Морта это. Хранитель зла неведомого. Потустороннего, страшного, разрушительного. И нам чуждого. Земле нашей… Триста лет назад удалось тогдашнему инклюзору Морту, что на мир в тот раз чуму насылал, хитростью изловить. Ну, предшественник мой в рептилию его и обратил, да в камень заключил. А цену страшную заплатил, какую – доподлинно не знаю, врать не стану. Да и не к чему голову лишним забивать… Есть, правда, закавыка одна. Инклюзор тот был смел, да тороплив, знаний ему не хватило в серьезную клетку эту тварь инклюзировать, из коей ей во сто веков не выбраться б. Янтарь-то камень хрупкий, ненадежный. Когда один он всего – слабоват. Вон, и наш уж весь трещинками пошел. Да холоп твой не к месту руки приложил, шандарахнув его об пол. Одно прощает – по незнанию. Но прорехи в узилище Мортином появились знатные. Очнулась гадина, солнце увидела. Воздухом дышит и сил набирается. Однако выползти на волю пока не может. Да и выползет – словлю и запрячу. Вот только тут, Ахрамеюшка, трудность одна имеется…

Мартынов смолк. Задумался.

– Какая трудность? – не выдержал, наконец, Растрелли.