Она внимательно взглянула на него, и он ей показался старым, на все шестьдесят лет, хотя слышала от Валентины, что ему около пятидесяти.

– Нет, Геннадий Иванович, я не хочу создавать новую семью, слишком я люблю своего мужа, хотя его и нет. Но я не могу ничего с собой поделать.

– Я вас понимаю. Я также рассуждал, пока не увидел вас. Время лечит, подумайте над моим предложением.

После его слов Евпраксия быстро пошла прочь по коридору и влилась в толпу гостей. Тут она увидела сына Серёжу, и ей стало неприятно, от мыслей, что Серёжа мог всё видеть и догадаться о чём шёл разговор.

Праздник длился долго. Вновь пели, и кто-то принёс гармошку. Пили лёгкое пиво, было весело. Серёжа с интересом слушал рассказ жениха Татьяны – Дмитрия Свешникова. Он делился своими впечатлениями о войне, сидя за столом. Вокруг него и Татьяны собралось несколько парней и девушек. На столе стояли пустые тарелки, кое-где ещё были не доеденные остатки квашеной капусты, куски студня. Дмитрий говорил:

– Я начал свой боевой путь, в 1915 году в 104-м Устюжском полку в звании прапорщика. Наш командир полковник Тарковский был храбрым и справедливым командиром. Однажды зимой Устюжский полк вышел на позицию возле реки Равки. Это где-то в Польше. Мне сразу дали под командование взвод стрелков. Ребята были хорошо обучены, в основном деревенские крепкие парни. Я вышел из блиндажа и слышу голос командира: «Господа офицеры – ко мне». Я подбежал к нему по траншее, вместе с другими командирами, а он и говорит нам:

– Подготовьтесь, братцы, к атаке. Подбодрите бойцов, надо поднять боевой дух.

– Артподготовка будет? – спрашиваю я

– Будет!

Я вернулся к солдатам моего взвода и говорю: «Кто готов отдать жизнь за царя и отечество, поднимите руку». Никто руку не поднимает. Все молчат. Тогда я стал им объяснять, что русская армия непобедима, это повелось ещё со времён князя Дмитрия Донского, рассказал им про Суворова, вижу, подействовало. Опять кричал командир: «Полк в ружьё!» И затем: «В атаку! Бегом!» В этот момент наша артиллерия уже вела огонь по немецким позициям. Видно было, как летели вверх от взрывов всякие доски и тела людей. Когда взрывы утихли, мы добежали до вражеских траншей и увидели кругом на снегу кровь, куски мяса и одежды.

После этих слов, слушавшие рассказ девушки, брезгливо проговорили: «Какой ужас…» А кто-то из парней спросил: «А ты, Дима, кого-нибудь убил?»

– Да, приходилось, – ответил он и закурил папиросу. До этого он рассказывал спокойно, словно речь шла не о нём. Но после конкретного вопроса об убийстве, он как-то призадумался. Затем, выпустив, клубы дыма, продолжал:

– В той атаке мне пришлось застрелить своего струсившего солдата. Иначе, глядя на него и остальные побегут. А в немецких траншеях я застрелил двоих врагов из револьвера.

– Ну, хватит ужасы рассказывать, – прервала Дмитрия Татьяна. Давайте поговорим о чём-нибудь другом.

Часов в двенадцать ночи вновь принесли горячую картошку с мясом, и гости заняли свои места за столом. Евпраксия заметила, как сидящий напротив Свешников старший, наклонился над своей тарелкой и даже ни разу не посмотрел на неё. Он постоянно отводил глаза в сторону, стараясь не смотреть на Евпраксию. Ей это показалось забавно. Затем он начал собираться в церковь и пригласил Евпраксию составить ему компанию, но она отказалась.

– Извините, Геннадий Иванович, я не могу оставить детей одних.

Через некоторое время, из детской комнаты, прибежал Глеб и плаксивым голосом сказал: «Мама, пойдём домой, я устал и спать хочу». Пришлось собираться домой, а остальные гости остались пировать.

Домой Сержпинские вернулись глубокой ночью. Утром, хозяин дома, в котором жили Сержпинские, вновь напомнил о дровах, и Евпраксия пошла на рынок их покупать. Там часто стояли подводы, гружённые дровами, вот и на этот раз, дрова продавались.

Сергей в тот день сидел дома у окна, читал книгу. Интересное чтение пришлось приостановить, так как пришла мать, велела одеваться, и идти разгружать дрова. Серёжа одел свою студенческую шинель (другой одежды у него не было) и вышел во двор. Там он увидел лошадь, притащившую на санях берёзовые брёвна. Лошадью управлял мужик в тулупе. Он отказался разгружать сани, сославшись на больную руку.

Во время разгрузки Серёжа и мама сильно надорвались, ведь они были не привыкшие к физическому труду. Брёвна, хоть и короткие (два метра длинной), были толстые и очень тяжёлые. У Серёжи и мамы, после такой работы сильно болели животы. А точнее низ живота. Несколько дней боль не прекращалась, они оба еле передвигались по дому, и Евпраксия послала Павлика к сестре Валентине, чтобы она пригласила врача. Врач, Градусов Павел Ильич, пришёл сразу, в тот же день. По специальности он был терапевт, но сразу, осмотрев больных, пришёл к выводу, что у Серёжи паховая грыжа, а у Евпраксии опущение женских внутренних органов. Он дал несколько рекомендаций, как успокоить боль. Серёже он посоветовал в дальнейшем избавиться от грыжи путём операции, но не спешить. Всех хороших хирургов отправили на войну, спасать раненых, а которые остались, в основном, не доучившиеся, или перепрофилированы из других медицинских специальностей. Он предостерёг, что плохой хирург может при операции занести инфекцию, а это приведёт к смертельному исходу.

Каникулы заканчивались, Серёжа мог из-за болезни опоздать на занятия, и в связи с этим врач дал ему справку на освобождение от занятий на неделю. В дальнейшем грыжа кардинально изменила его жизнь, а пока он никак не мог привыкнуть к ней, она болела и мешала двигаться. Он чувствовал себя полным инвалидом и очень переживал. Про будущую операцию он думал со страхом, так как врач его напугал, и он боялся боли.

Глава 7

Народные волнения в Петрограде

Январь 1917 года в Петрограде выдался морозным и снежным. Ходили слухи, что на подходе к Петрограду занесло снегом эшелон с хлебом. Сергей и сам видел, когда ехал после каникул в Петроград, как много людей расчищали железнодорожное полотно, занесённое метровым слоем снега. Положение с продовольствием в столице

действительно резко ухудшилось, и это способствовало усилению недовольства у жителей Петрограда.

Учёбу в художественном училище Серёжа продолжал, не смотря на полученное увечье. Постепенно он начал привыкать к грыже, к этому неприятному обстоятельству. Ему даже удалось купить специальный бандаж, который поддерживал грыжу, чтобы она не выпадала. В первое время она была не большая.

В художественном училище, в конце января, произошло важное, знаменательное событие: туда пришёл читать лекции по технике живописи знаменитый художник Илья Репин. Жил он не далеко от Петрограда в Финском посёлке Куоккала. Здесь художник поселился ещё в 1899 году со своей второй женой.

Серёжа был знаком с творчеством Репина: в 1915 году он посетил вместе с отцом Третьяковскую галерею, в Москве, видел его известные картины. Особенно на него произвела впечатление картина, где Иван Грозный убивает своего сына. Лекции по технике живописи читали в училище и другие известные художники. Эти лекции студенты очень любили.

В феврале Сергей перебрался жить к Аркадию Ройтману. Тот снимал комнату размером двадцать квадратных метров в полуподвале многоквартирного дома, на Суворовском проспекте. К Альбитским Серёжа заходил не часто, и, однажды, троюродный брат Вениамин сообщил, что дядя Увенарий умер. Отпевание и похороны назначили на третий день после его смерти. На похороны с Сергеем попросился и Ройтман. Началось голодное время, и друзья рассчитывали на поминках поесть. От дома, где жили Альбитские, до Исаакиевского собора гроб с покойником везли на похоронной карете, а следом шли провожающие родственники, друзья, священнослужители и просто зеваки. Всего около ста человек. Путь был не длинным, дядя, работая в Исаакиевском соборе, обычно ходил от дома до собора пешком.

В колонне провожающих люди не громко разговаривали.