– Наливай, только не целый, – подставил свой стакан Димка.

Друзья выпили по четверти стакана, и с выпученными глазами стали торопливо закусывать. Как и ожидалось, напиток оказался противнее касторки. Сергею приходилось раньше пробовать в праздники лёгкого вина. Родители разрешали, и однажды даже дали ему глоток кавказского коньяка, который он не мог проглотить и выплюнул. А в этот раз, самогонку он выплёвывать не стал, хотя она была гораздо хуже коньяка. В головах у ребят помутнело после выпитого спиртного, и они тупо посматривали друг на друга, продолжая жевать. Вдруг, в замок входной двери, кто-то стал вставлять ключ. Было слышно, как дверь скрипнула, и кто-то вошёл в квартиру.

– Серёжа, ты дома? – послышался мамин голос.

– Да, я здесь! – радостно крикнул Сергей и пошёл встречать маму.

Евпраксия Павловна, сняв модную шляпку, обняла и поцеловала сына, потом отстранилась от него и удивлённо спросила:

– Ты, выпивши? От тебя пахнет спиртом, как от пьяницы. Что происходит?

Она повесила в шкаф пальто и прошла в гостиную. Увидев там праздничный стол и Димку, вновь воскликнула:

– Это что же такое! По какому поводу у вас пиршество? У нас горе, и праздники сейчас ни к чему. Серёженька, ведь твой папа умер, – заплакала она, а сын в растерянности стоял рядом и ничего не мог понять. В его голове вдруг прояснилось, и он понял, что мать не шутит. Разве она могла так шутить. Значит, это действительно случилось. «Папы больше с нами не будет» – осознал он эту страшную истину. На его глазах заблестели слёзы.

– Мама, как же теперь нам жить? – вытирая платком лицо, спросил он, и прижал к себе рыдавшую мать.

Димка, поняв, что пиршества не будет, выскочил из комнаты не прощаясь, было слышно, как закрылась за ним входная дверь. Вспомнив про экзамены, мать, успокаиваясь, спросила:

– Ну как, твои дела? В училище поступил?

– Да, конечно, сейчас покажу тебе «приказ» о моём зачислении в училище на факультет рисования и черчения.

– Ладно, потом покажешь. «Я что-то очень устала», – сказала Евпраксия Павловна и села на красивый диван, отделанный бархатом. Этот диван с резными, полированными украшениями по верху спинки, и с изящно изогнутыми, короткими ножками, достался ей от прабабушки по материнской линии. Не смотря, на свой столетний возраст, диван выглядел, как новенький.

Евпраксия Павловна осмотрела праздничный стол, и, заметив, что он накрыт на четверых человек, спросила:

– Серёжа, ты ждёшь ещё гостей?

– Теперь не жду. Мы с Димкой хотели пригласить ещё двоих приятелей, и отметить моё успешное поступление в художественное училище.

Но мать поняла, что сын лукавит и стала давать ему наставления и предостережения, что пьянство может привести к плохим последствиям, а с Димкой больше не надо дружить, он не внушает доверия.

– Этот Дима втянет тебя в какую-нибудь неприятную историю, – добавила она в завершение своих наставлений.

– Ладно, не буду с ним дружить, – пообещал Серёжа и предложил маме покушать, ведь она с дороги и, наверное, проголодалась.

На улице сгущались сумерки, в комнате тоже, и Евпраксия Павловна включила электричество. Комнату радостно осветила красивая люстра, висящая над столом. Настроение сразу улучшилось и мать с сыном стали ужинать.

– Я очень соскучилась об этой прекрасной квартире, – сказала она, – жаль, что теперь придётся жить в Данилове, а не в Петрограде. Но в Данилове есть свои преимущества, там красивая природа, нет преступности, тишина и покой.

– Почему ты хочешь жить в Данилове? – недоумевал Серёжа, – Ведь Павлику и Глебу тоже надо учиться.

– Во-первых, там теперь могила Коленьки и надо ему поставить хороший памятник, а во-вторых там живёт моя любимая сестра Валя. Мы с ней очень дружим, и она мне хорошо помогла в трудной ситуации. Может, через год, мы вернёмся обратно в Петроград, если будут деньги. Ведь жить здесь теперь очень дорого. А в Данилове всё намного дешевле.

Евпраксия закончила ужинать, перекрестилась, по старой привычке, на икону, висевшую в углу, и прошлась по квартире, оглядывая её. Здесь имелась ванная комната, холодная и горячая вода, паровое отопление и туалет с унитазом, словом, все удобства цивилизации. В богатых домах Петрограда всё это уже было. Вернувшись в гостиную, она сообщила:

– Да, я совсем забыла тебе сказать, что ездила в Вологду и получила деньги, пять тысяч рублей. Одну тысячу одолжила сестре Вале, на оборудование пивоварни. Полторы тысячи рублей я взяла с собой, чтобы купить золото и драгоценности, и две с половиной тысячи рублей положила в Даниловский банк.

Серёжа обрадовался, услышав эту новость, и предложил:

– Лучше давай оплатим эту квартиру на год и будем жить безбедно.

– К сожалению, не сможем. Нам надо растянуть эти деньги на несколько лет. Если я даже буду вновь переводить иностранные книги на русский язык, всё равно нам денег на всё не хватит. Идёт война и улучшений в государстве ждать не приходится. Пока я ехала в поезде, всяких ужасов наслушалась. А Ширгановские, когда я была у них, посоветовали деньги вложить в драгоценности и в золото. Потому, что деньги стремительно дешевеют.

– Мама, ты мне не рассказала про папу. Где он умер, как и где его похоронили? Евпраксия, услышав этот вопрос, сразу помрачнела, на её глазах снова заблестели слёзы. Она вкратце рассказала сыну, как всё было. Ей не хотелось вспоминать пережитое, но пришлось. Пока она ехала сюда, несколько раз представляла себе, как будет рассказывать сыну про смерть отца, и каждый раз заново переживала свою трагедию.

– Ты пойми, мама, я даже не верю, что папа умер. У меня такое ощущение, что он куда-то уехал и скоро вернётся. Ты себе, мама, так же внушай и будет легче.

– У меня не получится, я же видела, как он умер, и видела его похороны.

До глубокой ночи мать и сын обсуждали свои семейные проблемы. В конце разговора, они решили завтра навестить дядю Увенария, жившего в соседнем подъезде.

–

После десяти часов утра, позавтракав, Евпраксия с сыном отправились в соседний подъезд к Альбитским. У подъезда стоял знакомый, с седой бородкой, и в форме, швейцар. Он для порядка, словно чужой, строго спросил:

– Вы к кому мадам?

– Я к дяде Увенарию.

– Этот юноша с Вами?

– Да, со мной.

– Пожалуйста, проходите.

Дверь в квартиру открыла горничная Зина, как всегда приветливая и услужливая. Она сообщила, что из взрослых хозяев, дома только сноха Жанна. Та услышала звон электрического звонка в прихожей и вышла к гостям.

– Как на юге отдохнули? – обнимая Евпраксию, спросила она. – А где Николай, как его здоровье?

– Умер Коля, похоронили его в Данилове, – сдавленным голосом проговорила Евпраксия. Она стерпела и не заплакала, просто уже закончились слёзы, так много она их пролила за последнее время. Жанна проводила гостей в большую комнату (гостиную) и внимательно слушала рассказ о том, как умер Сержпинский Николай. Над диваном висела его картина крупного размера, которую он подарил дяде Увенарию. Он написал её ещё в Петрозаводске, до работы в Тотьме. Это была одна из первых картин Николая Николаевича Сержпинского. На ней он изобразил сцену борьбы Римского гладиатора с двумя львами, скопировал с какой-то картинки из журнала. Получилось очень впечатляющее зрелище. У самого художника таких картин дома не было. Он умирать не собирался и считал, что успеет написать много произведений живописи и гораздо лучше. Жанна заметила, как Серёжа смотрит на картину и с сожалением тихо произнесла: «Какой талантливый художник умер, видимо, так богу угодно».

Вскоре пришёл дядя Увенарий после утренней службы в Исаакиевском соборе, уставший, но такой же, как и раньше, спокойный и по-стариковски медлительный. На фоне тёмной церковной одежды выделялись белые, как снег волосы и борода. Вокруг его умных глаз сосредоточились глубокие морщинки. От всего его облика исходило какое-то излучение доброты и смирения. Дядя Увенарий, увидев гостей, поцеловал каждого в лоб и перекрестил. Затем все сели на диван и Евпраксия вновь рассказала о своей беде. Внимательно выслушав, дядя Увенарий успокоил её и предложил Серёже пожить у него в квартире, пока учится.