— Без вас тут станет куда тише, — небрежно сказал Талиесин. — Буду по вам скучать.
Криденс ошеломлённо поднял голову, забыв про свою сигарету. Без «вас»?.. Он наверняка имел в виду — «без Персиваля», но из вежливости упомянул обоих. Криденс не знал, что сказать в ответ. Он-то не собирался скучать по Талиесину — он собирался свободно вздохнуть, когда они окажутся от него подальше.
— Не возражаешь, если я буду присылать вам открытку на праздники? — весело спросил Талиесин и глянул ему в лицо, задрав голову.
— Нет… — осторожно ответил Криденс, буравя его испытующим взглядом.
Ему никто никогда не присылал открыток. Ему и писем-то никогда не приходило. Те, что были от Модести, всего пара штук, пришли на имя Персиваля. Своё имя на конверте он никогда не видел. Интересно, как это — переписываться с кем-нибудь?.. Садиться за стол, брать перо и излагать на бумаге свои мысли, которые потом кто-то прочтёт. Интересно, Персиваль одобрит, если он заведёт переписку?.. Конечно, Криденс будет показывать ему письма, прежде чем отправить, он же не хочет, чтобы между ними были секреты…
Он вздохнул — честно говоря, он понятия не имел, как завести кого-то, кому можно было бы писать. Да и о чём?..
Бесшумный, как и всегда, Финли возник рядом с ними и резким жестом сунул Талиесину запечатанный алый конверт:
— Вот!
У Эйвери округлились глаза:
— Какого тролля?!.
— Профессор Дамблдор сказал, под рукой ничего не нашлось, и надиктовать будет быстрее, — отозвался Финли.
Криденс заинтригованно разглядывал красивый алый конверт с сургучной печатью. Он не видел в нём ничего опасного, но Талиесин, кажется, был другого мнения. Он сел, подобрал ноги и состроил недовольную гримаску. Тесей потянул носом воздух, приоткрыл глаза и резво вскочил. Фыркнул с явственным выражением неодобрения на добродушной морде. Он тоже знал то, чего не знал Криденс.
— Всем лучше закрыть уши руками, — посоветовал Талиесин. Вынув палочку, он набросил на стены какие-то чары, похожие на паучью сеть, облепленную ватой. В комнатке под самым потолком сразу стало как-то глухо, будто звуки увязли в этой сети. Эйвери глубоко вздохнул и сломал печать.
Конверт выпрыгнул у него из рук, распахнулся, превратившись в раззявленный рот, взметнулся вверх.
— ПРОСТИТЕ, НЕТ ВРЕМЕНИ НАПИСАТЬ! — громовым голосом профессора Дамблдора заорало письмо. — Я ПОСТАРАЮСЬ ГОВОРИТЬ ПОКОРОЧЕ!
Криденс вздрогнул, заткнул уши пальцами по примеру Талиесина.
— ЭТИМ ЗЕРКАЛАМ ПО МЕНЬШЕЙ МЕРЕ ТЫСЯЧА ЛЕТ! ПО ЛЕГЕНДЕ, ИХ БЫЛО СЕМЬ, СЕМЬ ЗЕРКАЛ! ВЫ НАШЛИ ЧЕТЫРЕ ИЗ НИХ! Я ЗАЧИТАЮ, ЧТОБЫ НЕ УПУСТИТЬ ДЕТАЛИ! КХЕ! КХЕ!
Однажды, давным-давно, жили две сестры, две волшебницы. У старшей, Ирис, были волосы, как светлый мёд, а улыбка, как яркий солнечный луч. У младшей, Виолы, волосы были чёрные, как вороново крыло, и смех, как хрустальный колокольчик. А глаза у обеих были синие, как вода в реке. В густой лесной чаще они построили себе хижину и жили там, не зная никаких бед. Никого не боясь, они вместе гуляли по лесу, собирали целебные травы, ягоды и цветы, варили зелья, помогали деревьям расти гуще, птицам — петь звонче, а ручьям — журчать громче. Они понимали языки зверей и птиц, их не трогали ни медведи, ни волки.
Как-то раз в лесу они нашли раненого красавца-охотника, на которого напал дикий кабан, и забрали его к себе в дом. Они ухаживали за ним, поили его волшебными снадобьями и развлекали волшебными историями. И так случилось, что обе сестры полюбили его, и между ними начался разлад. Они ссорились каждый день, не уступали друг другу ни в чём, и каждая старалась превзойти сестру и красотой, и нравом, и заботой о раненом.
И вот однажды Ирис проснулась и увидела, что хижина опустела — охотник ушёл, а с ним ушла и Виола. Долго плакала Ирис, оставшись и без сестры, и без любимого. Сердце у неё болело так сильно, что она перестала гулять в лесу, собирать цветы и травы, и даже птичье пение её больше не радовало. Но как-то ночью, сидя без сна у окошка, она вдруг поняла, что её сердце болит не от горя, а от тревоги. Ей захотелось отыскать младшую сестру и поговорить с ней, чтобы узнать, как ей живётся, счастлива ли она?
Ирис начала колдовать, и колдовала три дня и три ночи, пока не сделала волшебное зеркало. Начертав на нём особенный знак, она попросила его показать Виолу — и увидела, как та сидит у окошка и плачет, вытирая слёзы. Тогда Ирис опять принялась колдовать, и колдовала ещё три дня и три ночи, пока не сделала второе зеркало, чтобы поговорить с сестрой. И Виола рассказала ей, что красавец-охотник оказался грубым и жестоким человеком. Он запер её в своём доме и запретил заниматься магией, пригрозив, что если она ослушается, он сожжёт её на костре, как ведьму. Виола, бросившись на колени, взмолилась простить её и сказала, что больше всего на свете мечтает вернуться домой.
Тогда Ирис опять начала колдовать, и колдовала ещё три дня и три ночи, чтобы сделать третье зеркало. Начертав на нём особенный знак, можно было попасть, куда только пожелаешь, а чтобы вернуться назад, надо было начертать этот знак на любом другом зеркале задом наперёд. Когда Ирис прошла через волшебное зеркало, Виола кинулась к ней в объятия, и они обе расплакались, потому что истосковались друг по другу так, что не было никаких сил. Но в это самое время вернулся охотник, и так разозлился, что от одного его вида у сестёр душа ушла в пятки. Он сказал, что никогда не позволит Ирис снова сделать Виолу колдуньей, забрал и сломал их волшебные палочки, и запер обеих в погребе.
Но Ирис была очень умной волшебницей, и её не так-то просто было заставить отречься от волшебства. Семь дней и семь ночей она колдовала, и сотворила четвёртое зеркало, коварное и прекрасное: оно умело показывать человеку все его мечты, все его сокровенные желания. Когда охотник вернулся в очередной раз, она подсунула ему волшебное зеркало, начертав на нём особенный знак, и он не смог оторваться от него, любуясь чудесными картинами. Пока он смотрел в зеркало, не замечая ничего вокруг, Ирис схватила Виолу за руку, и они опрометью бросились вон. Но, торопясь, они так сильно хлопнули крышкой погреба, что охотник очнулся и увидел, что птички улетели из клетки. Разозлившись ещё пуще прежнего, он схватил свой охотничий кинжал, которым перерезал горло косулям, выпуская кровь, бросился за сёстрами и ударил Виолу в грудь.
Виола упала, будто подкошенная, и осталась лежать. У Ирис больше не было семи дней и семи ночей на колдовство. Она взяла кровь своей сестры, взяла кинжал с лезвием гладким и острым, как стекло, и сотворила пятое, самое сильное, самое опасное зеркало. В него она спрятала свою младшую сестру, и там Виола не могла умереть — ведь она стала всего-навсего отражением. А отражениям нельзя причинить никакой вред.
Ирис убежала, забрав Виолу, но затаила зло на охотника. С помощью этого зла и своей боли она колдовала девять дней и девять ночей, чтобы сделать шестое зеркало. Оно получилось самым злым: в его отражении всё подлое и некрасивое становилось ещё уродливее и безобразнее. Когда охотник взглянул в него, он ужаснулся тому, кем он стал и что натворил, и упал замертво.
Вернувшись домой, в хижину в лесной чаще, Ирис решила, что такое больше не должно повториться, и колдовала целых три года, чтобы создать седьмое зеркало, в котором можно было увидеть будущее каждого человека.
Вот только выпустить младшую сестру из волшебного зеркала она так и не смогла. Она так торопилась спасти её, что пятое зеркало вышло с изъяном. Оно собрало в себя все отражения Виолы, какие только были на свете: отражение в капле росы, отражение в чашке воды, отражения из всех зеркал, куда Виола заглядывала хотя бы раз. Их было бессчётное количество, все одинаковые, каждое с волосами, как вороново крыло и со смехом, как хрустальный колокольчик. И каждое думало, что оно и есть настоящая Виола. И сколько бы старшая ни пыталась, она так и не смогла вернуть младшую. А та, заключённая в зеркало, медленно умирала, не чувствуя ни боли, ни страдания. Отражение ведь не может существовать без хозяина, само по себе. Виола бледнела, истончалась и растворялась, пока не исчезла совсем, так и не сумев выбраться.
