Однажды, бесцельно бродя по городу и разговаривая о пустяках, они случайно набредают на церковь Вторых Салемцев. Восстановленная из руин, она стоит на прежнем месте, подновлённая, но всё такая же неприятная, как и раньше. Грейвз, заложив руки за спину, разглядывает её, подняв голову. Памятное место, и, наверное, ноги сами принесли его сюда, чтобы попрощаться с фантазиями… Он оглядывает улицу, неопрятные дома, обрывки газет, канализационные люки, втягивает носом запахи из окон: пережаренное масло, лук, что-то ещё, свидетельствующее о нечистоте. Смотрит на серые стены, грязные окна, пытаясь вобрать взглядом то, что уже упущено и никогда не вернётся.

Смотрит на Криденса, касается рукой его локтя, предлагая уйти.

Криденс смотрит на него в ответ… и вдруг вздрагивает, сутулится, его взгляд уезжает вниз, плечи подтягиваются к ушам, он уродливо горбится, повесив руки вдоль плеч. Перемена происходит, как по мановению волшебной палочки, будто из Криденса, как из куклы, вынимают внутреннюю струну, и он возвращается в прежнее положение, каким был всегда.

Выражение обречённой беспомощности и страха возвращается на лицо.

— Мистер Грейвз… — шепчет он.

Грейвз мгновенно срывается, вталкивает его в проулок, прижимает к стене церкви и целует жадно и глубоко, чувствуя, как Криденс дрожит и цепляется за него слабыми пальцами, всхлипывает, неловко пытается то ли ответить, то ли отвернуться. Грейвз не пускает его со сладчайшим восторгом, мнёт его губы своими, пьёт его судорожное дыхание, всем весом прижимает к стене, и ненадолго возвращается в сознание, лишь когда различает в бормотании Криденса жалобное:

— Пожалуйста, сэр… пожалуйста… это грех… мне попадёт, если нас увидят…

В опущенном взгляде Криденса такой огонь, а на щеках такой дикий румянец, что Грейвз теряет остатки совести. Он понимает, что это только игра, странная игра для них двоих. Он исступлённо мечтал об этом робком, стыдливом Криденсе, о его неопытности, о его послушании. А Криденс мечтал отомстить. Именно здесь, под стенами церкви, смотрите своими мёртвыми глазами: вот Криденс-маг, Криденс-грешник, Криденс-развратник, Криденс-который-должен-гореть-в-аду, Криденс, который целует мужчину, Криденс, который обрёл свободу делать то, что хочется, не оборачиваясь на чужую мораль.

Ветер отклеивает от стены старую афишу с воззванием «Спасём Америку от колдовства!», заметает им под ноги. Грейвз наступает ботинком на имя Мэри Лу, влажно шепчет на ухо Криденсу:

— Не бойся, мой мальчик… дай мне руку. Вот так… Потрогай здесь. Это совсем не страшно…

Криденс краснеет, кусает губы, вздрагивает, пока Грейвз ласкает себя его рукой, прямо через одежду.

— Я не должен так делать, мистер Грейвз… — шепчет он, и его пальцы подрагивают от напряжения. — Это стыдно…

Это так стыдно, что Грейвз трётся о его руку с невнятными стонами, не способный на связную речь. У Криденса хорошая память. Криденс запомнил, что именно по уши вогнало Грейвза в краску, и Криденс, кажется, всерьёз собрался воплотить фантазии Персиваля в жизнь.

Персиваль Грейвз никогда не был бунтарём и не стремился идти против системы. Он строил свою жизнь, как по нотам, каждая была восходящей. Он был благоразумным, правильным, безупречным.

Здесь и сейчас, рядом с Криденсом, он чувствует себя неправильным, небезупречным, неблагоразумным… Он чувствует себя живым.

Грейвз не знает, умирают ли люди от счастья, но очень надеется, что — нет.

КОНЕЦ