Сорок два!.. Даже если он сможет защитить его от Гриндевальда - отогнать старость он будет не в силах.
- Ах, вот ты о чём, - Персиваль с облегчением улыбнулся, стёр с его щеки мокрый след. - Не бойся. Волшебники живут очень долго.
- Долго?.. - недоверчиво переспросил Криденс. - Сколько?
- Сто лет… двести, - Грейвз пожал плечами. - Нынешнему директору Хогвартса почти триста.
Криденс глубоко вздохнул, успокаиваясь.
- Живите, пожалуйста, триста лет, - попросил он.
Персиваль опустил руки, посмотрел на него долгим задумчивым взглядом. Криденс смотрел в ответ. Будто видел его в первый раз. Человека, мужчину, аврора. Они будут рисковать жизнью уже очень скоро. Может быть, завтра. Может быть, завтра будет очень страшно, потому что Персиваль выйдет из дома, и придётся ждать его, тревожась и обгрызая ногти. Но это будет завтра.
Персиваль смотрел на него, положив руки в карманы. У него были грустные глаза. Криденс не знал, почему он так смотрит, и не хотел спрашивать. Ему просто хотелось, чтобы они перестали быть такими. Чтобы пристальный строгий взгляд снова стал ласковым. Чтобы Персиваль улыбнулся, глядя на него, чтобы возле глаз собрались тонкие лучики морщин.
- Давайте ещё раз, - сказал Криденс, положив одну руку ему на плечо. - Я почти всё запомнил.
Громкий звон дверного колокольчика прервал их.
- Почтальон, - сказал Грейвз, прислушавшись. - Наверное, письмо от Модести. Пойдём, встретим его.
Криденс задержался на пару мгновений, чтобы снять иглу с пластинки, когда Грейвз пошёл открывать дверь. Краем уха услышал какой-то возглас, потом кто-то чихнул, и стало тихо.
Непонятный страх вдруг ударил ему в голову, он выскочил из столовой. Незнакомый человек, бледнокожий и беловолосый, положил Грейвза на пол, под стеной. Тот как будто внезапно заснул, голова моталась из стороны в сторону, глаза были закрыты. Криденс оцепенел от ужаса, глядя на них.
Человек выпрямился, заметил Криденса, удивлённо поднял бесцветные брови. У него было неприятное лицо и глаза разного цвета.
- Что вы… что вы с ним сделали?.. - прошептал Криденс.
- Ну, здравствуй, мой славный, - ответил тот и широко улыбнулся. - Не ждал тебя тут найти.
========== Глава четвёртая. Геллерт Гриндевальд ==========
Двухэтажный каменный дом с белыми окнами и мощной дубовой дверью, потемневший от времени, вызывал… разочарование. Как же так, Перси? Где же изящество, где строгость и чёткость линий? Что это за пошлые цветы на зелёной лужайке, как ты мог здесь поселиться?
Геллерт стоял у границы защитного поля, которое окутывало территорию возле дома, вглядывался в окна, но видел только светлые занавеси. Здесь всё дышало деревенским покоем и тишиной. От невысокой изгороди, через которую можно было перешагнуть, к дому тянулась вымощенная камнем дорожка. Геллерт бы не удивился, если бы из-за дома сейчас показался какой-нибудь гусь и потопал ощипывать крокусы. Хотя, учитывая присутствие здесь Скамандера, скорее стоило предполагать появление взрывопотама.
Тишина и покой. Клумбам, обложенным круглыми камнями, явственно не хватало могильных плит. Они вызывали смертельную усталую скуку. Будто так и звали: приляг, отдохни, закрой глаза. Всё безнадёжно. Всё бессмысленно. Всё проиграно. Наверное, однажды утром Перси выйдет из дома, ляжет среди цветов, и земля проглотит его, только чавкнет. Был Персиваль - и больше нет.
Да что там - его уже нет.
Тот Персиваль Грейвз, который был до самой последней грязной мыслишки знаком Геллерту, не поселился бы здесь. Тот Персиваль был бунтарём. Он был упрямым, заносчивым, самовлюблённым гадом. Тот Персиваль не мог жить здесь, в этом пасторальном, ярко раскрашенном мирке. И всё же, как у него получалось создавать такою правдоподобную иллюзию гармонии, пряча в душе мерзкий, зловонный гнойник?
В его доме в Нью-Йорке - изысканная роскошь старой могущественной династии - благополучие ещё можно было объяснить влиянием семьи, накопленным за поколения. Но здесь это объяснение нельзя было принимать в расчёт.
Жить в доме Грейвза возле Центрального парка было одно удовольствие. Его домашние эльфы из-под Империо даже пикнуть не могли. Геллерт с ностальгией вспоминал то время, когда он был Персивалем Грейвзом. Теперь от настоящего Грейвза, похоже, осталась лишь тень, живущая в старом и мрачном доме. Странно, что он не разбил перед домом огородик с травками - отличительный признак деревенского колдуна, к которому приходят с насморком или с просьбой излечить какую-нибудь корову.
Стать Персивалем Грейвзом оказалось нетрудно, а быть им было даже приятно. Коллеги благоговели перед ним. Грейвз был прав, конечно - его репутация оказалась такой непрошибаемой, что промахи Геллерту прощались, стоило лишь улыбнуться и состряпать правдоподобное объяснение. И ни одна живая душа не заподозрила, что с мистером Грейвзом что-то не так. Потому что ни одна живая душа не знала Грейвза так близко, как его узнал Геллерт. Он держал на расстоянии всех, у него даже не было постоянной пассии. Там, на сверкающей вершине, где он творил историю и держал в одной руке - пряник, в другой - хлыст, будто державу и скипетр, усмиряя своих шпионов, авроров и конкурентов, там было слишком шумно и тесно для дружеских бесед. Нет, конечно, как и на любой вершине, там всё держалось на связях, но что они, его коллеги, его соперники, знали о Персивале Грейвзе?
Они знали, что он любит чёрный чай с бергамотом, с прохладцей относится к прерафаэлитам, всерьёз увлечён Кандинским и Климтом, они знали, что ему нравится джаз, астрономия и шахматы. Они знали его политические взгляды, привычку работать допоздна, склонность влезать в дела коллег и брать ответственность на себя. Но что они знали о нём, как о человеке?..
Ничего. Они не знали, что он никогда не спал с женщиной, что он встречается в казино с не-магами, что он мечтает о сыне, что он сентиментальный распутник под всей своей великолепной чёрно-белой бронёй, что он перечитывает на досуге Гомера и делает в книгах пометки карандашом, что в его спальне нет ни одного окна, что он любит запах свежих цветов и его привлекают полные губы.
Приятели его круга не знали Грейвза, потому что всегда были слишком заняты - политикой, порядком, мироустройством. Коллеги, стоящие ниже, не знали его, потому что он никого не подпускал. Он как будто всю свою жизнь занимался тем, что готовился к появлению Геллерта Гриндевальда.
В его великолепном доме всегда было так спокойно, будто ось мира проходила не через полюса Земли, а через этот высокий многоэтажный особняк у Центрального парка. Геллерт жил там, читал его книги, спал на его простынях, разбирал его рабочие записи, приобретал, почти забываясь, его привычки. Иногда там догоняло неприятное ощущение, что этому дому сильно не достаёт его настоящего хозяина. Грейвз был там везде, в каждой детали - и одновременно его там не было. Иногда это почти вызывало недоумение.
Он казался таким мощным, несокрушимым, практически вечным. И вот… это. Сельский дом. Рутина. Крокусы. Геллерт ощущал разочарование так сильно, что его даже подташнивало. Он всё же надеялся, что Грейвз не сломался окончательно. Он же так боролся! Продержался четыре месяца - а некоторые не выдерживали и четырёх дней. Даже когда он был в отчаянии, он скалил зубы, язвил и вёл себя так, будто не он тут пленник. Даже, принуждённый рассказывать о своих грешках, он не терял лица.
Геллерт был немного напуган, когда первый продолжительный допрос ничего не дал. Никаких тайн. Никаких страстей. Даже какие-то старые трагедии были уже полузабыты, и ковыряться в них было скучно. Грейвз не менялся в лице, рассказывая о том, что платил проституткам - он как будто не считал это чем-нибудь выдающимся или постыдным. Будто это было рядовое явление для человека его круга. Да, это была славная подробность для шантажа - но это была совсем не та тайна, которую Геллерт искал.
Нужная нашлась случайно. И как будто на сверкающей полированым серебром броне вспучилось уродливое грязное пятно. Мальчик. Порочная страсть. Эльдорадо стыда, отчаяния и мрака. Грейвз корчился, стоило только произнести имя - “Криденс”. Он краснел, как полевой мак, прятал глаза, у него сразу менялся голос. Он говорил, говорил, говорил, у него были десятки подробных фантазий, настоящее порнографическое ателье в голове. Иногда даже просто слушать его было мерзко, но в то же время это было по-своему захватывающим.