— Без резких движений.

— Я сюда не танцевать пришел. — Он кивнул на стеллаж у себя за спиной. — Не возражаешь?

Седой вытащил пистолет из ящика.

— Стянешь хотя бы Чупа-Чупс — прострелю башку нахрен. Давай быстро.

Эрик отвернулся, лопатками чувствуя нацеленное в спину дуло. Взял бутылку воды, прошелся между стеллажами, глядя на ценники. Выбрал пакетик изюма побольше. Повертел в руках запечатанный гамбургер и положил на место: либо вода, либо еда. Вода важнее. Вернулся к кассе, ощущая теперь щекочущий холодок прямо в центре груди. Положил на прилавок воду и изюм. Добавил к ним упаковку мятных конфет со стойки. Высыпал на блюдце горсть мелочи, сверху положил мятый доллар.

Седой смотрел на него с подозрением, будто ждал, что Эрик сейчас тоже выхватит ствол, и придется палить друг в друга в упор.

— Убери пушку и займись кассой, — посоветовал Эрик. — Я хочу есть.

Тот помедлил, одной рукой высыпал мелочь на прилавок и принялся пересчитывать, все еще держа Эрика на прицеле. Это было глупо. Он стоял слишком близко, Эрик мог бы перехватить кольт, даже не используя свою силу. Ударить по руке, шаг в сторону с поворотом, уклоняясь от линии огня, дернуть запястье на себя, выломать пистолет из пальцев. Две секунды, не больше.

— Не хватает десяти центов.

Эрик провел рукой по карманам джинсов, но там, к сожалению, было пусто.

— Тогда только вода и изюм.

Седой наконец выбил чек. Эрик скрутил крышку у пластиковой бутылки, сделал несколько жадных глотков. Спрятал изюм в карман, повернулся, чтобы выйти.

— Ну-ка стой.

Мужик задвинул кольт в ящик, нагнулся, чем-то пошуршал под прилавком. Выпрямился, держа в руках пластиковую упаковку ветчины, нарезанной полупрозрачными ломтиками.

— Срок годности вышел вчера, все равно выбрасывать. Будешь?

— Буду.

Седой бросил ему ветчину прямо в руки.

— И леденцы свои забери.

— У меня нет десяти центов.

— Хватай и вали, пока я не передумал.

Эрик вернулся, забрал мятные конфеты.

— Почему ты решил мне помочь?

— Потому что ты не под кайфом, а просто с катушек съехал. Насмотрелся я на вас после Вьетнама. На одного такого психа в Мэдисоне целую охоту устроили из-за вшивого гамбургера. Он полгорода разнес, пока его не взяли.

Эрик кивнул.

— Спасибо.

— Подотрись своим спасибо. У меня тут семья, мне нахрен не сдались отморозки вроде тебя. Вали, говорю.

После Линкольндейла Эрик начал считать шаги, чтобы не заснуть. Он начал с минус двадцати тысяч. Минус семнадцать тысяч — поворот с двухсот второго шоссе на Пердис Роуд. Минус пятнадцать тысяч — мост через Кросс. Минус семь тысяч вдоль очередного водохранилища. Обочина усеяна жухлыми листьями, ноги болезненно подворачиваются на кротовых ямах. Минус пять тысяч до поворота. Небо какое-то бледное, мятое, как влажная рубашка, измочаленная неисправной сушилкой. Низкие облака наползают друг на друга, маются на одном и том же месте часами. И рады бы разбежаться, но нет ни ветерка. Минус тысяча. Кованый забор с каменным основанием начинается задолго до того, как появляются въездные ворота. Минус триста. Выцветшее солнце тянется к горизонту, Эрик отстраненно слышит, как ноги шуршат по траве. Стайки подростков валяются под деревьями на пледах. Кто-то смеется. Кто-то листает учебник. Кто-то проносится мимо с мячом в руках, отшатывается в сторону. Эрик смотрит прямо перед собой, поле зрения сужается до нескольких метров. Минус сто. На берегу пруда кружком сидят дети, завороженно слушают человека с книгой на коленях. Эрик не слышит голоса, но он и так знает, как он звучит. Мягкий, негромкий, слегка шероховатый. Гипнотизирующий. Головы поднимаются одна за другой, смотрят, как он приближается. Лица удивленные. Минус сорок.

— Пожалуйста, не отвлекайтесь, — Чарльз наконец тоже поднимает голову и замолкает. Эрик чувствует себя так, словно обогнул пешком весь земной шар. Мальчишка с серебристыми волосами получает тычок локтем от соседки, захлопывает рот. Минус пять.

— Вам не помешает еще один слушатель?

— Эрик.

Чарльз улыбается. Он плохо выглядит, под глазами круги, кожа бледная, будто он давно не был на солнце. Эрик бросает рюкзак, садится возле его кресла и засыпает мгновенно, уронив голову на обод колеса. Чарльз, пряча светящуюся улыбку, оглядывает лица студентов.

— Пожалуйста, не отвлекайтесь. Я продолжаю. Для любого действия, начиная от элементарных мускульных усилий и заканчивая более сложными — танцем, игрой на барабанах, использованием уникальных способностей — зеркальные нейроны позволяют нашему мозгу установить соответствие между действием, которое мы наблюдаем, и действием, которое можем выполнить, и благодаря этому определить их значение.

Чарльз опирается на подлокотник, склоняясь в ту сторону, где сидит Эрик. Пальцы подрагивают, будто он еле сдерживает их, чтобы не запустить в спутанные неаккуратные патлы. Он продолжает читать ровным голосом, но время от времени внезапно делает паузу в самом неожиданном месте, будто останавливается во времени и забывает, зачем он вообще здесь. А потом продолжает лекцию, не заметив, что сам же прервал ее.

Студенты старательно пишут конспекты, стараясь не поднимать глаз от тетрадей. И хотя ничего особенного не происходит, всем вокруг становится так неловко, будто они подсматривают за чем-то невыносимо интимным и абсолютно не предназначенным для чужих глаз.

Всем, кроме Питера, который не сводит с Эрика глаз, не ощущая никакой нарушенной интимности.

— Домашнего задания на сегодня не будет, — Чарльз закрывает книгу. — Вы свободны.

Студенты подхватывают свои вещи и расходятся тихо, будто дали обет молчания. Ни вопросов, ни шуток, ни громких голосов. Все стараются поскорее вернуться к обыденной жизни, но ни у кого это не получается. Они несут в памяти свидетельство чуда.

Дальнейшее видит только Питер, спрятавшись за огромным старым кленом. Чарльз наклоняется к Эрику, обхватывает его голову обеими руками, прижимается губами к волосам и сидит так до тех пор, пока Эрик не разлепляет глаза.

— Они все равно придут, — пробормотал Эрик. Слова давались с трудом, он едва шевелил губами от усталости. — Все равно, где их ждать. Лучше рядом с тобой. Просто сидеть здесь и слушать твой голос. Я скажу, что заставил меня впустить… Взял заложников. Они не будут разбираться.

Он прижался лбом к руке Чарльза, закрыл глаза, проваливаясь в короткий обрывочный сон.

— Ты должен пойти со мной. У меня для тебя кое-что есть, — сказал Чарльз.

— Прямо сейчас? Это не может подождать до завтра?

— Прямо сейчас, Эрик. Следуй за мной.

Рюкзак остался лежать на траве. Эрик, с усилием переставляя ноги, чтобы держаться рядом с коляской, шел следом. Преодолев вход, холл, коридоры левого крыла, они оказались в директорском кабинете. Чарльз объехал стол, отпер сейф и достал оранжевый чемоданчик.

— Узнаешь?

— Поверить не могу, что ты не сделал из него тренировочную мишень, — Эрик тяжело привалился к стене.

— Я хотел. Но не решился.

Он толкнул чемоданчик через стол, Эрик поймал его обеими руками, чуть не уронил.

— Я тронут, Чарльз. Кстати, ты забыл у меня шарф. Я привез.

— Откроешь? — у Чарльза странно блестели глаза, скорее всего, виноваты были блики от окон.

— Не говори, что ты сохранил мои водолазки, — Эрик отщелкнул замки, откинул крышку и уставился на белую пухлую папку с собственным именем. — Что это, Чарльз?

— Твое досье.

— Ты украл его?

Чарльз подъехал вплотную.

— Это единственная копия. Прости, что не связывался с тобой после отъезда, друг мой. Я был занят тем, что уничтожал связи между твоим именем и твоим прошлым. Никто в мире, кроме нас, больше не сможет вспомнить, в чем тебя обвиняли. Никто за тобой не придет, Эрик. Ни сюда, ни куда-то еще. Прятаться не надо.

— Ты стер память половине мира?

— О, нет, — в улыбке промелькнула гордость. — Это было бы легко обнаружить. Я разрушил связь в воспоминаниях между твоим именем и преступлениями, в которых тебя обвиняли. Спроси любого — тебе скажут, что Кеннеди, конечно, убил какой-то мутант, которого потом посадили в камеру… Но кто он, как его звали, куда он делся — этого больше никто не вспомнит.