«Наверное я люблю их, — неожиданно думает Гэвин, — И Маркуса, и Лайджа». От этой мысли все как-то встает на свои места. Но это вовсе не любовь. Гэвин еще слишком маленький, чтобы отличить гормональные выбросы от настоящего чувства. И кто может поручиться, что когда-нибудь он это поймет.

После снарядов — массаж. Маркус льет на руки пихтового масла, начинает мять еще дрожащие ноги Лайджи, икры, потом бедра, разогревает. По всему спортзалу разливается аромат хвои.

Сначала Маркус не прилагает усилий, массирует осторожно, словно исследует, потом нажимая резче, сильнее, обхватывает рахитичную ногу Лайджи в кольцо своих сильных пальцев, растирает, заставляет кровь бежать быстрее. Лайджа громко сопит, Гэвин смотрит, и его кровь тоже разгоняется. Они сидят рядом, и Гэвин держит Лайджи за руку, как на процедурах в Институте, чтобы знал, что не один.

Маркус иногда делает вид, что путает кто есть кто — спортивная форма одинаковая, лица одинаковые, голоса одинаковые — и начинает массировать Гэвина. Гэвин считает до трех, прежде чем возмутиться. Три секунды запретного удовольствия — это все что он может себе позволить.

А потом наступает месяц май и отец решает увезти Гэвина в летний лагерь при Сенате: «…чтобы было как у всех, а то на меня уже начинают показывать пальцем».

Возражений не принимается:

— Сынок, у нас не любят одиноких. На меня уже и так косо смотрят, потому что я не женюсь второй раз, как от меня все ждут. Не надо давать лишний повод. В этом году все будут с детьми. Ты должен показать себя с хорошей стороны, договорились? Примерный сын, подающий надежды спортсмен. Мы утрем нос этим демократам. Надо было тебя взять еще прошлым летом. Но, с другой стороны, тогда не было Маркуса. Теперь он присмотрит и за домом, и за Элайджи.

Всегда собранный, безупречно одетый, отец — человек «с убеждениями». Его называют «силовиком правосудия». Гэвину эти слова очень нравятся, но сейчас он на себе чувствует его силу — невозможно сопротивляться, невозможно сказать «нет». Приходится, скрепя сердце, уезжать.

— Я буду сэмэсить. Держись, Быстрый Мозг!

— Покажи им кузькину мать, Белый Ястреб!

Но в горле у обоих скребут кошки — они впервые разлучаются так надолго. Ни тот, ни другой не знает, какой будет встреча в августе. Гэвину вспоминается фраза из детства: «Люди такие ненадежные».

Комментарий к Маркус

*«Дорогу утятам!» Роберт Макклоски

========== Элайджа ==========

После отъезда Гэвина и старшего Рида погода устанавливается. Но Элайджа не выходит ни из комнаты, ни из дома. Маркус приносит еду наверх, вечером заходит спросить, как дела. На следующий день просто заходит. Элайджа едва поворачивает голову, сидит, склонившись над айфоном.

— Ты спал?

— Что?

Лицо у мальчишки помятое, если он и спал, то в одежде. Маркус качает головой, ставит завтрак, забирает пустые тарелки. Хорошо, что ел:

— Ничего. Я зайду позже.

Элайджа его уже не слышит и не останавливает. Он полностью поглощен экраном, на котором, должно быть, появилось сообщение от Гэвина. Весь его мир сузился до телефонного сленга и иконок. Маркус бесшумно прикрывает дверь. Расставание — это всегда трудно, тем более для Элайджа. Ему можно волноваться, но он еще не умеет с этим справляться.

Маркус понимает, что SMS связывают Элайджа с братом, и за эту связь мальчишка держится обеими руками — изо всех сил старается сохранить привычное. Маркус вздыхает: он-то очень хорошо знает, что в этой жизни никогда ничего не остается неизменным, кроме привычек.

Проходит два дня. Элайджа вежлив, отвечает на вопросы, улыбается, но Маркус видит, что из глубины его глаз проступает тоска и обида. Мальчишка не справляется. Маркус решает больше не быть деликатным — заходит без стука, садится рядом:

— Пишет?

— Да. Сегодня по одному сообщению через каждые два часа.

— А вчера?

— Через каждый час.

— Так и будешь сидеть с телефоном все лето? Дай Гэйву спокойно провести каникулы.

Маркус мешкает, не зная, что делать с руками дальше. Хочет отобрать телефон, но в последний момент осторожно приобнимает мальчишку за плечи. Это первая фамильярность, которую он себе позволяет:

— Не держи брата на коротком поводке. Отпусти. Нельзя жить, прилепившись друг к другу все время. Подумай лучше, чем удивишь его, когда он вернется. Пошли в зал, покажу тебе один прием — Гэвин его не знает, — голос Маркуса звучит терпеливо, можно даже сказать, что ласково.

— У меня все равно не получится. Координация же ни к черту. Да и настроения нет. Ничего не хочу делать. Ничего. Хочу, чтобы он был здесь, — Элайджа обводит взглядом комнату, которая, пока в нее приходил Гэвин, казалась уютной. Теперь же стены и вещи потускнели, словно покрылись слоем пыли. Когда Гэвина нет рядом — все плохо.

— Когда Гэвина нет рядом, у тебя есть ты сам, — словно прочитав его мысли, говорит Маркус, — Если что-то делаешь — делай это для самого себя.

— Для себя не интересно, Маркус.

— Это зависит.

— От чего?

— От точки зрения. Вот возьми скалолазов. Одинокий и экстремальный вид спорта. Ты лезешь вверх не ради горы, не ради рекорда, а ради того, чтобы понять, на что способен. Чтобы посмотреть на мир у твоих ног. Вершина стоит одиночества.

— Куда может залезть такой калека, как я? Ты же знаешь, что написано в страховке: «неизлечимые последствия кровоизлияния ограниченного характера».

— Мало ли что там написано. Я тебя никогда не считал калекой, и Гэвин не считает. И, по-моему, правы мы, — Маркус замолкает, делает паузу, потом спрашивает, — Хочешь поиметь их всех?

Элайджа неуверенно кивает.

— Тогда идем заниматься.

***

Два летних месяца проходят в упорной работе. Маркус решает, что Элайдже нужны новые привычки, потому что Гэвин забрал с собой старые. Привычки — это опора, это цемент, который связывает один день с другим, это страховка, которая поддержит, когда все идет не так. Он знает это по себе. Его армейские привычки его никогда не подведут и, если что-то пойдет не так, на них всегда можно будет положиться.

Маркус заставляет Элайджа опираться на привычки, как на ступени, и двигаться вперед. Подъем в шесть, спортзал в восемь, прогулка в полдень, занятия до шести, фильм перед сном, массаж и ванна на ночь. Распорядок и еще раз распорядок.

К августу Маркус и Элайджа притираются друг к другу настолько, что лишний раз им не надо открывать рот — и без слов все понятно. Достаточно жеста, взгляда, улыбки. За три дня до праздника Труда Гэвин звонит — они с отцом возвращаются. Элайджа не спит ночь, за час до названного времени уже дежурит у входа.

Гэвин влетает в дом первым. Маркус и Лайджи стоят там, где обычно стоял он, встречая маму. От неожиданности Гэвин тормозит на долю секунды: так вот как это — возвращаться после долгого отсутствия, понимает, как, оказывается, сильно скучал. Пальцы разжимаются сами собой, сумка падает на пол. Он бросается с гиканьем вперед, пожимать сильную руку Маркуса, купаться в теплых объятиях Лайджа.

Да, все так как он себе представлял, как планировал, как ожидал. Или нет? Что-то его тревожит. Что-то изменилось. И дело не в коврах и расстановке мебели — они-то как раз на месте. Дело в запахах, которые стали резче и насыщеннее, в прикосновениях, которые больше не обжигают, в интонациях, которые вдруг перестали быть понятными, в освещении, которое стало другим, потому что Гэвин вытянулся за лето, стал высоким, как отец, а дом, наоборот, сжался на манер шагреневой кожи.

Гэвин смотрит на Лайджа внимательнее — тот тоже вытянулся, подкачался, хотя до спортивной фигуры ему далеко. Братец выглядит старше, намного старше. По одному виду уже можно сказать, что он больше не ходячий набор всевозможных неприятностей. И он улыбается. Вот оно! Раньше Лайджа никогда не улыбался. Он не умел этого делать, ни в Институте, ни позже. И есть еще одно. В его взгляде появилась такая же спокойная уверенность, какую Гэвин давно заметил у Маркуса.