Маркус ставит ему колено в нужную позицию, чтобы не смотрело в сторону, и наклоняется поправить бедра — максимально вперед. Гэвин чувствует какое-то щекотание за грудиной, но оно тут же теряется в пульсации крови в висках, сердце начинает гнать нервозность по венам.

— Это мае-гэри, — говорит Маркус. — Удар идет вглубь цели, всем весом.

Гэвин чувствует горячую ладонь у себя на попе, и сильные пальцы разворачивают его бедро наружу. Сильнее. Сильнее. Он краснеет как помидор. Хорошо, что Маркус сосредоточен на его суставах, а не на лице.

— Мае-гэри, — повторяет Гэвин, сглотнув. Чуть погодя сам выводит колено высоко и бедро разворачивает правильно. И еще раз, и еще. А на коже все еще горят те места, которых касались пальцы Маркуса.

— Вот, теперь давай в стойку, смотри, ступни подкрути чуть чуть, левую ногу выстави. Отлично. Руки, руки согни, руки всегда готовы к удару. Левую к подбородку, правую выше виска. Хорошо… Теперь смотри… два самых простых удара. Хай-кик и лоу-кик.

Маркус медленно поднимает колено, замирает, левой ступней врастает в мат, как чертов Рэмбо, вкручивается, заносит правую и касается сгибом лодыжки бедра Гэвина. Аккуратно.

— Это по внешней стороне, — Маркус снова сгибает ногу в колене, тянет носок, разгибает, ступня скользит у Гэвина между ног и касается внутренней стороны бедра и паха. Медленно и нежно. По крайней мере так кажется Гэвину. Новое ощущение такое сильное, что Гэвин паникует.

— Повторить сможешь?

Гэвин кивает. Стоя на одной ноге, облизывает губы — во рту вдруг сразу сухо, язык мешается, цепляется за небо и за зубы. Гэвин делает движение, оно выходит совсем не так и не туда. Нога на мате скользит, а не проворачивается. Гэвин сплевывает. Повторяет все снова. С третьего раза тело понимает, как надо. Он с разворота лодыжкой скользит по бедру Маркуса. На секунду ему кажется, что он коснулся машины из титана — такое бедро твердое. В ушах слегка звенит.

— Для первого раза — хорошо, есть ошибки, но суть ты понял. Второй заход, — командует Маркус.

Гэвин выводит колено в позицию, выставляет бедро вперед, выпрямляет ногу. Пальцы касаются теплого и мягкого. Гэвин на секунду теряет контроль и падает.

— Ничего, — Маркус протягивает руку и рывком ставит его на ноги. — Равновесие — дело наживное. Теперь хай-кик. А потом будем чередовать. Все то же самое, только колено заводи чуть в бок, и строго параллельно земле. Выводи в позицию, я покажу. Вот так, — ладони у Маркуса такие огромные, что обворачивают коленку полностью, разворачивают ее вместе с бедром. — Теперь выпрямляй ногу так, чтобы положить ее мне на плечо? У самой шеи. Сможешь?

Гэвин пробует. Колено никак не хочет выпрямляться, и нога похожа на скрюченную палку.

— Понимаешь теперь, зачем растяжка нужна? Сейчас потяну.

Одна горячая ладонь остается на колене, другая скользит по внутренней стороне ноги вверх, Маркус надавливает, заставляет мышцы больно натянуться и разложиться. Гэвин закусывает губу. Он почти рад, что больно. Боль глушит другие ощущения, не менее сильные. Черт! Когда до него дотрагивались последний раз? Чтоб вот так, бережно и мягко. Чтобы до мурашек? Мама? Он не помнит. А до него хоть раз дотрагивались? Так? Гэвин чувствует, что еще минута, и ему будет очень стыдно перед Маркусом.

— Растяжка вдвоем эффективна, — Маркус ничего не замечает. Просто отлично! Гэвин резко падает на спину, вскакивает.

— Что с тобой? Я сделал слишком больно? Гэвин!

Если бы больно! Гэвин делает злое лицо, чтобы не показать растерянность, толкает Маркуса, который опять наклоняется, его лицо так близко… так близко. Гэвин вскакивает и через три ступеньки бежит к себе. Оборот ключа. Распахивает дверь в душ.

Что с ним? У него стоит, как если бы он посмотрел крутое азиатское порно. Он дрочит судорожно и безжалостно, кончает резко, всхлипывает, запрокидывает голову и больно стукается затылком о кафель. «Бля», — говорит задохнувшись, смотрит невидящими глазами на бутылку шампуня, на мочалку, на краны и только после этого соображает, что надо бы включить душ. Ноги дрожат и не хватает воздуха. Бля.

Маркус стучит в дверь через час. Тихо и интеллигентно. Гэвин открывает, готовый спустить всех собак. Маркус сжимает бутылку сидра — нечто совершенно небывалое и непозволительное, когда тебе еще даже не пятнадцать — и чуть-чуть дергает кадыком — нервничает:

— Мир?

И Гэвин кивает. Как можно сердиться на Маркуса?

Когда от сидра остается несколько последних теплых и не таких уже вкусных глотков, Гэвин спрашивает:

— Почему отец тебя нанял? Ты не похож на учителя или на сиделку.

— Но я учитель. Показать университетский диплом?

Гэвин пасует. Лезть в бутылку ему не хочется, да и незачем. Он шестым чувством знает — отец недоговаривает. И Маркус тоже. Отец тоже не забыл чуваков в удобных костюмах с каменными лицами. А тут еще эта новая работа. Наверняка с секретами, не просто так же ему звание дали и из дома его забирает бронированный Cadillac Escalade.

Маркус не простой учитель. Это и козе понятно. Просто не хотят, чтобы Гэвин об этом задумывался, заводил разговор с Лайджей. Знают, что у Гэвина от брата нет секретов, а Лайджу нельзя волноваться.

— Если учитель — учи. Только я не Лайджа. Арифметику я уже прошел.

— Хорошо, — говорит Маркус, его тяжелая ладонь ложится на макушку, легкое движение приятно ворошит волосы. Гэвин на секунду закрывает глаза и чувствует себя шестилеткой.

***

С этого вечера они тренируются почти каждый вечер. Синхронизируются, как говорит Маркус. А потом поднимаются наверх, смотрят на мост и огни, и темноту, и говорят не включая свет. О чем только они ни говорят. Обо всем, о чем Гэвин не мог, не хотел или не решался поговорить с отцом.

Иногда, очень редко и только в хорошую погоду, они выбираются по пожарной лестнице на крышу и вытаскивают с собой Лайджи. Смотрят на звезды. Маркус знает все и о них. Лазерной указкой находит Марс, Юпитер, или Венеру. Лайджа смотрит во все глаза. Планеты его манят. Он прочитал в своих ученых книжках, что очень скоро будет разработана такая технология, что можно будет усиливать людей, приращивать стальные руки-ноги и искусственные легкие, чтобы дышать разряженным воздухом. Он мечтает лететь строить колонию на Марсе. «Куда тебе, — говорит Гэвин, — ты сначала километр без одышки пробеги». Но Элайджа на следующий день заказывает в интернет-магазине толстые специализированные книги, а не гантели. Его глаза горят. Гэвин любуется. Это не слюнявый Лайджа из детства, но это его Лайджа. Настоящий.

А Маркус говорит Лайдже, что Гэвин прав, что без здорового тела нет здорового духа и два раза в неделю занимается с братом в оборудованном гараже. Гэвин ходит смотреть.

Иногда Гэвину кажется, что у Маркуса и Лайджа не занятия, а мучения. После них Лайджа бледный, лоб лоснится, ресницы мокрые, но не жалуется, хотя Гэвин видит, что он на пределе. Как после процедур в Институте. Маркус заставляет его делать жим на гакк-машине. Лайджа сжимает зубы и шипит. Уже после третьего подхода его ноги дрожат, он хватает воздух ртом. После четвертого, когда и руки и ноги начинают ходить ходуном, Маркус останавливает его. Только тогда:

— Терпи, надо через боль. Иначе не получится.

Гэвин как-будто терпит сам, сжимает кулаки и впивается ногтями в кожу. Ему тоже тяжело и хочется хватать воздух ртом, но он не уходит и не жалеет брата. Жалеть — не выход. В Институте мучили мозг. Маркус мучает тело. Пусть. Если Маркус говорит, что так надо — значит надо. Он смотрит, чувствует, переживает и понимает, что ему нравится быть рядом с ними. Он чувствует, как что-то сильное соединяет их троих в одно большое «мы». И это важно. Он не сильно задумывается почему. Важно, и все тут. Просто, когда они все вместе, его накрывает каждый раз эмоциями, новыми и сильными. Он в них не разбирается, но хочет испытывать их снова и снова, разделить равноправно на троих радость, которой пропитана атмосфера спортзала.