Отец же продолжает как ни в чем не бывало:

— Маркус будет жить в кабинете вашей мамы, готовить Элайджу к школе и помогать ему в учебе. Да и тебе, Гэвин, помощь не помешает. Я устал от постоянных нареканий в твой адрес, сыт по горло твоими драками и пропусками. Не криви губы, когда я с тобой разговариваю. Тебя от отчисления спасают только спортивные результаты и мое положение. Кстати, насчет положения. Новая должность в Вашингтоне будет, как бы лучше выразиться, требовать моего постоянного присутствия. Организовать с нуля новую службу — занятие трудоемкое. Однозначно. А вы… оба… в таком возрасте, когда нужен контроль и хорошее воспитание. Маркус? — Старший Рид смотрит на найденное им решение всех проблем.

Маркус вставляет свои несколько слов:

— Ваш отец детально и подробно посвятил меня в суть проблемы. Я постараюсь сделать все, чтобы Элайджа справился, чтобы к началу нового учебного года школа стала для него приятным времяпрепровождением.

— Что-то я ни разу не видел парня, для которого школа стала бы приятным времяпрепровождением, — бурчит себе под нос Гэвин, но, что отец, что Маркус, оба делают вид, будто не расслышали.

— Я понимаю, что смерть вашей мамы стала тяжелым потрясением, — это снова берет слово отец, он уже удобно расположился в кресле и теперь говорит с придыханием, как по написанному, — Еще одно такое потрясение может стать роковым для Элайджи. Его мозг еще очень и очень хрупкий. Я бы сказал — уязвимый. Я объяснил это Маркусу, но хочу чтобы и ты, Гэвин, понял. Мне не надо, чтобы все мои усилия и все эти годы в программе доктора Стерн пошли псу под хвост. Мне бы очень не хотелось, чтобы какая-нибудь глупость, случайность или неосторожность сорвала выздоровление Элайджи.

При этих словах в глазах старшего Рида застывает выражение озабоченности, слегка разбавленное скорбью, точь-в-точь как у Палпатина:

— Маркус здесь, чтобы этого не допустить. Массажи, тесты на уровень церебральной активности, курс лекарств — все это теперь в компетенции Маркуса. Никаких больше Институтов. Я не могу позволить, чтобы меня упрекали в… черствости и неумении воспитывать сыновей. Я все правильно изложил, Маркус?

Маркус кивает. Но на его лице не отражается никаких эмоций, кроме уважения. Словно он держит себя под строгим контролем и не дает своему мнению прорваться сквозь. Руки за спиной, он стоит слишком прямо, голову держит слишком независимо. Или это только так кажется Гэвину?

***

Маркус заселяется в опустевший мамин кабинет, в самом конце второго этажа, с видом на мост Закима. Напротив — комната Гэвина, за стенкой — комната Лайджи. Теперь Маркус вместо Гэвина следит за братцем, теперь он, пока отец отсутствует, — а тот все время отсутствует — в доме за старшего.

И у Маркуса получается. Он успевает и с Лайджи позаниматься, и с Гэвином сходить на стрельбище. Словно понимает, что Гэвину тоже нужно внимание и тепло. Словно Гэвин не умеет сам справляться с горем. Даже приятно, что Маркус рядом, всегда спокойный, всегда доброжелательный. Но Гэвин все равно настороже. Готов в любой момент дать отпор, возразить, нагрубить, указать место. Только одно удерживает — Элайдже, кажется, хорошо с Маркусом. У него теплеет взгляд, он не стесняется, не замыкается в себе, не закрывается в комнате. Иногда, по старой привычке, пускает слюни и ест руками. Потому что Маркус не делает замечаний, не меняется в лице, не рассказывает озабоченным голосом об этом вечером отцу по телефону. Гэвин потихоньку оттаивает.

Через некоторое время заходит в комнату с видом на Закима, встает у двери, прижавшись спиной к стене. В комнате все изменилось: узкая кровать на месте большого стола, невзрачный секретер на месте дивана. Персидский ковер на полу заменен синтетическим. С полок убраны редкие энциклопедии в дорогой коже и мамины монографии. На стене, на видном месте, висят боксерские перчатки.

— Классика? — кивает Гэвин на стену.

— Нет. Кикбоксинг. Интересуешься?

Гэвин делает непроницаемое лицо. Так он все сразу и рассказал. Как же.

— Могу научить, если хочешь. Хорошо работает против противника с оружием. Хочешь? — Маркус говорит это как само собой разумеющееся, и сердце Гэвина непроизвольно стучит быстрее, но вида он показывать не собирается.

— Не надо. Лайджи учи. Учитель.

Маркус улыбается одними глазами:

— Если передумаешь, я к твоим услугам.

— Не передумаю, — Гэвин закрывает за собой дверь, и закусывает губу. Ну почему все у него через жопу? Ну что стоило сказать «хочу»? Ведь хочет!

Проходит лето, за ним день рожденья. Новый учебный год в новой школе не оставляет времени ни на что, кроме учебы. Маркус окончательно приживается в доме, но учитель из него хреновый, как понимает Гэвин. Он не учит, он делает сам и показывает. И делает здорово. Как же это бесит. Маркус и бегает быстрее, и стреляет лучше, и с Лайджи занимается, как играет. И даже с дядей Карлом, когда тот приезжает навестить отца, правда все реже и реже — дела, да… выставки, становлюсь популярен — находит общий язык. Гэвин даже слышит однажды, что прощаясь, дядя говорит отцу:

— Хорошая нянька нынче редкость, Леопольд, но Маркус — это намного больше. Блестящая находка. Я бы от такого тоже не отказался. Был бы мне за сына.

Гэвин так и поперхивается от этих слов. Хорош сынок, нечего сказать. Потом долго злится и сам не понимает почему. Всем нравится Маркус. Все заботятся о Лайдже. А Гэвин? К нему просто привыкли? В какой-то фантастике он читал, что привычка рождает равнодушие. Но он тоже уже привык к Маркусу, а вот равнодушие не испытывает, скорее наоборот.

***

После Нового Года Маркус снова заговаривает про кикбоксинг, на этот раз по делу и издалека:

— Видел какой я тренажерный зал сделал во втором гараже?

— Ну видел. Зеркала, маты, гравитон поставил и гакк-машину. Ничо так. Лайджи полезно. А то совсем дохляк.

— Там все тренировать можно, не только мускулы Элайджа. Так что насчет кикбоксинга? Я смотрел за тобой — ты гибкий и быстрый. У тебя получится.

Гэвин на секунду задумывается. Его редко хвалят.

— Давай, Гэвин. Попробуй, — вставляет свое слово Лайджа. — Мне надо тут поделать для школы кое-что. Думаю, что смогу сдать программу за этот год и перейти в следующий класс досрочно. Здорово, да? Будем сидеть за одной партой. Так что я позанимаюсь пока, а вы идите. Без проблем.

Гэвин кивает, чтобы сделать Лайдже приятное и быстро спускается вслед за Маркусом, пока не передумал. В зале Маркус снимает рубашку. Гэвин присвистывает — не живот, а сплошные кубики. Подходит ближе:

— Я потрогаю? Клево! — и ведет рукой по теплой коже Маркуса от живота вверх. — Впечатляет… — Руке тепло и как-то волнительно.

— Лучше заниматься в шортах, — говорит Маркус, аккуратно убирая руку Гэвина, — и босиком, чтобы покрытие чувствовать и в контакте быть, — Натягивает поверх кубиков белую футболку. — Переоденешься?

Гэвин наклоняется, расшнуровывает кроссовки. Встает босыми ногами на мат. Холодно. А щекам жарко.

— Лень подниматься. И вдруг у меня таланта нет. Может, это будет наше единственное занятие, чо напрягаться из-за формы. Давай сегодня без?

— Как знаешь. Но движения ног не должны ничем ограничиваться, так что в джинсах не получится, — смеется Маркус, от него пахнет немного потом — совсем не противно, немного парфюмом, немного комнатой Элайджи. Гэвин стягивает штаны и остается в трусняке. А что?

— Какой удар тебе поставить сначала? Ногами или руками?

— Ногами. Ноги интереснее.

— Хорошо. Покажу два базовых кика. Еще покажу какие мышцы качать для хлесткого удара. Но начнем с разминки. Разминка обязательно.

Они бегают туда сюда, сидят на полу, наклоняются к вытянутым в разные стороны ногам, делают перекаты, вертят ступнями.

— Нельзя с холодными мышцами, — говорит Маркус широко разводя ноги и медленно опускаясь на шпагат.

— Понял, — отвечает Гэвин, повторяет за Маркусом и заваливается на спину.

Маркус ловко оказывается рядом, помогает подняться. Показывает, как выводить колено. Гэвин повторяет, но неправильно.