Отец еще говорит некоторое время о долге, семейной солидарности и сыновней любви, но как-то уже без энтузиазма. Гэвин кивает, соглашается, а сам прислушивается к тому, что происходит за дверями кабинета. В какой-то момент ему кажется, что где-то осторожно захлопывается входная дверь.

***

Лайджа вздрагивает, когда чья-то рука дотрагивается до его плеча. Он чуть не задыхается от вторжения реальности в ход его мыслей. Он оказывается был не здесь, он, оказывается, ничего не слышал и не видел после того, как Маркус объявил об уходе. Он, оказывается, далеко ушел в свой страхи и сильный, очень сильный, гнев. На отца, на Маркуса, на самого себя. Как же так? Еще вчера вечером все было логично и правильно. Вчера вечером он все понимал, и было возможно все. Почему же все изменилось? Что он не учел? Почему за «вчерашним вечером» случился «сегодняшний день», и все, что он делал, чтобы организовать свою с Маркусом жизнь, оказалось бесполезно? Где-то что-то не стыкуется. Где-то, в самой сути системы отношений между людьми, закралась ошибка. Заложенная программой поведения ошибка. Он делал все, что хотел отец, он делал все, как учил его Маркус. Почему же он стоит сейчас одинокий, как никогда еще в своей жизни, и ненавидит всех?

— Пойдем, Лайджа. Папа уже нас отпустил, — Гэвин смотрит на него с жалостью и пониманием, и Лайджа решает, что ему не надо от брата ни того, ни другого.

Когда близнецы выходят из кабинета, в доме стоит тишина. Советник Рид еще некоторое время сидит, мрачный и больной от всего случившегося. Потом резко поднимает грузное тело и выходит из дома прочь. Большая бронированная машина увозит его в аэропорт. Больше он никогда не приедет в Бостон без предупреждения. Он возненавидит Бостон всей душой, как больные ненавидят кабинет врача, где им сделали больно. Больше он никогда не будет хотеть разделить радость. Может быть потому, что разделить ее, по большому счету, больше будет не с кем.

***

Первым делом близнецы заходят в комнату Маркуса. Там все так, словно он вот-вот должен войти следом: на столике раскрытая книга, на стуле брошенный свитер, на стене боксерские перчатки. Но он не заходит. Ни вечером, ни через неделю. Никогда. Он так и не забирает свои вещи. Чек долго пылится на зеркале в прихожей, потом куда-то пропадает. Последняя зарплата так и не находит своего адресата. Словно Маркус оставляет Советника в неоплатном долгу. Словно сбегает сломя голову от чего-то, или кого-то. Не возвращается, словно боясь, что может передумать.

Злость Гэвина на Маркуса постепенно проходит. Остается тоска. Злость Элайджа на Маркуса постепенно заменяется безысходностью. Он понимает, что это была не блажь и не предательство. Он даже прощает ему то, что Маркус принял решение один. Маркус сделал так, как считал лучше для него, Элайджа. Но от этого не легче. Он хочет его видеть и ждет звонка. Нет, не так. Они оба ждут звонка. И он, и Гэвин. Но Маркус не звонит. Тогда они ждут, что он приедет их навестить. Уж это-то он сделает точно. Семью же свою он навещает. И они тоже его семья. Мальчик ждут. Ожидание дает надежду. Надежда — силы. Экзамены сдаются сами собой и наступает время переезжать. Тогда Элайджа решается и звонит сестре Маркуса в Оклахому.

***

Братья сидят в комнате Маркуса и смотрят, как на мост Закима надвигается тень ночи.

— Он не вернется, Белый Ястреб.

— Откуда ты знаешь, Быстрый мозг? Это всего лишь армия. Он вернется.

— Он не вернется.

— Да почему?

— Он говорил, что если вдруг кто-то встанет на пути моих проектов, он сделает все, чтобы этого кого-то с моего пути убрать. Я думаю, что в тот день, когда отец нашел мое сочинение, Маркус решил, что это именно он стоит на пути. Он всегда был очень категоричен. Он принял решение.

— Зря ты написал это сочинение, про главного человека.

— Согласен. Люди не стоят того, чтобы быть главными. Они плохо продуманы. Никакой логики, только эмоции. Никакой благодарности.

— Это ты зря про отца так. Он хотел как лучше.

— Для кого?

— Да ладно тебе, немножечко эгоизма — он таким был всегда. Это не делает из него монстра.

— Не делает. Но и человека не делает тоже. И я не про отца.

— Про Маркуса?

— Нет Гэвин, нет!

— Тогда я не понимаю.

— Я говорю про людей. Вообще про людей. У них непоправимый дефект в программе. Они не могут быть счастливы. Не умеют. Умеют только делать ошибки. Человек не может понять человека. А без понимания нет равенства. Даже Маркус не считал себя равным. При таком раскладе — нет будущего. Люди — бесполезная биомасса.

— Зачем ты так обобщаешь? Папа — человек, Лайджа.

— К сожалению.

— Ты — тоже человек.

— Я попытался это исправить.

— Ты ненормальный.

— Нет, Гэвин. Я самый нормальный из всех. Мне жаль, что ты больше этого не понимаешь. Маркус бы меня понял. Он всегда меня понимал.

Гэвин грызет ноготь, думает еще пару минут:

— Маркус — тоже человек.

Элайджа смотрит на мост, долго, Гэвину кажется, что целую вечность:

— Я не хочу больше иметь с людьми ничего общего. Они пропадают. Их отнимают. Я сделаю себе своего Маркуса. И он не будет человеком.

— Может быть сделаешь себе и нового отца?

— Зачем? Я не хочу иметь с ним и такими, как он, ничего общего. Их надо заменить.

— На кого?

— На андроидов.

— Ты головой двинулся! Есть настоящий Маркус! Тебе нужен он, чтобы вправить мозги! Я тебе его найду. Завербуюсь в армию и найду! Вот тогда ты поймешь, что значит быть человеком!

— Делай, что хочешь. Мне все равно. Если найдешь — забирай его себе.

Гэвин думает, что Элайджа слишком обижен. За то, что почувствовал себя уязвимым, за то, что привязался. Гэвин помнит, что чувствовал себя также, когда умерла мама. Он все не мог ее простить, за то что она его бросила. Сначала не мог, а потом это прошло. Но он не спорит с Лайджем. Куда ему! Он брата уже и не понимает хорошо. Тот выстраивает мысли с алгебраической точностью, вынося за скобки все лишнее. Напоминает отца — человека «с убеждениями». И, наверное, теперь никогда уже не поймет Гэвина. Но Маркус все может исправить. Гэвин в него верит. Надо его только найти, и все будет опять хорошо.

На следующий день приезжает Карл и увозит Элайджа в Детройт. Помогает ему взять фамилию матери — Камски. Гэвин узнает об этом уже на пути в Сирию. Он выполняет никому не нужное обещание. Никому, кроме него самого. Ему до слез обидно, что Элайджа не отвечает на звонки, а Карл, покашливая и запинаясь, просит больше не звонить. Объясняет, что Элайджу лучше пока не травмировать семейными проблемами. Камски просит, чтобы его оставили в покое. Он с головой ушел в исследования, и это, наверное, правильно. «Что правильно? — хочет крикнуть в трубку Гэвин, — Стать человеком без прошлого? Стать гением с разбитым сердцем?» Но не кричит. Обрывает разговор и выкидывает симку. Зачем гению брат? Зачем гению сердце?