***

Гэвин возвращается первым и застает отца за третьим бокалом. Рид поднимает на сына мутный, тяжелый взгляд. В нем уже нет и следа утренний радости. Гэвин с трудом подавляет желание сделать шаг назад. Он никогда в жизни не видел отца в таком состоянии.

— Папа?.. Что случилось?

— Это я должен тебя спросить, что случилось! Что случилось в моем доме?!

Рид брызгает слюной, смотрит побелевшими от неконтролируемого гнева глазами, бросает на стол листы бумаги:

— Что это такое?

Гэвин берет стопку, исписанную аккуратным, практически каллиграфическим почерком Элайджа — сам Гэвин никогда не пишет от руки — для этого есть клава и пароль на ноуте, чтобы никто не лазил, даже случайно. Смотрит. Начинает бегло читать. Годовое сочинение. Ну и что? Он тоже такое написал, только тема у него нормальная: «Служить Родине — это долг или обязанность». А Элайджа опять рассусоливает что-то там про… А про что собственно?

Листы настороженно шуршат в начинающей подрагивать руке Гэвина, он никак не может взять в толк, что же вывело отца из себя до такой степени. И только с третьего раза до него доходит — хотя в тексте нет имени, но сочинение про Маркуса. Теперь Гэвин понимает, что не так. Почему Маркус? При чем тут Маркус? Он поднимает на отца удивленный взгляд.

— Понял теперь! Это сочинение должно было быть про меня. Главный человек в жизни мальчика — его отец! Это очевидно! Это естественный порядок вещей. А теперь представь, как я после такого буду выглядеть в глазах преподавателей? В глазах этих сплетников, которые не преминут судачить за моей спиной: «Что же это за отец такой, если мальчик предпочел ему обслугу». И вот это, — Рид тычем пальцем в бумажки у Гэвина в руке, — вот это называется исполнять сыновний долг?! Вот чему учит моего Элайджа Маркус?!

Гэвин вжимается в кресло и старается не дышать. Смотрит на отца и понимает причины его истерики — он только что почувствовал себя исключенным из ближнего круга. Как Гэвин. Они оба. А Риды, они не из тех, кто позволял себя исключать, или брать над собой верх. Риды ненавидят, когда сравнение с кем-то делают не в их пользу, даже если этому кому-то они обязаны, даже если сравнение само по себе им не вредит на прямую. Риды не прощают обид? Это и есть раскол? Теперь они с отцом по одну сторону пропасти, а Маркус и Лайджа по другую? Да как такое получилось?!

Под самым сердцем у Гэвина начинает шевелиться странный червь, похожий на ревность. Гэвин никак не может понять, кого он ревнует и к кому. Маркуса к Элайдже или наоборот. Сердится ли он за то, что Маркус встал между ним и Лайджей или сердится на Лайджу, за то, что тот встал между ним и Маркусом? Как все вдруг становится сложно!

Почему Маркус стал самым важным? Какая бессмыслица. А он, Гэвин, куда делся? Маркус с ними всего два года, ну хорошо, почти три, а Гэвин любит Лайджа всю жизнь. И отец — он же все-таки ОТЕЦ. Гэвин жует губами и старается проглотить обиду. И гонит от себя вопрос, на который не хочет знать ответа: кто самый важный человек в его собственной жизни?

Когда приходит Маркус, отец уже сидит в кабинете, спокойный, как голодный паук. Гэвин качает головой, мол лучше к Советнику пока не заходить, будет только хуже. На удивленный взгляд Маркуса Гэвин только пожимает плечами и говорит шопотом: «Он хочет поговорить с Лайджем».

Как только Элайджа переступает порог дома, Гэвин ведет его к отцу. Не дает ему даже времени сбросить уличную куртку. Советник молчит, видимо пытается побороть негодование, потом начинает говорить. Он чуть-чуть повышает голос, но этого вполне достаточно, чтобы голос начал звучать неприятно, трескаясь в конце каждого слова. Он режет воздух, проникает через закрытые двери и доносит до Маркуса отдельные фразы:

— А кто я в твоей жизни? — голос старшего Рида такой, словно отец привел Элайджа на заклание, как Авраам Иосифа, и готовится занести над ним жертвенный нож. Но в голосе отца нет ни мольбы, ни любви, ни прощения. В нем только угрозы. — Кто я для тебя? Не главный человек… Это бесспорно. Но все же какой?!

«На Элайджа нельзя давить, — проносится в голове у Маркуса, — Его реакция может быть непредсказуема. Элайдже нельзя угрожать. Только не сейчас, когда случай на парковке еще слишком свеж в памяти, еще слишком под кожей. Он еще не простил тех уебков, он еще не залечил раны. Он еще не научился любить людей, но если на него давить, он научится их ненавидеть. Прощать труднее, чем мстить».

— Больше я не могу этого выносить, Элайджа! Возникла несовместимость. И я предлагаю разъехаться… Это бесспорно.

— Нам с тобой? — спрашивает Элайджа, и голос его не дрожит.

— Нам?! Так ты уже считаешь, что можешь вычеркнуть меня из своей жизни? Ах ты сопляк! Да ты мне всем обязан! — мистер Рид уже не кричит. Он говорит тихо и вкрадчиво, как он говорит со своими оппонентами. Советник перешел уже на стадию уничтожения.

«У Элайджа должно быть будущее, — решает про себя Маркус, — и это будущее не я смогу ему обеспечить. Уже нет. Я его могу теперь только испортить».

— А с кем же тогда останусь я? — подает в этот момент голос Гэвин. В вопросе этом столько эмоций, которые Гэвин всегда старался скрывать, — эмоции не для настоящих мужчин — что они могут своей силой снести целый город. Но ни Рид старший, ни Элайджа даже не поворачивают головы.

— Ты променял меня на… на того… — Голос Рида уже на самом краю, вот-вот сорвется, вот-вот занесенный нож опустится, и тогда уже будет поздно что-то исправлять. — Я для тебя всю свою жизнь… а ты пренебрег моими отцовскими чувствами…

Отец договорить не успевает. Распахивается дверь.

— Маркус? — Советник резко поворачивает голову, — Я разговариваю с сыновьями, потрудитесь пожалуйста… — тут Рид останавливается на полуслове, его глаза светлеют, как светлеет разогретая до критической температуры сталь. От этого взгляд становится отстраненным и пугающим:

— А впрочем, очень хорошо, что вы зашли. Тут Элайджа написал сочинение… хорошо, что еще не сдал, есть все-таки силы небесные, которые берегут этот дом! Сочинение «Главный человек в моей жизни». И знаете, кто в этом сочинении главный человек? Вы, Маркус… Это просто скандал. Все в классе посвятят итоговую годовую работу родителям. Однозначно! Это даже не обсуждается. И только мой сын… Что скажут люди? В какое положение вы меня ставите? Я публичный человек! Вы понимаете? Домыслы в моем положении невозможны! Я вам доверял, Маркус, а вы нанесли мне удар в спину!

Но Маркус только растягивает губы в приветливой улыбке. Лицо его остается совершенно спокойным, но между этим выражением и безмятежным спокойствием Гэвин видит целое море тоски и непреклонности.

— Я приношу свои извинения, мистер Рид. Тут явно возникло какое-то недоразумение. Я как раз пришел просить у вас разрешения прервать свой контракт. Я думал застать вас одного… чтобы объясниться, но возможно так лучше… Мне предлагают очень хороший пост. Отказываться было бы глупо. Все равно, что упустить свой шанс. Я не смогу доработать этот год. Я понимаю, что ставлю вас в очень неудобное положение. Но иногда обстоятельства сильнее нас, сэр.

Старший Рид на секунду задумывается. Его глаза вспыхивают хищным светом:

— Когда вы нас покинете?

— Незамедлительно, сэр. Формальности мы можем урегулировать по интернету. За вещами я заеду позже.

— Я не возражаю. Но мне надо еще полчаса, чтобы поговорить с мальчиками.

Внутри Рид чувствует такое опустошение, что все свои силы теперь тратит на то, чтобы достойно закончить разговор. Опустошение и непонятная тяжесть под сердцем, словно он потерял нечаянно что-то важное. Потерял безвозвратно. Он гонит от себя это чувство. Хочет вернуть эйфорию утра и радость победы. Но у него не получается. Он смотрит на еще стоящего в кабинете Маркуса пустыми, холодными глазами.

— Прошу прощения, сэр. Не буду мешать, — Маркус выходит быстро и решительно.

«Почти по-военному», — мелькает в голове у Гэвина. Что-то холодное сжимает ему сердце в эту минуту, что-то толкает его вперед. Но он только плотнее прижимается к черной замше кресла и упрямо сжимает губы. В голове вертится рефреном, как слова рабби в синагоге, — надо бы снова начать ходить туда по субботам: «Нужен тот, кто нужен. Нужен, когда нужен… Нужен, пока нужен!»