Маркус двигает рукой, Элайджа не может сдержать стон, не может сдержать дрожь, не может нормально дышать — его тело ему больше не подчиняется.

— Не сдерживай себя. Если хочешь — говори, или кричи, или двигайся. Не держи в себе.

— Я хочу, — Элайджа медленно обретает дар речи, — хочу знать. Ты ведь это не из жалости? Это же не одна из твоих терапий?

— Нет. — Маркус внезапно опускает руки, замирает, словно решается на что-то, потом прижимается к его ягодицам эрегированным членом, трется, просовывает его между ног. Элайджа вздрагивает от неожиданности, потом сжимает бедра и подается назад. Маркус, шумно выпустив из легких весь воздух, прижимает его к себе. Тяжелая рука ложится на втянутый до самого позвоночника живот. Другая, обернувшись вокруг головки, снова начинает двигаться.

— А, — только и может сказать Элайдж.

Маркус толкается вперед, двигается сам и двигает рукой, толкает Элайджа: ритмично, стараясь контролировать дыхание. Но у него не получается, он начинает дышать рвано, в самую шею. Потом останавливается, чуть расслабляет кулак, сбавляет темп.

— Нет, — Элайджа перехватывает его руку своей здоровой, сжимает свои пальцы поверх кулака Маркуса, дергает туда-сюда. Хочет быстрее.

И быстрее. И быстрее. Маркус вжимается ему в попу — кожа к коже:

— Мальчик мой, — Маркус со свистом пропускает эти слова между зубами, у Элайджа от них прихватывает сердце:

— Я сейчас. Я… — Элайдж поперхивается, на секунду оказывается в невесомости, а потом его окатывает с ног до головы горячей мокрой волной и расслабляет. Волна откатывается назад, унося с собой все страхи и всю горечь нападения. Элайджа оседает на руки Маркуса, не хочет открывать глаза, хочет немедленно лечь, прям здесь, и говорить, говорить:

— Я люблю тебя, — губы не слушаются, язык не успевает за словами.

— И я тебя Лайджа. Как же иначе, — Маркус останавливается, его дыхание приятно щекочет мочку уха, сердце начинает биться с новой силой. Элайдж спохватывается, ставит ступню к ступне.

— Нет, нет, я хочу, чтобы и ты тоже.

Маркус прижимает его к себе, словно только и ждал от него этих слов, послушно толкается еще. Раз, другой. Замирает. Элайдж сводит бедра изо всех оставшихся сил, напрягается, сдавливает его член между ног, Маркус с силой толкается последний раз, упирается лбом в затылок, по его телу проходит судорога, Элайджа чувствует, как у него по ноге течет вязкая, прохладная жидкость.

Потом сильные руки подхватывают, ведут из душа, обматывает всего пушистым нагретым полотенцем. В ушах у Элайджа все равно шумит, хотя краны уже закрыты и его клонит в сон, и нападение в переулке, и ребро и рука, и вороной ствол пистолета растворяются в ощущениях неги, уходят на второй план, становятся почти нереальными. Не важными. Важно только то, что произошло после, сейчас. Он даже благодарен переулку и тем, кто послал всех этих людей. Если бы ни они, Маркус так и сохранял бы между ними дистанцию, никогда бы не решился на близость, да и он сам никогда бы не словил это ощущения счастья. Счастья вопреки всему.

— Почему мы не делали этого раньше?

— Тебе это было не нужно.

— А тебе?

— Я не в счет. Я бы никогда не проявил инициативу. И я даже никогда не думал, что…

— Потому что я ненормальный? Или потому что у тебя было это с Гэвином?

— Нет.

После недолгой паузы Маркус добавляет:

— Почему ты так решил про Гэвина?

— Потому что он тоже тебя любит.

— Он нас обоих любит. Мы для него семья, Элайджа. И я его тоже люблю. Но это другое, — Маркус смотрит на расслабленного и красивого Элайджа, накрывает его пледом поверх одеяла, устраивается рядом на полу и вдруг спрашивает, — ты ему расскажешь?

Но ответить Элайджа не успевает, провалившись в спокойный восстановительный сон.

***

Как и обещал, после завтрака Маркус навещает Гэвина. Звонок советника застает его в палате. Маркус включает громкую связь, так чтобы Гэвин мог слышать:

— Маркус, — говорит отец по телефону, — вы еще раз доказали, что ваши услуги неоценимы. Я смогу вернуться в страну только к концу недели, но я уже дал распоряжение. Дом будут охранять двадцать четыре на семь. Дом и все перемещения мальчиков. Я прекрасно понимаю, что они хотели нанести удар по мне. Дестабилизировать меня. Отомстить в конце концов за мое лоббирование. Если бы не вы, Маркус, если бы не вы… Мне даже страшно предположить, что бы случилось. Не знаю никого надежнее вас, Маркус. Я не провидец, я ошибся. Мальчики еще не готовы к самостоятельности. Я рассчитываю на вашу помощь. И еще одно. Я не хочу, чтобы об инциденте стало широко известно. Лишняя огласка только привлечет лишнее внимание. Вы меня понимаете?

— Прекрасно понимаю, мистер Рид. Вы можете на меня положиться.

— Я и не сомневаюсь. До воскресенья.

***

Отец приезжает на два дня, Гэвина к этому времени выписывают из больницы, он выглядит более травмированным, чем Элайджа. В нем появляется едва уловимая озлобленность и недоверчивость. Маркус замечает горькую складку, залегшую между бровей. Но пока в доме Советник поговорить не получается, как невозможно было поговорить и в больнице, между постоянными визитами, камерами наблюдения, под взглядами стоящего у дверей охранника.

Визит отца скорее похож на генеральную инспекцию, чем на сердечное беспокойство. Советник Рид больше обеспокоен гарантиями научного будущего Элайджа, чем переживаниями. Уезжая, он еще раз благодарит Маркуса, но слова его — всего лишь необходимая формальность. Он явно почувствовал, что его авторитет пошатнулся, он делает выводы, что борьбу за единовластие в семье надо на время отложить, например, до поступления Элайджа. По крайней мере сейчас, сразу после инцидента, ничего в семье менять не надо, привычное должно остаться на местах. На этом он и расстается с Маркусом. Всему свое время. Но… Всегда есть «но»… Это «но» происходит именно в такие моменты, когда, кажется, все уже наладилось и неприятности благополучно прошли мимо.

========== Рид и Камски ==========

Через две недели Советник Рид изменяет своей привычке предупреждать о приезде заранее, прилетает в Бостон сразу после слушаний в Конгрессе и уютно устраивается на диване со стаканом виски. Он и не такое может себе позволить в час дня в начале недели. Может, но практически никогда не позволяет. Сегодня просто очень особенный день. Сегодня разработанный и предложенный его группой проект закона об использовании автономных ИИ в обороне США одобрен подавляющим большинством обеих палат. Ему удалось напугать сенаторов иммиграцией, террористами и китайцами. Ему удалось задобрить их посулами рабочих мест и небывалым техническим прогрессом. Америка прежде всего. Да. Патриотизм — он всегда работает.

Советник Рид самодовольно посмеивается. Внутри него плещется радость, которую он давно уже не испытывал так ярко. Редкий день, редкая победа. Он вскочил в самолет сразу после голосования — почувствовал небывалый прилив сил и энергии. Почувствовал себя ровесником своих сыновей. Почувствовал с ними такое единство, что захотел разделить победу со своими. Жаль, что в доме пока никого. Мальчики на занятиях, Маркус заканчивает регистрацию «Киберлайф». Ничего, Рид подождет.

Он смакует непривычную тишину и баюкает в руке тяжелый пузатый стакан. Пригубливает дорогой напиток со вкусом дыма и слив. Виски отличный, и день отличный. Вдруг ему на глаза попадаются разбросанные на столике листы бумаги. Беспорядок. Рид машинально берет один, подносит к глазам. В семье не принято читать чужое, но то ли привычка читать пометки секретаря, то ли праздничная рассеянность, а может быть чутье заставляют Советника пробежаться глазами по записям, собрать все листы, сложить их по порядку. Он внимательно изучает тот, что должен стать титульным. Итоговое сочинение за двенадцатый класс на тему «Главный человек в моей жизни». Рид хмурится, садится в глубокое кресло и медленно перечитывает все заново, от первого до последнего слова, и чем дольше он читает, тем сильнее строчки пляшут у него перед глазами.