Литмир - Электронная Библиотека
Содержание  
A
A

Махаз, почувствовав, что с ним распорядились верно и теперь его арестуют, стал проявлять беспокойство по поводу тела убитого.

— Амагазин ахозяин мертвая, — сказал он после некоторой паузы.

— Ты убил? — спросил у него милиционер.

— Моя убил, — подтвердил Махаз как бы мимоходом, чтобы милиционер не останавливал внимания на этом выясненном вопросе. — Мертвая ночью крыс кушайт — нехорошо. Людям стыдно — нехорошо. Скажи домой: возьми мертвая амагазин ахозяин. Ночь — нельзя: крыс портит…

— Сейчас все выясним, — сказал милиционер. Они уже входили во двор милиции.

Милиционер ввел его в помещение и сдал дежурному лейтенанту, объяснив ему все, что он понял из рассказа пастуха. Дежурный лейтенант вызвал абхазского милиционера, и пастух рассказал ему все как было, объяснив, что он мстит за дочерей. Почему его дочки нуждаются в мести, он не стал объяснять, но милиционер и так догадался, в чем дело.

Через пятнадцать минут милицейская машина подъехала к указанному магазину. Магазин открыли и убедились, что все сказанное пастухом правда. Его обыскали и при обыске отобрали стопку и пояс с пастушеским ножом в чехле.

— Мертвого отправили домой? — спросил Махаз, увидев абхазского милиционера.

— За него, не беспокойся, все в порядке, — отвечал абхазский милиционер, чтобы успокоить его. Он не стал ему объяснять, что еще немало формальностей предстоит сделать, прежде чем труп можно будет отдать родственникам.

Милиционер, приведший сюда пастуха, убедившись, что он в самом деле совершил преступление, жалел, что сразу не сказал лейтенанту, что он сам задержал преступника. Теперь ему казалось, что вид этого крестьянина ему сразу же показался подозрительным и он хотел его задержать, но тот сам подошел к нему.

Махаза ввели в камеру предварительного заключения и закрыли за ним дверь. Он сразу же улегся на нары, прикрыв лицо своей войлочной шапкой, стал думать.

«Вот я наконец и исполнил свой долг, — думал пастух, — освободил свою душу, отомстив за обеих дочерей». Он подумал, что теперь, исполнив свой самый высший мужской долг, он доказал, что имеет право на сына. Жаль, что теперь жены долго не будет под рукой, чтобы проверить, насколько он прав. Он подумал, что если его не убьют и он слишком постареет в тюрьме для этих дел, то он сможет иметь сына и через десять, и через пятнадцать лет, смотря сколько ему дадут.

В том, что жена его Маша для этих дел не постареет, он был уверен. Он был уверен, что жена его сама, добровольно, для этих дел никогда не постареет. Но он не беспокоился о ее чести. Он знал, что теперь он так защитил честь своих дочерей и собственную честь, что теперь их ничто не запачкает. Тем более если его убьют. Он знал, что если суд решит, что его надо убить, и его убьют, то для дочерей это будет еще одной водой, которая отмоет их честь на всю жизнь, как бы долго они ни жили.

Он заснул, и ему приснилась далекая молодость, Кенгурийский порт, где он дожидался прибытия из Новороссийска большого парохода, держа за поводья двух лошадей.

И было много праздничных людей, махавших платками с пристани, и было множество праздничных людей, махавших платками с медленно пристававшего к пристани парохода.

И юная женщина, которую он никогда не видел, подбежала к нему, ослепив его светлым лицом и сияющей улыбкой, и он ее подсаживал на лошадь, и обнажилось колено, круглое и нежное, как щека ребенка, и он, не удержавшись, поцеловал это колено, и женщина сверху, с лошади, потрепав его по волосам, сказала ему самое сладкое, что он слышал от женщины и вообще на этом свете:

— Ах ты, дурачок!

И он был счастлив во сне и во сне же пронзительно печалился, зная, что это сон, а сон рано или поздно должен кончиться…

Абхазские сказки и легенды - i_013.jpg

Алексей Гогуа

Дикая азалия

В народе есть поверье, что цветы дикой азалии приносят несчастье.

В тот день они встретились необычайно рано…

Каждое утро на пересечении трех дорог встречались трое: девочка и два мальчика. Она приходила с северной стороны, а мальчики с восточной и с западной.

Всю ночь, не переставая, шел снег. И теперь казалось, будто за эту ночь вместе с легкими снежинками опустилась на землю сказочная страна. Пустынные, побитые дождями, израненные поля, изъезженные, слякотные дороги, облетевшие леса — все было занесено девственным и ничем еще не тронутым, чистым снегом. И чудилось, будто дымившие трубы были трубами тех заснеженных кораблей, на которых опустилась ночью эта волшебная страна. В домах весело и жарко пело пламя в печах, каминах и очагах. Из глаз разомлевших в тепле кошек смотрели сладкие сказки.

Нет, это была в самом деле совершенно незнакомая, чудесная страна!

И те, что встретились на пересечении трех дорог, зачарованно молчали. Поле, простиравшееся перед ними, было укрыто снегом, и ничто, кроме птичьих следов, не успело еще нарушить его нетронутую белизну. И даже на дорогах не видно было следов. В этой пустынной белизне глаза невольно искали какой-то сказочный столб, на котором были бы начертаны таинственные слова:

«На север пойдешь…
На юг пойдешь…
На восток пойдешь…
На запад…».

Но никаких столбов, никаких указателей… Словно в первый день творения — все было новое, непонятное, неоткрытое, нерешенное…

На дороге под снегом хлюпала под ногами незамерзшая грязь, и потому они пошли прямо по полю, утопая по колено в снегу. И было жалко нарушать его нетронутость. Троица эта чувствовала себя не совсем обычно: они и радовались белому чуду, но в то же время какая-то непонятная робость примешивалась к их восторгу. Души их сладко замирали, и им вдруг начинало казаться, что они превратились в невесомые снежинки, захваченные неумолимым течением снежной бесконечности. И снежная равнина становилась безбрежной, и чудилось им, что не в школу они идут, а в какую-то неведомую даль, где еще никогда не ступала нога человека. Но это проходило, и они опять опускались с небес на землю, ощущая тяжесть своих тел.

Мальчик, который приходил с восточной стороны, был худым и долговязым, а лицо его часто бывало бледным. Другой, который приходил с запада, ростом был пониже и казался всегда краснощеким крепышом. Он напористо шагал, разрушая ногами снежную первозданность, и его длинные, красные губы были плотно сомкнуты, будто он злился на кого-то. Долговязый его товарищ давно уже заметил это, и ему казалось, что эти сомкнутые губы сдерживали давно уже сложившиеся в сознании, переспелые фразы, которые могли бы ранить кого-то, когда человек разгневан, слова, пусть и бессмысленные, но похожие на свинцовую дробь, вылетевшую из ружья… И ему хотелось, когда он смотрел на молчаливого своего товарища, что-то как можно быстрее решить, не доводить это упорное молчание до бессмысленного «выстрела дробью», которая надолго завязнет у кого-то в сердце.

…Но до чего ж чудесен все-таки снег! Как давно его не было! Долговязому хотелось еще понять своей восторженной душой это великое чудо — снег, проникнуться его тайной, но, как ни старался он, у него ничего не получалось. И он, устав от этих поисков, чувствовал себя беспомощным.

А может, это снег и виноват во всем? Его ведь не измеришь, не взвесишь…

И все-таки как давно не выпадал снег! Хорошо, что он выпал и был таким чистым и глубоким.

Девочка была их сверстницей. Все трое оканчивали в этом году школу. Растает, сойдет этот белый снег, и взмокшая, набухшая земля зазеленеет травой, вспоенной талой водой. А когда бурная весна вспенит зеленую травку пестрым цветением, девочка наденет, как на праздник, свою летнюю школьную форму. Они и раньше, дожидаясь ее на пересечении трех дорог, издалека замечали нарядный белый фартук, похожий на белую бабочку среди цветущей зелени.

Но этой весной они кончат школу, и девочка навсегда, наверное, снимет свой белый фартук…

66
{"b":"634813","o":1}