– Мы с Милли в течение ближайших недель обдумаем разные стратегии, но мое личное мнение таково, что Милли правильно оценивает ситуацию. Кроме того, ее выступление в зале суда может быть полезно с психотерапевтической точки зрения. Как опыт катарсиса, если все пройдет хорошо.

– А если нет? Простите, что выступаю адвокатом дьявола, но что, если эта задача окажется ей не по силам? Что, если адвокаты перейдут в нападение, возьмут ее в оборот, вынудят ее подтвердить их версию. Ее мучает чувство вины, поэтому такое не исключено.

– Перестаньте, Джун. Я не думаю, что следует обсуждать чувства Милли при всех.

– Вы правы, простите. Однако мы должны принять решение по этому вопросу, и мне кажется, что для этого нам лучше выйти из комнаты. Вы согласны?

Она жестом приглашает Майка и обвинителей выйти, они выходят, сказав, что скоро вернутся.

Я поглаживаю рубцы на коже под блузкой. Пересчитываю их. Двадцать. Больше.

Я спрашиваю тебя, что будет, если я откажусь от борьбы, если скажу «нет». Ты отвечаешь, голос у тебя насмешливый. ТЫ ВСЕГДА ХОТЕЛА БОРЬБЫ, МАЛЫШКА ЭННИ, ТАКОЙ Я ТЕБЯ ВОСПИТАЛА.

Наконец они возвращаются. Сначала Тощий, затем Джун, потом Майк. Толстого нет. Время ланча. Этот жирный поросенок, похоже, его никогда не пропускает.

Я ловлю каждое слово Тощего:

– Мы решили, что, если потребуется, ты выступишь в зале.

Но вместо удовлетворения – внутри меня разверзлась зияющая пустота, пропасть. Пустота, одиночество. Теперь никто не в силах мне помочь.

Разговор заходит о том, что меня нужно оградить от прессы во время подготовки к процессу, ограничить время, когда я смотрю новости по телевизору или слушаю радио. Майк должен за этим следить. Дают мне разные советы, чем заняться. Какие-то слова я слышу, но большинство пропускаю мимо ушей.

Я слышу другой голос, который говорит:

БОРЬБА НАЧАЛАСЬ, ЭННИ.

Майк привозит меня в Ветербридж перед большой переменой. Говорит, что гордится мной. Я благодарю на словах. Хотелось бы благодарить и в душе. Когда регистрируюсь в журнале, вспоминаю, что не предупредила его о том, что после уроков у меня назначена встреча с мисс Кемп, поэтому посылаю ему сообщение, пока наслаждаюсь последними минутами тишины в раздевалке. На этот раз обошлось без плакатов. Когда включаю ноутбук – еще один подарок от Майка и Саскии, – обнаруживаю в своем школьном почтовом ящике письмо от мисс Кемп:

«Привет, Милли, очень жду нашей встречи сегодня. Может, мы даже немного порисуем? Встречаемся в кабинете рисования. МК».

МК. Я никогда раньше не сталкивалась с тем, чтобы учителя подписывались просто инициалами.

Остаток дня прошел без событий. Математика, две биологии, история религии. Прозвенел звонок, я поднимаюсь в арт-класс. Прежде чем увидеть их, я услышала голоса. Высокие, визгливые. Злые. Девочки спускаются по лестнице навстречу мне. Гадая, какое наказание придумала для них мисс Кемп, я посторонилась, чтобы пропустить их, – лестница не очень широкая. Фиби прижимает меня к перилам.

– Привет, паскуда.

Паскуда? А я-то думала, мы будем как сестры. Маленькие женщины.

– Твоя муси-пуси ждет тебя. А ты и тут славненько устроилась, под крылышком у мисс Кемп, она тебя защищает.

– Насчет цепочки, Фиби, я не ношу ее, мне как- то неловко.

– Какая еще цепочка? – спрашивает Иззи.

– Никакая, – отвечает Фиби.

– Давай-давай, колись, – говорит Иззи, тыкая Фиби в живот.

Та теряется. Уже не такая воинственная. Не такая смелая. Смущается перед подругой. Мне на ее месте следовало бы раскаяться, что заговорила об этом при посторонних. Следовало бы.

– Чертова мамаша, дура, для нее тоже заказала цепочку, с именем.

– Такую же, как для тебя? Может, она и себе такую же заказала – и вы все, как из одного инкубатора?

Фиби кивает. Я открываю рот, чтобы извиниться, но она велит мне заткнуться.

– О-ёй! Милая мамочка опять опустила тебя, да?

– Отвали, Из!

– Остынь, кому, на фиг, нужна мать, ведь друг у друга есть мы!

Они смеются и продолжают спускаться по лестнице. Я ничего не говорю, но мне хочется сказать – мне нужна.

Мне нужна мать.

Иззи останавливается, смотрит вверх на меня и спрашивает:

– Тебе никто не звонил вчера? Никаких странных звонков?

Моя рука тянется к телефону, который лежит в кармане блейзера.

– Судя по молчанию, полагаю, что нет. Ну, потерпи, ждать осталось недолго.

Снова хихиканье и смешки.

Соль на раны. Жжет. Я смотрю вниз на их хорошенькие личики и вспоминаю историю, которую когда-то читала. Народная американская притча. Индеец чероки говорит своему внуку, что в каждом человеке идет схватка между двумя волками. Один злой, другой добрый. Мальчик спрашивает – а какой волк побеждает? Старый чероки отвечает – тот, которого кормишь. Их лица превращаются в мишени по мере того, как я смотрю на них. Я с трудом удерживаюсь от желания плюнуть в эти мордашки, чтобы от слюны размазался макияж. Куклы. Ванильный запах лосьона для искусственного загара висит в воздухе. Иззи складывает пальцы буквой «V» и показывает язык. Фиби делает то же самое. Нехорошие мысли у меня в голове. Дверь в нижнем коридоре открывается, заставляет их поторопиться. Пока преодолеваю последние ступеньки, держусь за свой телефон, он молчит.

В кабинете МК два мольберта, один напротив другого. Два стула, две коробки с углем. Все в двойном количестве.

– Привет, – говорит она. – Добро пожаловать! Есть настроение порисовать?

Я киваю, снимаю сумку и блейзер. Она предлагает налить мне стакан воды.

– Нет, спасибо.

– Ты раньше работала с углем?

– Немного.

– Отлично, ну выбирай мольберт и садись.

Ее руки жестикулируют, быстро движутся, словно груз браслетов станет невыносим, если они останутся неподвижными хотя бы долю секунды. Она садится напротив меня.

– Что тебе хочется нарисовать? Есть какая-нибудь идея?

Есть, конечно. Только, думаю, это никому не понравится.

– Ничего конкретного, не знаю.

– А если нарисовать фигурку, которая стоит на столе? Это работа скульптора Джакометти. Или я могу достать из сумки флакон духов, у него интересная форма.

Ее духи. Так вот что это такое. Знакомый запах. Напоминает молодые побеги лаванды, срезанные в нашем саду, срезанные тобой.

– Давайте рисовать фигуру, – отвечаю я.

– Отличное решение, сейчас поставлю.

Движения у нее плавные, дикарские бусы, которыми она увешана, позванивают на каждом шагу. Ее волосы высокой копной подняты наверх и скреплены заколкой с каким-то восточным узором. Она напоминает картинку из журнала «Нэшнл Джиографик» – помесь сумасшедшей гейши со жрицей африканского племени. Мы приступаем, как по команде, в такт, наши руки одновременно тянутся к углю. Она спрашивает, как у меня дела, я отвечаю – хорошо.

– Хорошо – это значит на самом деле хорошо или могло бы быть лучше, но ты не хочешь говорить?

– И то и другое, наверное.

Шорох. Крошки угля. Рисую голову. Неужели она тоже начала сверху?

– Искусство – прекрасная терапия, знаешь ли.

У меня сразу пробегают мурашки. Стоит мне только почувствовать угрозу вторжения, как я в считаные минуты воздвигаю обратно полуразобранную стену. «Терапия». Что она хочет этим сказать? Это информация для узкого круга лиц, сказал Майк. Мисс Джеймс, директор школы, и мы с Сас, – вот и весь круг. Больше никто не знает про твою мать. Я смотрю на нее поверх мольберта. Никакого макияжа, натуральный румянец. Кожа – персик со сливками. Она смотрит на меня, улыбается, нежные морщинки собираются вокруг глаз. Бьюсь об заклад, она часто улыбается и смеется.

– Ну, как успехи?

– Хорошо, спасибо.

Голова уже обзавелась телом, тонким, как прут, который ты пускала в ход, хоть я просила – не надо.

– Как складываются отношения с девочками?

Хуже не бывает.

– Неплохо, мне кажется.

– Тебе кажется?