В смежном подвале располагался медпункт. В нем лежало человек восемьдесят раненых и обмороженных солдат и офицеров.

Не задерживаясь около них, мы последовали за своими штурмовыми группами, которые не успевали направлять к нам пленных. Особенно много их оказалось в северо-западной части цеха.

Здесь произошел интересный случай. Появился румынский солдат. Он был без оружия, обут в огромные соломенные снегоступы, закутан в тряпье. Мимо него бежали гвардейцы, а он стоял с поднятыми руками, озирался кругом, недоуменно пожимал плечами.

— Приведите сюда этого вояку, — сказал я бойцам.

Из его мычания и жестов мы кое-как поняли, что он с самого утра хотел сдаться в плен, но гитлеровцы не давали ему возможности, а потом напугался, что русские пробегают мимо и не только не берут в плен, но и не замечают его.

— Пух, пух! — показал он на себя.

— Нейн, — сказал я.

Румын указательным пальцем провел по подбородку и показал на котелок.

— Нейн, — мотнул я головой.

Румын пожал плечами. Потом выяснилось, что гитлеровцы все время внушали союзникам, что советские войска попавших в плен не просто убивают, а сначала всячески издеваются, а потом или расстреливают или вешают.

— Ну и сволочи! — выругался кто-то.

— Когда и что ел? — спросил я.

Оказалось, недели две он уже не видел хлеба, а дня три тому назад фрицы дали ему кусок какого-то отвратительного мяса. Приходилось питаться мерзлой картошкой и свеклой.

— У кого найдется хлеб? — обратился я к гвардейцам.

Один из них достал из «сидора» (так называли вещмешки) краюху хлеба, подал румыну. Бедняга схватил ее дрожащими руками и поднес ко рту. Лицо его залилось слезами.

— Подкрепился малость, а теперь иди вон в ту группу пленных да плюнь в лицо тем, кто тебя обманывал и довел до такого состояния.

— Спасибо, — выговорил, поклонившись, румын и, уходя, назвал себя.

Он, очевидно, хотел, чтобы мы запомнили его имя.

Очистив всю территорию цеха, Кулаев подошел ко мне:

— Докладываю, товарищ гвардии майор! Поставленную задачу батальон выполнил. Цех полностью очищен от фашистской нечисти. Пленено еще более двухсот солдат и офицеров.

— Вижу, товарищ капитан. Поздравляю вас с успешным завершением разгрома врага.

К этому времени батальон Мудряка занял другой участок завода. Около двенадцати часов Панихин доложил Родимцеву:

— Поставленная перед полком задача по очищению завода «Баррикады» выполнена полностью. Взято в плен более полутора тысяч гитлеровцев, много техники.

— Замечаешь, Калиныч, как тихо стало? — спросил Данилов.

— Еще бы!

Тишина! Кто находился в этом пекле с первых до последних дней, отвык от нее. Странной какой-то она казалась в первую мирную ночь. Помнится, не один из нас вскакивал с постели и со сна спрашивал: «Почему так тихо?»

Другие, выбившиеся из сил, спали так крепко, что утром их и разбудить было невозможно. А днем они приводили себя в порядок: брились, умывались, ходили в баню, натирались снегом.

Над развалинами города зазвучали гармошки, веселые песни, смех. На лицах санитарок засветились улыбки, ярко зарделись губы, появились модные прически.

В этот день ко мне подошел помощник командира полка по хозяйственной части гвардии капитан М. С. Минакер, под руководством которого полк весь период обороны Сталинграда бесперебойно снабжался всем необходимым. Мы познакомились, и он пригласил меня на левый берег пообедать. Там с огромным удовольствием сходил в баню и по-человечески отоспался…

На городской митинг, посвященный завершению Сталинградской битвы, от полка было выделено человек двадцать рядовых и столько же командиров.

К Привокзальной площади мы шли по улицам разбитого города. Всюду, куда ни глянешь, виднелись руины, на каждом шагу стояли указатели: «Заминировано», «Минное поле», «Опасная зона». Повсюду — обгоревшие автомашины, танки.

— Отстоять этот город было трудно, а еще труднее будет восстановить его, — сказал Данилов.

— А я бы не стал его восстанавливать, оставил бы как музей. Пусть люди приезжают сюда со всех концов планеты и смотрят, что такое война, зорко берегут мир.

— Что ты, Калиныч! Обязательно восстановим. Лет через десять приедешь сюда и ничего не узнаешь. Здесь будет такой цветущий город, которого и во сне никто не видел, — заверил всех Данилов.

Да, пророческие слова Петра Васильевича сбылись. Только жаль, что ему, как и Дмитрию Ивановичу Панихину, не пришлось увидеть города. Они оба погибли на украинской земле.

…Вся площадь была забита войсками. Рядом с нами стоял отдельный гвардейский пулеметный батальон. Место наше оказалось против трибуны из составленных грузовых автомашин, и нам хорошо были видны лица собравшихся на ней прославленных полководцев: В. И. Чуйкова — командующего 62-й армией, К. А. Гурова — члена Военного совета этой армии, М. С. Шумилова — командующего 64-й армией, А. И. Родимцева и многих других. Были и руководители партийных и советских организаций города.

Стрелки часов подошли к цифре 12. В репродукторах послышались мягкие щелчки, и площадь охватила торжественная тишина, в которую изредка вплетался отдаленный грохот взрываемых саперами мин.

К микрофону подошел командующий 62-й армией. Он поздравил всех с великой победой на Волге. Отметил самоотверженный массовый героический подвиг гвардейцев и особо выделил нашу 13-ю гвардейскую дивизию.

За Чуйковым выступил Родимцев.

— Гвардейцы выстояли перед натиском численно превосходящего врага. Их упорство и стойкость не были сломлены ни бомбами, ни снарядами, ни яростными фашистскими атаками. В летописи великой битвы будут навечно записаны имена бойцов-гвардейцев — стойких защитников волжской твердыни. Наша дивизия сражалась здесь сто сорок один день. В первые же сутки мы отбросили врага, не дали ему распространиться в городе. Тогда же я заявил генералу Чуйкову: бойцы 13-й гвардейской скорее умрут, нежели оставят город. Гвардейцы стояли насмерть и, выстояв, победили. Нам тяжело смотреть на этот истерзанный город, в котором нет ни одного вершка земли, где бы не было жестоких следов войны. Здесь, среди развалин, мы клянемся бить врага и впредь по-гвардейски, — закончил он свою речь под гром аплодисментов.

И эти аплодисменты как-то особенно гулко отозвались в обугленных стенах огромного здания универмага, в котором несколько дней тому назад воины 38-й мотострелковой бригады взяли в плен командование гитлеровской 6-й армии во главе с фельдмаршалом Паулюсом.

Командующий 64-й армией генерал-лейтенант Шумилов рассказал о героических подвигах воинов их соединений, боровшихся с фашистскими захватчиками в южной части города.

— Мы клянемся нашей партии и Родине, что восстановим город, и его мощная индустрия вновь будет ковать победу над гитлеровцами, — закончил свою речь секретарь обкома партии А. С. Чуянов.

В конце дня у нас состоялся полковой митинг. На нем выступали передовые офицеры и рядовые гвардейцы. Рассказывал о своих боевых подвигах и подвигах товарищей гвардии лейтенант Пончин. Он закончил свою речь так:

— На городском митинге я видел, с какой благодарностью смотрели на нас жители Сталинграда. И мне думалось: сколько же еще таких советских людей ждет нас, ждет, пока мы освободим их! Так поклянемся же, что мы не пощадим ни своих сил, ни самой жизни в борьбе за освобождение советской земли от гитлеровских захватчиков. Дойдем до Берлина и добьем там фашистского зверя!

На трибуну вышел Данилов.

— Только что на имя командира дивизии получена телеграмма из Москвы. В ней говорится: «Родимцеву, Вавилову. Передайте доблестному личному составу гвардейцев вашей части, собравшему один миллион двести тысяч рублей на постройку танковой колонны, мой братский привет и благодарность Красной Армии. Сталин».

Последние слова Петра Васильевича заглушились громкостью аплодисментов и криками «ура».

Весь этот день мы писали наградные листы, письма в колхозы, на предприятия. Одновременно готовили фронтовой бал победы.