За стеной появились фашисты. Оставшиеся в живых пулеметчики стали бросать гранаты. Обухов кинулся к ручному пулемету, предусмотрительно принесенному командиром взвода. Атака гитлеровцев была отбита.
БОЙ В ВОЗДУХЕ
Большая группа немецких бомбардировщиков появилась над нами во второй половине того же дня. Гвардейцы стреляли по ним из пулеметов, а Гугля — из противотанкового ружья, пристроенного на колесе для стрельбы по воздушным целям.
Пролетев над нами, «юнкерсы», как обычно, стали разворачиваться над Волгой. Из-за тучки показались три наших истребителя. Достаточно было «якам» дать одну-две очереди из пулеметов, как бомбардировщики стали бесцельно сбрасывать бомбы в Волгу и удирать.
На реке поднялись белые султаны.
— Что они делают, подлецы! — сокрушался пожилой гвардеец.
— Не видишь, что-ли? Бросают бомбы в воду, — отозвался другой.
— Без тебя вижу, что бросают, знаешь, сколько рыбы погубят?
Вокруг раздался смех и сражу же оборвался. В воздухе появились «мессеры». Их было вдвое больше, чем наших истребителей.
Два «мессера» отбили одного «яка» и увлекли его на запад. Бой развернулся над городом на такой высоте, что трудно было различить, какой из самолетов наш, какой вражеский. Мы ахнули, увидев, как один из них развалился на две части и между ними показался раскрытый парашют. Одна часть самолета сразу отвесно полетела вниз и взорвалась почти у самой земли. Другая — долго описывала спирали над железнодорожным вокзалом.
Оставшиеся два истребителя продолжали вести бой, и мы поняли, что наш летчик сбил фашиста. Западный ветерок гнал его парашют к Волге.
— Смотрите, что делает проклятый фриц. Зажег парашют, чтобы не попасть в плен, — крикнул кто-то, увидев под куполом парашюта дым. Но дым скоро рассеялся и парашютист приземлился где-то севернее штаба дивизии.
Позже выяснилось, что немец вовсе не собирался разбиваться. Он просто сжег свою планшетку с документами.
Оставшиеся «мессер» и «як» продолжали сражаться уже над Волгой. Выжимая полную мощность из моторов, противники шли друг против друга в лобовую атаку, однако в последнюю секунду у фашиста не выдержали нервы. Он перед самым носом «яка» отвернул, да было поздно: наш истребитель ударил его снизу, и обе машины упали в реку, подняв высокие столбы воды.
Два других наших истребителя сбили еще одного «мессера». Воздушный бой закончился победой советских летчиков.
Несколькими днями позже произошел еще один удивительный, можно сказать уникальный, случай. Стоял по-осеннему прекрасный день. Фашисты досыта набесновались и к полудню успокоились. Пользуясь этим, несколько наших бойцов собралось у какой-то развалины над обрывом покурить.
Неожиданно с вражеской позиции ударили зенитки, затарахтели пулеметы, а в воздухе послышался нарастающий гул моторов. Смотрим: пять «илов», очевидно, идут с боевого задания.
Над линией фронта один из них, как подстреленная птица, вдруг качнулся из стороны в сторону, резко сбавил скорость, стал отставать от строя. За ним потянулся длинный шлейф густого черного дыма.
Через несколько секунд «ил» пролетел над нами. Еще момент, и он мог бы опуститься на том берегу, но его охватило пламя. Клюнув носом, штурмовик пошел в пике. Кто-то не выдержал, крикнул:
— Что же не прыгает летчик? Ведь самолет сейчас взорвется или упадет в воду…
— Наверное, он уже отпрыгался, — грустно возразил ему другой боец.
И здесь от «ила» отделилась черная точка, полетела вниз. Почти над самой водой раскрылся парашют. А самолет, достигнув того берега, врезался в землю, с грохотом взорвался.
Летчик гвоздем вошел в воду. Опустившийся купол парашюта накрыл его. Мы оцепенели. Но через несколько секунд до нас донеслось:
— Смотрите, смотрите, летчик жив!
Я всматривался в бинокль. Летчик старался освободиться от отяжелевшей мокрой одежды и обуви, пока парашют служил ему точкой опоры. А когда полотно стало тонуть, летчик взмахнул ножом, отрезал стропы.
— Помочь! Немедленно помочь! — прокатилось по берегу. А как помочь, если на берегу ни лодки, ни бревна. Пуститься вплавь на середину такой большой реки, когда у берегов намерзает кромка льда, и думать было нечего…
Студеные волны все дальше и дальше уносили пилота. Меня охватило чувство отчаяния, и я взглянул на противоположный берег, в надежде на то, что там есть плавучее средство и, может быть, кто-нибудь бросится на помощь гибнущему человеку.
Мои надежды оправдались. Из прибрежных зарослей двое выдвинули лодку на волжский стрежень, стали энергично работать веслами, направляясь к утопающему.
Все наши бойцы с замиранием сердца наблюдали за двумя точками на воде. За ними следили и немцы. Фашисты выждали, пока лодка вышла на простор реки, и открыли по ней огонь из минометов.
Напряженно следили мы за храбрецами. А они, маневрируя между разрывами снарядов, все с большей силой налегали на весла. Вот, наконец, приблизились к летчику, втащили его в лодку, повернули обратно.
«Урр-ра!» — прокатилось по всему нашему берегу.
А гитлеровцы еще интенсивнее стали обкладывать лодку минами, снарядами. Но она, как заколдованная, все плыла и плыла. И только тогда, когда до берега оставалось, как говорится, рукой подать, у ее борта взвился белый султан и швырнул ее в сторону. Словно ветром сдуло с лодки людей, и она, никем не управляемая, медленно поплыла вниз по течению.
Мы молча провожали ее печальными взглядами. Пожилой солдат снял шапку, перекрестился. Кто-то достал кисет, закурил. И тут, как в сказке, в лодке показались все трое. Они схватили весла и погнали ее вперед.
Ликующе загудел берег. А фашисты взяли этих храбрецов в двойную «вилку» артиллерийского огня и били по ним до тех пор, пока один из снарядов не попал в цель.
На этот раз, казалось, все погибли. И, конечно, мы были ошеломлены, когда через несколько минут в лодке снова появились двое. Они уже не пытались грести, а, нащупав веслом дно, прыгнули в воду, вытащили из лодки третьего и, поддерживая его под руки, пошли к берегу, и скрылись в зарослях.
НЕОЖИДАННОЕ
Октябрьский праздник отметили скромно, по-фронтовому. В двадцать шестой год революции мы вступили с большой уверенностью в своих силах, в скорой победе над фашистскими захватчиками в Сталинграде.
Эту уверенность нам вселяли письма из родных краев, в которых все чаще гвардейцы читали: «У нас уже работает во всю свою мощь новый завод. Говорят, его перебросили с запада. Он сейчас выпускает нужную продукцию для вас. Держитесь, дорогие, скоро вам будет легче». Кроме того, бойцы замечали, что фашисты стали намного трусливее, поубавилась их наглость.
В эти дни нам прислали из штаба дивизии какой-то пакет. Комбат вскрыл его.
— Вот и навоевались мы с тобой, комиссар, — произнес он, просмотрев бумагу.
— Что стряслось?
— На курсы «Выстрел» посылают меня. Нашли время, когда учить…
— Откажись, да и только.
— Поздно, приказ подписан.
Я позвонил генералу Родимцеву. Он выслушал мое ходатайство насчет Харитонова, а потом сказал:
— Все это верно, товарищ батальонный комиссар. И решающая битва в Сталинграде, и Харитонов — храбрый офицер, умело руководит батальоном, и ваша сработанность с ним, что нельзя не ценить. Но надо же и вперед смотреть. Фашистов-то нам еще бить да бить после Сталинграда. А для этого Красной Армии нужны не только хорошие комбаты, но и командиры полков и соединений…
— Это правда, товарищ генерал…
— То-то и оно.
Мне ничего не оставалось делать, как согласиться с ним и повесить трубку. Харитонов, сидевший рядом, без объяснений понял весь разговор.
Вечером в землянке собралось несколько командиров. Распростились со своим любимым комбатом, пожелали ему доброго пути и успехов в учебе.
Не знаю, как у кого, но у меня в тот день тяжело было на душе — то ли потому, что жалко было расставаться с Харитоновым, то ли сердце болело за батальон: сумеет ли вновь назначенный комбат капитан Плетухин держать в нем такую высокую боеспособность, какую держал Харитонов.
