— Конечно. А почему вы так спешите туда?_ улыбнулся командир полка.

— А разве вы не знайт, что не сегодня завтра наши войска возмут ваша столица и война будет окончена? — уверенно сказал фашист. Он не спеша достал из кармана кителя носовой платок, снял фуражку, вытер лоб. — И все, кто войдет в нее в первые два дня, будут иметь особый награда, в том числа и земля под Москвой. Я, гауптман немецкой армии, тоже хочу иметь такой награда, поэтому спешу. Если вы дает мне хороший проводник, я буду ходатай перед своим командованием награждать вас. Противный случай будем повесить.

Стоявший в стороне лейтенант кивнул в сторону гитлеровца, покрутил указательным пальцем у своего виска, махнул рукой: дескать, рехнулся фашист.

— Взять мерзавца, — приказал командир полка.

Гитлеровец шатнулся в мою сторону От него пахнуло шнапсом.

Бойцы обезоружили гауптмана и спустили в погреб. Там он просидел часа три. Потом его снова доставили к командиру полка.

— Так куда ты спешишь? Рассказывай толком.

Немец повторил все то, что он уже говорил.

Значит, он был не пьян и совсем не умалишенный, как мы подумали, а просто наглый, как все фашисты в тот период войны, устрашавшие всех виселицами и расстрелами…

Теперь завоеватели стояли перед нами у разбитых стен Сталинграда и дрожали за свои шкуры…

Закончив опросы, я приказал этим офицерам отправиться к колонне и отделять от нее по 300–500 человек. На каждую такую группу мы выделяли по одному сопровождающему, и он отводил ее на Волгу. Здесь пленные собирались тысячами и без конвоя шли вверх по реке на сборный пункт.

Такого, наверное, в истории войн еще не было!

Шли они, медленно переставляя ноги, обмотанные в тряпье и обутые в огромные соломенные снегоступы, держась друг за друга, чтобы не упасть от бессилия.

Идя по толстому льду могучей русской реки, не одному из них, наверное, подумалось тогда: «Зачем я шел сюда? Что мне здесь было нужно?»— и проклинал самого себя и всех тех, кто толкнул его на эту гибель.

Во второй половине дня меня вызвал к себе Панихин. Отправляясь с ординарцем к Дмитрию Ивановичу, мы увидели на дороге спешившую куда-то группу бойцов. Дойдя до перекрестка, где стояли сгоревшие танки и автомашины, они вдруг остановились, сняли головные уборы и замерли. Потом надели шапки и поспешили дальше.

— Что они там увидели? — спросил ординарец.

— Пойдем, узнаем.

Между танками и автомашинами лежали трупы фашистов и советских воинов, видно, погибших в рукопашной схватке. А чуть дальше, словно живой, запрокинув голову и подняв над ней руку с гранатой, стоял на коленях застывший советский герой. Перед ним-то и снимали головные уборы гвардейцы. Мы тоже почтили его память.

Этот солдат и все виденное там запомнилось мне на всю жизнь. И теперь, когда я вижу памятник погибшим воинам, эта картина каждый раз оживает передо мной.

Выслушав мой доклад о пленении 3-м батальоном более тысячи шестисот солдат и офицеров противника, Дмитрий Иванович сказал:

— Сегодня сдались основные части северной группировки, но на территории завода «Баррикады» остались еще какие-то силы гитлеровцев. Вот от них-то нам и предстоит очистить завод.

Всю ночь мы подтягивали батальоны к заводу.

Утром фашисты встретили нас автоматным огнем, который они вели из недостроенного цеха.

Панихин распорядился дать по ним «огонька» полковой артиллерии. После этого два наших бойца ворвались туда и через несколько минут вывели группу немцев, человек в шестьдесят. Они были с ног до головы укутаны одеялами и разным тряпьем.

— Почему не хотели сдаваться? — спросил Панихин.

— Нэйн, нэйн, хотель! — залепетали они в один голос. — Это там один стрелял. Мы ему сами капут сделали.

— Ефрейтор капут, Гитлер капут, — добавил один из них и плутовато улыбнулся.

— Посмотреть на твой вид, так ты и сам давно уже капут, — сказал гвардеец.

— Нэйн, нэйн! Мне капут не надо! — испуганно закричал гитлеровец и упал на колени, показывая два пальца, бормоча:

— Мой цвай киндер, капут не надо! Цвай киндер…

— Ишь, вспомнил своих киндеров, а как наших товарищей убивал, так и не думал, что у них тоже есть киндеры… — сказал гвардеец сурово.

— Брось ты его к чертям, пусть своих догоняет, а то потом его одного туда придется вести, — сказал другой солдат.

— Ну, хватит, беги… Шнель, шнель отсюда! — крикнул гвардеец.

Пока мы разбирались с пленными, наши батальоны ворвались в расположение завода и растеклись по цехам. Всюду трещали пулеметы и автоматы, рвались гранаты, раздавались крики «ура». Все это в пустых разрушенных цехах повторялось и усиливалось эхом, отчего стоял сплошной гул, в котором ничего невозможно было понять.

Засевшие на заводе гитлеровцы не сопротивлялись открыто, но и не сдавались. Бой принял неопределенный и, вместе с тем, коварный характер. Какая-то часть немцев поднимала руки, а притаившиеся за углом стены или за станком один-два гитлеровца подкарауливали наших воинов и стреляли в них.

— Нужно через рупор разъяснить им о бессмысленном сопротивлении и кровопролитии, — предложил Данилов.

Взяв рупор, я с переводчиком отправился в 1-й батальон, который дрался в механическом цехе. Цех внутри был разделен на две половины проходом, метров в пять-шесть шириной. Под одной из его половин было большое железобетонное подвальное помещение. В нем и сгрудились немцы, предварительно забаррикадировав подступы.

— Солдаты и офицеры разбитой 6-й немецкой армии! 31 января сдался в плен советским войскам ее командующий фельдмаршал фон Паулюс, и безоговорочно капитулировали войска, действовавшие под его руководством в центре города. Вчера сдались в плен немецкие части севернее Мамаева кургана.

Гитлеровцы в ответ не стреляли. Я, ободренный, продолжал:

— Командование советских войск предлагает вам во избежание бессмысленного кровопролития и лишних жертв немедленно прекратить всякое сопротивление, сложить оружие и безоговорочно сдаться в плен. В противном случае оно будет вынуждено отдать приказ очистить от вас территорию, завода силой… Ответа ждем пять минут…

Не прошло и трех минут, как из разных закоулков стали выползать солдаты, за ними младшие чины, а потом уже, трусливо озираясь, потянулись и старшие офицеры. Подняв руки, они подходили к нам и твердили одно и то же: «Гитлер капут, Гитлер капут!»

Оказалось, что в этом подвале помещался штаб дивизии. И не случайно там скопилось более трехсот гитлеровцев. Самого командира дивизии не было. Штабные офицеры объяснили, что он якобы 25 января был вызван Паулюсом и не вернулся.

Отправив группу пленных на сборный пункт, мы спустились в подвал. Он состоял из трех или четырех довольно просторных помещений, соединенных между собой проходами.

В отсеке, где размещался штаб дивизии, была мощная радиостанция. В ней еще светились лампы, а в наушниках приемника посвистывала морзянка. Видно, радист передал последнюю радиограмму о катастрофе дивизии и, не дождавшись ответа, сдался в плен.

В помещении пахло дымом, валялись клочки каких-то документов. Все важное, наверное, было сожжено.

«Поэтому-то они и сопротивлялись, чтобы выиграть время для уничтожения документов», — сделал я вывод.

Гвардейцы привели рядового немца. По откормленному и выбритому лицу его не видно было, чтобы он переживал вместе со всеми голод.

— Где вы его нашли? — спросил я.

— В кладовой, под мешками.

— Кто ты?

— Офицерский повар.

Солдат заученно повторил, что уже было сказано другими об исчезновении командира дивизии.

— Рассказывай, чем кормил своих офицеров последние дни?

— Ничем. Все капут!

— Как капут? А вот сколько мяса, — сказал гвардеец и вытряхнул из мешка половину задней конской ноги с подкованным копытом.

— И это все? — спросил я.

— Все, все… — бормотал повар.

— Плохи были дела твоих офицеров, коль они доедали и копыта с подковами, — усмехнувшись, сказал Кулаев.

— Плохо, плохо дело…