Пришла в себя я уже в собственной спальне. С меня сняли сапожки, накидку и распустили корсет. Месье Жаме поднёс к моему лицу пузырёк с нюхательной солью, и резкий аромат паров, исходивших оттуда, вернул меня к реальности.

— Ничего страшного, просто глубокий обморок от духоты и реакции на запахи, — пробормотал он видя, что я прихожу в себя.

— Это всё лилии. У госпожи на них и до её деликатного положения так организм реагировал, — услышала я голос Мод, у изножья моей кровати.

— Дорогая, вам лучше? Как вы себя чувствуете? — подошёл поближе ко мне супруг, и наклонился.

— Сильная слабость и голова кружится, — прошептала я, и постаралась сесть на кровати, но месье Жаме запротестовал.

— Вам сейчас лучше отлежаться, — решительно сказал он.

— А отпевание? — тихо спросила я.

— Уже прошло. Граф и графиня де Брионн сейчас спустились вниз дабы позавтракать, после они соберутся в дорогу, — ответил Оливье, — Вы же оставайтесь здесь. С вами посидит Мод, — кивнул он служанке, и та похлопала меня по руке, сев затем в кресло возле камина.

Вскоре по просьбе лекаря меня оставили одну со служанкой, дабы я могла спокойно отдохнуть. Предварительно месье Жаме заставил меня выпить горький порошок, разведённый в сидре.

— А я ведь говорила мадам Эммильене о вашей реакции на них, когда она выбирала цветы для часовни, — проворчала Мод, и подойдя ко мне, поправила одеяло.

— А что она? — вяло спросила я.

— Заявила, что всё это ваши капризы, мол, вам надо учиться держать себя в руках, — буркнула служанка.

В ответ я лишь вздохнула. От сестры Оливье я иного не ожидала. Было очевидно, что выбор своего брата в области брака она не одобряет. По всей видимости, я была не достаточно родовитой, богатой, здоровой и религиозной для такого прекрасного рода, как де Ла Фер. Так же довольно часто ею упоминался мой нервный срыв после потери первенца. Эммильена говорила не напрямую, но довольно ясными намёками, что, мол, у меня очень строптивая и капризная натура, которая ещё даст о себе знать. Но так как Оливье крайне негативно относился к этим замечаниям, то обычно она говорила об этом с теми, кто был готов её слушать беспрекословно — слугами. Правда если она замечала Мод, готовую вступиться в мою защиту, то сразу замолкала. Несмотря на разницу в сословиях, моя служанка и в обществе была способна выступить против высокомерной графини, даже под угрозой сурового наказания.

— Хотя, возможно, графиня дель Альваро позабыла о моём предостережении, занятая хлопотами — вчера она распекала прислугу в оранжерее, — пожала плечами Мод.

— А что случилось? — спросила я, желая отвлечься от дурноты хотя бы слухами замка.

— Служанки срезали лилии, когда одна из них заметила, что Ребекка, эта горе-нянька, крутится возле дорогих тюльпанов. Не иначе как хотела стащить пару луковиц — слушок о дороговизне этих цветов дошёл и до черни ведь… Её окликнули, а эта неблагодарная девица толкнула корзину со срезанными лилиями, перевернув её. Так мадам Эммильена напустилась на нашу Доминику, и ни слова не сказала на дела Ребекки — словно нарочно ничего не заметила.

— Интересно, что бывшая гувернантка Аурелии делала в оранжерее?

— Ну… Скорее всего выискивала, что плохо лежит. Настырная, хамоватая — думаю, решила прихватить из нашего замка что-нибудь на память, — хмыкнула Мод.

Однако наш разговор был прерван громкими голосами со двора. Движимая любопытством, я медленно встала с кровати, несмотря на протесты служанки, и подошла к окну.

Двое здоровых парней втащили во двор незнакомую мне девицу. Девушка была рослой, дородной, хотя одета довольно невзрачно и неряшливо: чёрная юбка по колено заляпана грязью, на некогда светлой рубахе какие-то тёмные разводы, длинные каштановые волосы всклокочены, а корсаж местами разодран. Она довольно активно упиралась, но сильные мужчины, всё же смогли протащить её к ступеням главной лестницы.

— Оставьте её, оставьте! — услышала я надорванный женский голос, приоткрыв окно.

Позади них бежала низкорослая, полноватая женщина. На ступенях стоял Оливье, с управляющим. Он ожидал пока один из стражей доложит о том, кто пред ним.

— Ваша светлость, вот… Как вы и просили, мы нашли её — всадницу, что поздно вечером вернулась в город, — указал слуга на девицу, стоявшую молча, опустив глаза, — Это Катарина Леду, дочь кузнеца. Её узнали дозорные. Когда она вернулась в Ла Фер, они закрыли за ней ворота. Кроме нее более девиц в город не въезжало ни ночью, ни рано утром, — доложил он.

— А это кто? — граф указал на пожилую женщину.

— Её мать — мамаша Леду. Она помчалась за нами, когда увидела, что мы её дочь уводим, — пояснил слуга.

Старая женщина боязливо смотрела на Оливье, а девица всё стояла с опущенной головой.

— Итак, Катарина, ты знаешь почему тебя доставили в замок? — спросил спокойно Оливье.

— Нет, ваша светлость, — ответила девушка удивительно мелодичным голосом.

— Скажи куда ты выезжала вчера вечером?

Катарина замялась, видимо, собираясь с мыслями, и, наконец, выдала:

— На прогулку, ваша светлость.

— На прогулку? В дождь и в ночь?

— Дождя ещё не было, он пошёл после, — заметила Катарина.

— И где же ты «гуляла»?

— Я не помню, было темно. Я просто… поездила по окрестностям и вернулась домой, — запинаясь, ответила дочь кузнеца.

— Позволь мне внести кое-какие детали в твой краткий рассказ. Ты ездила к озеру, что возле леса. Приехала с чем-то тяжёлым, выкинула это нечто тяжёлое в воду и вернулась в город, — продолжил Оливье.

Катарина не проронила ни слова, но утвердительно кивнула.

— Зачем ты убила девочку? Чем тебе помешал семилетний ребёнок? — холодно спросил он.

— Что?! Ваша светлость, я никого не убивала, — затараторила Катарина, — Да, я приезжала ночью к озеру, но лишь чтоб выбросить подарки Гуго и утопиться самой, — выпалила она и внезапно замолчала, вспомнив про мать, стоявшую позади неё, которая тут же зарыдала.

— Утопиться?!

— Да, но я не смогла это сделать, — всхлипнула девушка.

— Ваша светлость, помилуйте её! Она простая глупая девочка, дурочка, которой запудрил мозги знатный сеньор… То, что она сделала — это, конечно, срам, но разве за это вешают? А ведь ей виселица грозит, как сказали мне ваши слуги! Она и так наказана тем, что о её позоре знают все в городе, — быстро произнесла мамаша Леду, кидаясь на колени перед моим супругом.

— Уймитесь, сударыня! Я говорю с вашей дочерью, а не с вами, — холодно отрезал Оливье, и кивнул стоящим рядом мужчинам, один из которых оттащил плачущую женщину в сторону.

— Какой же твой грех Катарина?

Девушка, до сего момента старавшаяся держаться, закрыла лицо руками и зарыдала в голос.

— Уведите её в темницу, — спокойно приказал Оливье слугам.

— Ваша светлость, пощадите это глупое дитя! — вновь стала причитать мамаша Леду.

— Мадам, встаньте с колен. Вашу дочь просто допросят. Если она не виновата, то отпустят. Будьте уверены — невиновных я не трогаю, — просто ответил граф, и пошёл вслед за Катариной и слугами, оставив старую мать стоять на коленях во внутреннем дворике.

Я отошла от окна, размышляя над увиденным.

— Зачем этой девице убивать Аурелию, если она её даже не знала? — проговорила я вслух.

— Порой больные люди выглядят как совершенно нормальные. Вспомните ту безумную герцогиню, — заметила Мод.

Катарина выглядела растерянной, испуганной, но явно не злобной. Её можно было назвать недалёкой, но до хитрости и хладнокровия, с каким было совершенно преступление, ей, на мой взгляд, было далеко…

— Я уверена, что месье граф во всём разберётся, — спокойно заявила Мод, — Вам же, госпожа, лучше вернуться в постель.

По всей видимости успокоительное месье Жаме стало действовать, и я почувствовала сонливость. После, удобно устроившись под одеялом, погрузилась в целебный сон.

Солнце стояло высоко когда я открыла глаза. Мод, похрапывая, спала в кресле. Я уже хотела было её разбудить, дабы она помогла мне привести платье в порядок, как вдруг в дверь постучали. Не дождавшись моего ответа, она приоткрылась, но в комнате никто не появился. Удивлённая этим, я подошла к порогу, и выглянула в коридор. Вдалеке стояла фигура в траурном платье и с чёрной вуалью на лице. Заметив меня, она поманила к себе жестом.